Но черным дырам все равно, что всасывать. Пока не поздно, дай к тебе причалить. Как и у всех, в моих привычках - слабости, как и у всех, есть у меня печали. Но черным дырам все равно, что всасывать. А я слаба и досмерти напугана. Когда звоню, мне отвечают записи, что, мол, не вовремя, перезвоните утром. Удерживать меня возможно стрелами, еще, - вложив в объятья мегаполиса как карту между карт. Да, дело сделано. Здесь все грустят, у каждого - бессонница. Но черным дырам все равно, что всасывать. Как глупо быть чужими, равнодушными. Как глупо, дозвонившись, слушать записи, ведь есть маяк, а значит рядом - суша.

Выброшу ноты, - пускай улетят к лиричным, стайкой на Юг, где тепло и не так трагично. Я - скомканный Лист, себя захотевший разгладить. Но ощущение форте пришло и память и память. Мне развернуться хотелось. Не получилось. Ноты, теперь вы свободны совсем по-птичьи. А клавиши будут метаться как стая мошек в банке литровой, где марля прикрыла окошко. В комнате узкой с собой тет-а-тет останусь. Герой какофоний ест горечь и пьет усталость, и выжидает,и полнится диссонансом. И форте о том, что любовь исчерпала силы. Загнали ее. За ненужностью - пристрелили. О том, что когда-то бежала, сметая сугробы, влюбленная, светлая, в шелковом платьишке тонком. Меня, как сибирский цветок, подсекли под корень. Сквозь руки легла, оказалась с землею вровень. И форте, и форте о том, что вернулась зимища, и снежная пыль повисла от неба до днища. Ветрено форте. Ветрено форте. Форте ветрено.

Но весна пришла. Очень странно... Хотя быть должны только зимы. Видно, веснам идти к печальным и к смеющимся - равносильно. Чтоб разбиться помочь на пары, забавляться мужским вниманьем... Этих баек из книг бульварных начиталась. Спасибо. Хватит. Хватит мне головокружений, и падений с небес на спину. Наблюдаю теней броженье,- на любовь не осталось силы. Но весна пришла. Это странно.

-

Наверное, все так уходят от прошлого: съемная комната. Жду у порога. Хочется выкрикнуть: "Здрасьте, к Вам можно ли?" Затем ждать ответа упорно и долго. И, не дождавшись, проситься по-новому... В комнате узкой - квадрат раскладушки прижался к стене, занавески оборваны, окно держит грязь закоулка на мушке. Кем-то доставлено, словно подброшено мое пианино. Что скажешь, громадина?- возможно ли здесь откреститься от прошлого, уткнувшись в подушку, не нянчиться с памятью? Неужто ль вот так рождаются заново: со страхом и горечью высшего сорта? Заводят пластинку скрипучую, старую, по-новому крутят тональность минорную?

Ночь с тобой стоит ста ночей, мне нужна только память, память. Я готова достичь вершин, оттолкнуться и долго падать. Без вопросов и без идей, что же будет со мною дальше. Мы светлы. Больше нет огней. Мир иной нашпигован фальшью. Как мне дальше прикажешь жить?- Ведь в глаза твои не всмотреться глубже пикселей. Миражи... Я от них не смогу согреться. Остается лежать в темноте, без конца истекая болью. Так же чайки не спят на воде, когда их растревожат волны.

Трясет за плечо, говорит, что волнуется. Все бестолку, мама. Пришло осознание: за дверью найду ту же самую улицу, за окнами - окна ближайшего здания. Могу различить, если только прислушаюсь,- в соседскую дверь кто-то просится жалобно, на лестничной клетке, где лампочки скручены, бродяги кружат бесприютными стаями. И так день за днем, где-то в восемь с копейками... Я видимо стала излишне издерганной от этого просто немного расклеилась, от этого просто немного подпортилась. И кем-то за стенкой каналы мотаются... скандалит Собчак...волнения в Косово... А может быть, мама, больна я усталостью, еще незадача: любви очень хочется. И так год за годом: каналы всё крутятся, и лифт тихо ползает, лампочки скручены, за дверью кривляется сонная улица. И хочется, мама, чего-нибудь лучшего.

Знаешь, как это было? Вокруг - темнота густая,- (лифт разминулся дверью) шахта - насквозь пустая с прядью тугих канатов, скованных напряженьем. Падаю вверх ногами. Полное погруженье. Все изменилось разом: небо меня укрыло, небо в вечерних красках, небо в незримых крыльях. Ах! И дыхание сперло. Ах! И глаза открылись. Ведаешь, что такое? Разве не ты приснился? Будто пьяны мы встречей, (знаю, что невозможно) тих и уютен вечер (это представить сложно). Так меня потянуло, за руки, и за душу в шахту пустую - грузом, к небу - струей воздушной.

Я снова впервые вижусь с тобой, много лет знакомым. Как будто над морем движусь, врезаясь в тугие волны. Размененность на монеты, разбитость моих привычек. Я вытащу сигарету, добавив немного спичек, и на окне пристроюсь, чтобы помучить вечер. Нет, я с тобой не ссорюсь. Просто я - чёт, ты - нечет. И ты обменял менялу, приладив ко мне кавычки, чтоб все началось сначала, занятно и необычно. Чтобы согревшись вдоволь, схватить ледяную шапку и упиваться болью, лелея ее в охапке. Меня не зови обратно, не требуй с меня кокетства. Разбились об пол нещадно игрушки, покончив с детством. И маленький барабанчик, где музыка веселилась. И оловянный мальчик, который мне часто снился...

Твой хочется голос услышать, чтоб придых играл с волосами, чтоб был он доверчиво - близко и тихо тембрился словами. Не знаю, какой он на деле: может быть, звук баритона? Похож на вечернее небо с легким оттенком минора? А может быть, голос воздушен, прозрачен, как нить паутинки? Так легок, что по ветру пущен, летит без единой заминки? Он может быть смешан со сталью, отчетлив, спокоен излишне. Себя довела до отчаянья- так хочется голос услышать! И запах… твой запах-какой он? Его уловить очень важно. Мне кажется, с привкусом боли, древесной корою ты пахнешь. Я думаю, это так странно, здесь, среди спальных районов, в коробках расцвеченных зданий мотивы древесные вспомнить. И образ плести вереницей. Я где-то читала, словно запах картошки мнится людям, давно голодным.

Уходи и захлопни двери плотно, чтобы полоски света не глядели в дверные щели, в темноте проставляя меты. Уходи, я не друг сегодня. Уходи, я одна из худших. Я предам за пустяк любого, кто рискнет потревожить душу. Просто так оттолкну руками, чтоб задеть, заронить обиду. Я сегодня больна от раны и хочу, чтоб никто не видел. С поездов убери подножки, с кораблей белокрылых – сходни: нет перрона, причала – тоже. Все во мне от любви исходит, безраздельной и невозможной к человеку чужого края. Он внутри, у меня под кожей жизнь дает застарелой ране. Той, глубинной и очень личной, что хранят за закрытой дверью. И о ней не сказать публично, даже другу нельзя доверить.

Какая пустота в моей постели и холод...полусон растерзан с болью. Как будто я на улице вечерней, а снег, что бьет в лицо, приправлен солью. Ты знаешь, каковы сибирские метели, - вгоняют целиком под одеяло. И ты еще... Я отреклась от тела. Все ты... Меня почти уже не стало. И подсознанье как опасная машина вращает в барабане злые пули. И мечется по улицам, по крышам, крадется средь домов шептанье: "Юля!" Так тихо, будто кто-то без рыданий заплакал и прикрыл лицо руками. В глубинах улиц, в окруженьи спящих зданий нет отступленья: "Где ты, Юля? Как печально!" И я раздавлена настольными часами, расстреляна в упор секундной стрелкой. Кривые улицы скользят перед глазами, метель рыдает, ночь бела от снега.

Незнакомец, зачем помогаешь мне? Интересно ль тебе, близко это все? Я в раю, но горю огнем уже долго. Смогла б еще. Незнакомец, явился зачем сюда, в полуночь бросив слово "вдруг"? Смаковать листья книг у меня в глазах, трогать тени в изгибах рук? Незнакомец, ты звездно-далеким был и терялся в моем вчера. Небеса, чтоб не тратить излишних сил, просто тронули поезда.

Нет. Не рабыня ты. Иначе бы продавалась, кошечка с черным пятнышком на маленькой узкой мордочке. Нет, не монетка ты - никем не обронялась. Просто брошенный камушек кем-то с причала-жердочки в реку в водными смерчами, в бои с перекрестным движением. Какой для тебя каждый встреченный: добрый или насмешливый? Как называть тебя правильно, чтоб было по-настоящему? В имени первоподаренном - котенок, весь день играющий. Устал и прижался к матери, запутался в шерсти нечаянно, весь молоком пропахнувший... Тихий и нескончаемый вечер за окнами маялся. Кошечка с черным пятнышком, о чем ты сегодня думаешь, в мороз?- О пуховых варежках? О том, куда подевалось ребячество?

Мой муж, ты еще не видел, мой муж, ты совсем не знаешь, что мир подо мной сломился, что проклялся день вчерашний. Так знай, я люблю другого, что молод и полон страсти. Другой. Ты валет крестовый, а он - из червовой масти. Он в кронах седых деревьев, по ветру крутящих патлы, мерещится сквозь метели то пешим, а то крылатым. Он быстро меняет краски в палитре моих эмоций. Вчера я с зимой рассталась, сегодня гонюсь за солнцем. А завтра я стану пеплом, изтлевшим в его короне. Мой муж, я прошу прощенья. Мой муж, я хочу свободы. Сегодня в ночи без правил, оглохшей и слеповатой, я сдамся червовой масти. Я путь оборву попятный.

Каково это знать, что больше не сможешь трогать цветы за листья-ладони? И не увидишь, как в маковой роще тонкие стебли склоняют бутоны? Каково умирать?- очень больно и страшно? Как будто воды ледяной наглотался- так холодно? с грацией ножек изящных стрелки часов наклонились к закату. И опустили песок на запястья на веки приладили пару монеток... И побежали лихие несчастья по свету, как сотни пустых вагонеток. "Сдайте билеты! Он не приедет!" В театрах мелькают оплывшие лица, в ракушках застенчиво жмутся суфлеры, и дышат в затылок тяжелой кулисе, как осень слезясь, пожилые актеры. Шепчясь приглушенно: "Он умер, он умер... А как же Юнона?" И вроде бы спишь... Запечаталась тайна, самая светлая, самая главная.

Прислоняюсь к стене словно луч и в тебе не ищу спасенья. Я - полный неуд, а ты - везуч, мячик теннисный бьется об стену. Эти даты себе обозначь, теплый август придет в субботу. Мячик теннисный пустится вскачь, выполняя свою работу. Поездов ждет вечерний перрон, кто пришел - пусть уйдет обратно. Запихаюсь в плацкартный вагон очень грубо, совсем бестактно. Теплый август зальем сентябрем, нежный вечер смешаем с кашей, засмеемся и песню споем, голоса заполняя фальшью.