Каждая травинка в сердце моём взросла, Каждый аист свил на голове гнездо! Каждая новость кожу саднила, свезла, В каждом пальце след потерянных городов. На руке линиями земные реки легли. Остросюжетными снами шею ласкает рассвет. По венам идут Магеллановы корабли, В глазах солнечных радуг дождливый след! Сам я распят воздухом кислородных тайн, Фактором водородных минут к весне пригвоздён. Полётом вдохновенных ангельских стай, Как цветками кровавых роз, нежно порабощён. И я вовсе и не человек, а пыль созвездия рыб, Протуберанцами где рассеяна вечная мгла. В краю ледяных торосов и снежных глыб, Тонким ростком душа моя произросла. И оттуда тянется к городу моему жёсткая нить, И я на ней за горло подвешен и задушен, как Гнедой скакун, в бешеном беге мечтающий жить, Но запертый хозяином в душный, тёмный барак. И теперь лишь одно я могу лелеять и ждать, Незнакомых минут оттачивая смертельную сталь, Чтобы пыль, которую вашим лёгким вдыхать, Вы, чихнув, ростками жизни развеяли в светлую д

Не прячьте спички от детей, они же мир не подожгут. На колеснице огненной богов не больно много. Огня боюсь, как если бы боялся каракурт Своей жены, в кулинарии очень строгой. Огонь же, он живой и поглощает только то, Что не успело спрятаться за грязевым оврагом. А ты не смотришь вверх, закутавшись в пальто. И щуришься на всё еще полезную бумагу. Подбросишь в топку пару миллионов новостей И выдашь на гора так нужное тепло кому-то. Огонь, не спрятавшись от ветреных детей Живёт и дышит иногда, как откровение и чудо. И это чудо чудное в глазах девчонки вижу я, Когда она любимого ласкает нежным взглядом. Его, прекрасного, всегда к себе одной маня, Огнём, горящем с сердцем страстным рядом.

У гор нет крова, небеса всесильны, Они всё знают, тайны их милы ! Поля немы, но ярки и обильны, Они живут, восставши из золы. Когда я жив, я горек и бессилен. Мои труды - движение червя. Я вижу всё, но всё ж необъективен, Зарыться глубже в землю норовя. Уже нет сил и нету обновленья, А есть теченье, по нему идти Мой крест земной, моё определенье И выбор мой, лишь моего пути. И если я насилием желаю Преодолеть течения струю, Я бьюсь о камни, мучаюсь, глотаю, Мечусь, устав у бездны на краю ! Условия не так уж неизвестны, Но если я насилую себя, Страдаю оболочкой не телесной, Создателю неправедно грубя. В пути не нужно подчиняться силе, Но я с восторгом не ищу преград. Скользя по краю объективной были, Лишь грубому насилию не рад !

Корни растут из земли, корни спустились на небо, Строили вечность сады, ну а потом умирали у ног. Корни завязли во мне, ах, чем же выровнять мне бы Этот земной горизонт, что для меня приберёг Ветер, колыхающий травы Горячих полупустынь, Видевший старых верблюдов, морды мочивших в реке. Где собирали старухи тонны арбузов и дынь, Те, что оставили корни в полу остывшем песке. Строили замки свои и забывали детей у ворот, Бодро садясь на коней, чтобы опять позабыть Мир апельсинов и пальм, И, измождённый народ, И неизбежные корни, желавшие снова родить! И виноградные кисти, и пшеничные волны полей Можно дёргать, как струны, печалей своих неизбежных. Только куда же вернутся те, кому битвы милей, Радости малых детей, дюн золотистых безбрежных? Руки, что были в пыли, Что от тепла и труда почернели, Руки в прожилках берёз, старше трёхпалых ветвей, Будут пытаться вернуть, горы, озёра, лохматые ели. Ведь вырастают они прямо из древних корней!

Жёлтые собачии глаза Различают смутно наши лица. Птицам лучше в небе находиться, Что куда синей, чем бирюза. Крики птиц и возгласы людей Не всегда приемлют океаны. Странные зелёные фонтаны По весне стен каменных милей. Отдышаться б, в лёгких пустота, А глаза застыли, как цыплята, Но мелькают ветренные даты От нуля и дальше до креста. Ворох книг, прочитанных давно, Наизусть знакомых выражений Путают, как стебли тех растений, Что сплелись неправильно, чудно. Так же мы сплелись и вознеслись Дымом от свечей давно потухших, В мыслях от ненастий отдохнувших, Что гореньем дерзко увлеклись… Я сгорел, привычка, как огонь Всё испепелила, что горело. И, как пепел, я наверно белый, И рассыплюсь, только пальцем тронь. А сгоревшим нечего терять И огонь не вспоминая даже, Уголёк о боли не расскажет И его не будут в руки брать.

Саванна это место для прогулок, Когда клыки и зубы, всё при Вас. Шаг хищника, он мягок и не гулок, Как антилопий беззаботный пляс. По кругу жизни толпятся безумно Аборигены с копьями, под джаз. Бывает тихо, а бывает шумно, Не обойтись без смеха и проказ. А иногда и плачут, и страдают. Дерутся так, что можно в землю лечь. Весь мир вот этот край напоминает, Разнообразны шум листвы и речь. Трава, деревья, воды и лианы, Быки, чего ж вы стали на пути? Но в этой безмятежности саванны, Мой друг, я тайну поспешил найти. Когда луна сияет изумлённо, Над озером седым в полночный час. К нему приходит, все презрев законы, Гиена белая с сияньем синих глаз. И пусть гиена, но так белоснежна, Она, как в зеркало, глядит в луну. Грустит и щурится так безмятежно, То плачет словно раненая гну. Я как она грущу, ведь я не птица, Не ангел, в светлый рай не полечу. Мне в полночь Африканскую не спится. Я белая гиена, не шучу.

Греки воевали, и сейчас воюют, Греки православные, пусть их зло минует. Там где поднят меч - беззвучна лира, Там, где торг - нет песен, много жира. Словно притяжение - главная наука, Открываешь дверь - враги зайдут без стука. Дверь закрыта - никого не видно, Сидя в темноте больно и обидно. Не до компромиссов, жжётся невезенье, Голова больная, не до откровенья. Крикну и сбегутся с кулаками парни, Спрячусь, значит я змеи любой коварней. Так бы жить, да где я спрячу душу? Спрячу ужас, но закона не нарушу, Что велит не думать о вражде народной, Тот что волю сделал доброй и свободной. Далеки от нашей глухомани скромной Палестинских кедров высоченных кроны. И места святые, видевшие Бога, Далеко лежат от улиц Таганрога. Но его ученья свет и притяжение Для души несчастной радость и спасенье. Никуда от боли я земной не скроюсь, И в песок, как страус, больше не зароюсь. Но, живя небесным, милым притяжением, Не хочу потерянным зваться поколением. Мы теряли много : Чувства, вес и меру, И, быть мож

Не серебро, не золото отшельника пленит, А писанной иконы, суровый, строгий вид. И он чужою кровью растоптан и распят, К иконе направляет свой невесёлый взгляд. И пусть о нём судачат в высоких городах, Что он отрёк свободу, и слаб в своих делах. Что молится впустую, что очень слеп господь, И что он зря бичует свою живую плоть. Но этим суесловам наверно невдомёк, Что путь его нелёгкий божественно высок. И пусть его молитва от пули не спасёт Того кто поневоле от пули упадёт. Но если где-то в доме иконы строгий вид, Не бросит на убийство, на зло не вдохновит. Но если кто-то книги святой прочтёт завет, И после не допустит кровавой смерти след В тот город, где смеются, работают, едят, То значит этот старец не зря несёт наряд. Он для здоровых сильных, быть может, не пример, Но труд его построит для подлости барьер. И потому убийца, властитель и подлец, Готовит старцу цепи, подвалы и свинец. И рад тому отшельник- он сам себя казнит. Но несопротивленьем он больше зверя злит. Ведь обнаруж

Люди межречной забытой культуры, Предки ходячие, солнцем дублённые, Небезопасные, крепкие, хмурые, Всё же в великую землю влюблённые! Бабы в степи нашей, хлебом засеянной, Каменных мыслей поводят глазницами. Ваши потомки по свету рассеяны, Бродят с больными тяжёлыми лицами. В автомобилях коптят мироздание. Лгут беспристрастно, стараются, женятся. Совесть казнят, изменяют сознание И ничего никогда не изменится! Были прекрасными, станут убогими. были несчастными, сто крат несчастнее. Встретились с бездной, простились со многими Злой беспристрастности подобострастнее. Всё проживая, стирая безропотно Всех, кто украсил безвестность заботою, Всё же потомки мы жителей опытных Вещей земли с соловьиною нотою! Предки в пример, но примеры заветные Только одним и живут приручением Статных коней, что в места неприметные Двинулись с жаждою не истребления. Как же, словами, руками, улыбками, Стать эту гордую из безопасности Взяли, пленили, не болью, не пытками, Лаской и знаком всеобщей причастно

Сколько лет ни живи, Ни ищи себе правду и лошадь, Не найдёшь и блохи, Чтобы вывезла из пелены. Но бывают дела посложней И, наверно, поплоше, И тогда говорят : "Ты объелся, чудак, белены!" Я кричу на весь свет, Что я правлю большою вселенной, Что мне право дано выбирать И быть выбранным кем-то другим ! Но дано ли мне право В молитве упасть на колени, Перед тем, кто так сильно Мной в мире подлунном любим ? С каждым днём все слова, Постепенно меняя значение, Станут тоньше лучины, Сгорят и не вызовут боль. Я люблю, это значит, Что я принимаю влечение, За избыток энергии - Страстно играть свою роль ! Не познаю я истину И не услышу пророчеств, И прекрасные травы По утрам говорят не со мной. И не мне уходить В тишину наступающей ночи, И не я зачарован, Уже наступившей весной ! Я спешу за телегой И в ритме людского веселья, Поражённый романтикой быта, И правдой, и болью слепца, Не приемлю изгнания, И не терплю новоселья, Потому что во всём и всегда Я иду до конца !

Зудит столетье отставною травмой, За именами лезет на рожон. Что времена, ведь на стезе без травной Ногами выбит код былых имён. Путь назван - делом, это не случайно, А мы бездельем называем день, Когда над нами выжженная тайна Бросает неуверенности тень. Благодарю за странные попытки Всё обозначить, значит распознать. Ведь нам не выдержать тяжёлой пытки - Не видеть, не поверить, не узнать. Узнать и называть - святое право, Но названное с нами не уйдёт. Нектар, что на проверку лишь отрава, Быть может гордость нашу не убьет. Но отчего язык порой немеет И почему бездарность - вопиёт? Незнание, травой увядшей преет И, как ботинок неудобный - жмёт. Назвать себя и так не торопиться, И имя примет длань небес седых. Неназванное может не родиться В умах пытливых, страстных, молодых. Но называя, красками цветными, Рисуем мы имён хрустальный зов. И в них живём, и так болеем ими, И воскресаем в клетках городов.

Быть очень добрым иногда противно. Жестоких роз красою измождён, Стремится дух войти интуитивно В простую форму пасмурных времён. Монахи в рубищах, цари на тронах душных, Трудяги, что угля стране дают, Стремятся выжить, их неравнодушных Заманит жизнь и безответный труд. А в башне дева сотни лет томится, А птица Феникс весело поёт. Но человек, что не напрасно злится, Безликой жизни ощущает гнёт. И он твердит, что чудеса напрасны, Что жизнь дрянна, что не велик размер. Что небо низко, времена ужасны И что в душе пристанище химер. И я порой, уставший не на шутку, Пустые руки тяжко опустив, Твержу, что ангел, выйдя на минутку, Гуляет где -то мой мирок забыв. Хранитель мой, бездельник и прогульщик, Нашёл себе занятье веселей. А я тружусь всё тяжелей и пуще Чудес мне нужен отдых от людей! Но имя розы, что душой прекрасна, Что трудится, собой сорвав бинты С болезных душ, унынию опасна, В ней дух земной всесильной красоты. Я только имя розы и лелею И для меня его прекрасен звук. Ведь я

Я не знаю, уверен ли ты, В том, что осень изысканней лета? Я не жду никакого ответа, Только знаю, не могут цветы Говорить на простом языке Откровенного миросознанья, От пустых миражей созерцанья Пребывая в безмерной тоске. То что родит и жизни даёт Шанс не гаснуть от ветра немого Избежит принуждения злого Только тем, что тихонько умрёт. Не спешу приходя отступать, Это ради пижонства и стиля Поделили планету на мили, Чтобы было больней умирать. И так трудно поверить глазам, Тем, не видевшим неба белее, Что не даром сегодня в тоске я По погибшим бездарно цветам. Те, что головы рано сложили, Безмятежно пытались простить, Попытавшихся мир изменить И поверивших гибельной силе !

Половина Июня, половина звонков и забот! Половина разгадок, а вторая ещё подождёт. Запах вишен, близнецовая яркая ложь И внезапной грустинки ненадёжная острая дрожь… Потеряла реальность половину своей красоты. С сердца сами собой, размотавшись упали бинты. И лангеты с души, предписанью внимая луны, Ровно в полночь разбил санитар золотой тишины. Половина меня затаилась, затихла и ждёт, А вторая сегодня по лунной дорожке бредёт. И рассыпался искрами по васильковой воде Смех коварных русалок, как дань златоокой звезде… Половину даров я уже не замечу, увы. Принесут их не мне, а другим неземные волхвы. Ну и пусть, что же, пусть мне уже не узнать Их примерную щедрость и мудрую зоркую стать. Только спины людей и дано иногда рассмотреть, Если мимо листвы и зелёного мира смотреть. Знаний вещих и лет половина, как пол - ничего Мне конечно довольно, мне хочется лишь моего! Слабой толики горст

От меня ничего не добиться ни лестью, ни силой. И в застенках гестапо, и на заводской проходной. Эта власть бытия, что изменчивый мир покорила, В виде нищей старухи, однажды придёт и за мной. И протянет мне руку, костлявую, чёрную, злую, И настойчиво будет меня о заботе просить. Я конечно могу дать на хлеб, я её не миную. И она до последнего дня будет зорко за мною следить. Я простой обыватель и мне ль, в самом деле, кичиться Интеллектом, походами в оперы, дружбой святой. Я могу так же грязно ругаться и бешено злиться. Не ценю я заботу и купол небес надо мной. Но участие это ценю, как верёвку на шее. Затянувшей её, Я, как пёс, буду руки лизать. Без её острых глаз, я свободней, любезней, умнея, Но, подёнщица быта, вновь будет меня настигать. Ни куда не уйдёшь от её деликатных стараний. И не спрячешь её от поверочных ангелов дня. И они улетят, не исполнив трудов и заданий. Т

Минутами движенье не раскрыть, Сегодня я в минутах ошибаюсь. И ,упустив значенье слова - быть, В своих ошибках и просчётах каюсь. В словах сегодня путаться я стал И вместо - стой, я говорю - идите ! В глазах я что-то близкое искал, Ну а сейчас я просто раб событий. Ещё вчера мне снились города, Сегодня сны запутаны, как сети. Но я собою должен быть всегда, Так сложно просыпаясь на рассвете. Я ошибаюсь сотни раз подряд, Пусть надо мной смеётся вечно правый ! И пусть моих ошибок строгий ряд, Построит мост у сложной переправы !

К родникам припадая жестоких степей, Что колючками кормят двугорбых верблюдов, Иногда понимаю значенье гусарских речей, В коих жалкая страсть очевидного чуда. Чудо-дева в смеющемся шлеме из золота гор, Что копьём достаёт до разрыва земной селезёнки, Самый главный монахам всех станций конечных укор И неясный пример по лужам бегущей девчонки. Раз в столетье, на светлую Землю, как капля дождя, Упадёт ярко — красная капля с острия не тупого. Содрогнется земля и затянется туже у шеи петля. И от жизни до смерти останется очень не много. Я увижу в глазах этой древней Афины мольбу. У источника встав, разогнувшись, как может пружина, Я рвану прямо к ней, моё тело не будет в гробу И душа избежит безнадёжного душ карантина. И тогда по лугам побежит, быстронога, как лань, Расплескает все лужи и смехом растопит истоки, Как девчонка смешная, её безрассудная длань. И забудут свои предсказанья седые пророки. Знаю все чудеса не чудесней трёх капель мольбы, Что исполнят всегда и будет гореть исполн

Я не хочу мараться кровью, Хоть кровь не может измарать ! Но только грубому злословью Я не могу её отдать. Кровопусканье - злая шутка И, как река из берегов, Лишая чести и рассудка, Течёт распущенная кровь ! Её ругают и поносят, Но виновата не она. На сапогах её разносят И, словно водку, пьют до дна. И дикой оргии причина, Виновница великих бед, Из жил живых, как из графина, Идёт вандалам на обед. О кровь, во мне ты благородна, Ты жизни трепетной залог. Ты хороша, что несвободна, Что нет скромней твоих дорог. Но красной краской на знамёнах, Ты раздражаешь времена. И знаешь мёртвых поимённо, И прячешь эти имена. Не заключить тебя в темницу, Не спрятать под большой замок, Но выпускать тебя, как птицу, Назначен Богом точный срок. Согласно мудрому условью - Её опасно растерять ! Я не хочу мараться кровью, Хоть кровь не может измарать !

В стране ветров, где степи бесконечны, Где нет людей и не найти коров, Пасутся кони, те что так беспечны, Не слыша выстрелов и треска тракторов. Они гарцуют, веселятся, скачут, Несутся вдаль, наткнуться не боясь На странников, что ищут лишь удачу, Что потеряли с Духом Божьим связь. Так велика безбрежность очертаний И постоянство не в ладу с рекой. Там не найти высотных скучных зданий, Там где нет страха, там всегда покой. Ковыль в степи под стать самозабвенью, Шумит тревоги нашей вопреки. И кони знают, что пути к спасенью Все, как ветра весной, спокойны и легки. Пусть этот мир исчез из осязаний. Но знаю я, туда легко попасть. Нет, этот путь не лет и расстояний, Там не живут сомнения и страсть. Под спудом зим я вижу, смежив веки, Путь в чудный мир, где нет пустых людей. Где спрятавшись от боли и опеки, Пасутся тысячи прекрасных лошадей.

Любой убийца должен быть наказан. Ты жив пока, хотя уже заказан. Идя сегодня утром на работу, Ты вряд ли сдержишь нервную зевоту. Оглянешься, вздохнёшь неторопливо. Образчиком недоброго наива, Всё бросишь и решишь напиться, Чтоб самому назло не застрелиться. Потом забудешься и отрешённый Полюбишь эту жизнь, завороженный Рассветом светлым, или же закатом. И будешь жить спокойно, автоматом. А он, тебя он не забудет, право Ведь на него не найдена управа. Давно патрон в патроннике хранится. И, равнодушен, не умея злиться Стрелок в тот миг, когда ты беззаботен, Вдруг вспомнит о своей святой работе… Пробиты лёгкие, желудок или печень, Или другой твой орган изувечен, Он выполнит заказ и, неизбежен, Не будет пойман или обезврежен. И жил он или не жил на планете, И кто за зло и ненависть в ответе? Ответы стынут, воет злобно совесть! Ей больно и больна проклятьем повесть, Где злоба, словно пуля убивает, Там где прицельно в ближнего стреляют! Мои слова отчаянием дышат, Их, может быть, никто и н