На подоконнике в углу, Спиной к откосу прислонившись, Грустит британский мой шалун Гоняя взглядом птиц по крышам; Стрекочет, чавкает, фырчит, Как настоящий имитатор И будто птицам говорит: « Кончай дразнить меня, ребята… До вас я в жизнь не дотянусь… А дотянулся б – не дразнили, - Недаром я котом зовусь… Иль вы об этом подзабыли? Иль вы забыли, что котов И без меня полно в округе? Вон, кто-то там уже готов, В когтях кота крича в испуге. И вам хвосты укоротят Коль не заткнётесь, пустозвоны! Кастрат он – не дегенерат И у него свои законы, - Пусть заоконные они, Но я домашний кот, ребята. Смотреть на вас – что видеть сны. А сны - ни в чём не виноваты.…» И кот затих – видать уснул, - Пусть отдохнёт от трудной роли. А я вкусняшки сыпанул Ему в тарелку, - жалко, что ли? Ещё за ним понаблюдал И… сам уснул в нелепой позе Переживая за кота На полном, так сказать, серьёзе И видел сон, как мы с котом Весь год по Африке кружили, Где все его считали львом И даже гимн ему сложили.

О сколь бесчисленны и ярки варианты Поры студенческой. Почти, как бриллианты Они сверкают и не гаснут. Вспоминая, Мы от себя порой чуть-чуть заболеваем… И как могли мы только жить и не бояться: На грани пропасти учиться и влюбляться, Когда судьбу твою решала цифра в клетке Вблизи предельно отрицательной отметки? Смешно подумать, чем питались мы в ту пору, Коль за подгребки мы готовы были к спору; В бессчётных вылазках по капле и по крошке Сей божий дар ловили мы «прозрачной» ложкой. А будним утром через лень и через голод Мы шли учиться, холодок, ловя за ворот… Но вязли мысли убаюканные снами… Да будь он проклят этот завтрашний экзамен! Импровизируя, мы врали педагогам; Клялись последнею инстанциею – богом… А если к совести потом нас призывали, Мы признавались в том, что подразумевали Под этим богом то ли Индру, то ли Шиву… И да простят нас Боги, было нам паршиво.

Рисунок слаб пред мощью слова; Он плоск, пространственен и сжат. А слово – ёмко, слово – ново, А в слове царствует душа… Оно, как время – в настоящем; Вселенных полнится оно И как божественный образчик Нам в помощь разуму дано. В нём всё способно удержаться: Глаголы, музыка и цвет; К нему нам жажда возвращаться И без него нам жизни - нет. Какая к чёрту «Мона Лиза? Какой ещё «Девятый вал»? Вот лист, поэзией исписан, К словам стиха тебя призвал, Чтоб ты в душе своей унылой Немые образы презрел Творя миры словесной силой В длину и вширь... И где предел Бурлящим, движимым картинам, Что каждый раз в иных цветах… ? Не то, что мертвенно постылый Прямоугольник. Никогда Не будет в нём свободы духа, - А только копия на свет. Открыв к Любви каналы слуха, Тебя я слушаю, поэт! Пестрят, пестрят рисунки яви!

тема, в которой герой делает вывод о несовершенстве материального мира 1. Три таблетки тизерцина После жуткого портвейна И товарищ Иннокентий Отлетает в туалете взад себя. Ударяется при этом О косяк открытой двери И сознание теряя, Сквозь астрал он слышит, как поёт труба… И его по коридору Прут два пьяных музыканта И затаскивают в номер, Где стоят пустые койки вдоль стены. Тихо стонет Иннокентий В ощущенье центрифуги, Звонко булькая при этом Полулитром надоедливой слюны. А потом к нему приходят Доктора и предлагают Самому сойти к машине И ползёт он по ступенькам сам не свой. И везёт его «буханка», Резво прыгая на кочках, Что с приёмного на вечный Можно запросто отправиться покой. Но в приёмном на кушетке, Что доски грубее вдвое, Иннокентий замечает, Как слова слетают с кончика пера Полусонного хирурга С волосатыми руками, Да змеёй-фонендоскопом, Да лицом весьма похожим на бобра. Наконец сопровождают Иннокентия в палату, Где лежит он две недели Средь таких же Иннокентиев, как он.

(басня) Поэт-павлин – конструктор новых форм В венце тщеславия гулял в садах Эвтерпы. Он вдохновлён был сладким зельем терпким И на слова изысканные скор. Туманя слог, дразня лиловых птиц, Он хитро плёл узлы ассоциаций, В которых он и сам плутал, признаться… Так почему пернатый хор певиц Самозабвенно следовал за ним И подпевал словам оригинала? - Но каждая из них, примерно, знала, Что он обманной выдумкой пленим, И что бездарен, собственно, с начал, И подпевать ему – такая скука… Ну, что за прелесть шлындать да «аукать» Роскошный веер перьев волоча? Ну, не дал Бог таланта и ума, Как не дал и заливистого пенья, Одев лишь только в красочные перья, Вложив под перья красочный обман. Быть рядом с ним, внимая "мастерству", Для птиц одно – лирическая похоть… , - И не страшит их, что легко оглохнуть, Когда взахлёб поёт такой певун. А что, когда прославиться, дурак?! – Богема, слава, злачный мякоть хлеба… А то, что не обнять крылами небо – Так для павлина это же... - пустяк...

Полсотни лет долой... Иль врёт, скупая память, Бросая мне в хрусталь с десяток «золотых», Невидимым песком бесследно засыпая Бессмысленных затей вчерашние следы? Потерянные дни, вы прожиты ли мною? Как будто не со мной стучал ваш метроном... И, как не сожалеть, коль скоро за спиною Окажется она в мгновении одном До мутной глубины и редких вспышек света Растаявших времён, - заветных и родных... Была-текла Любовь разливом всепланетным... И вот остался дым, лишь дым от той весны... Крутись калейдоскоп! Как много комбинаций! От куда и куда - уже не разберёшь... Полсотни лет долой!

Снося терпеливо удары Отчаянно злобных людей, Он верил, что терпит недаром Чрез боль, отдаляя предел… Он был осыпаем плевками, Палим молчаливой войной… , Погрешность сию допуская, Всему оставаясь виной. А если терпенье кончалось И «сдавливал шею хомут», Душевную боль облегчая, Вершил над собою он суд: Кусая дрожащие руки Он вмиг становился сильней И слово духовной науки Сияло, как солнце в росе. Он принял, что двойственность мира - Ловушка для слабой души И то, что высоты эфира, Лишь слабые тени вершин. Он стойко донашивал тело, От грязи земной отстранён, Ступая по кромке предела, Чтоб выйти немедленно вон. И вот, когда звонкие трубы Пропели хвалебный канон, Покорно сомкнув свои губы Ушёл в неизвестное он. И странно, что люди до срока Покаявшись в старых грехах, Его вознесли до пророка Отметив надгробием прах. И всё повторится по кругу, - Законы земли не новы… … и мы всё калечим друг друга Пути замыкая свои.

В череде беспокойных лет Мы себя изживаем, будто Нам не в радость земная жизнь, Где мы вынуждены играть Кем-то выдуманный сюжет Выдаваемый нам за чудо… Кто же он, что за нас решил: Появляться и умирать? Недовольствующих – в расход… Суицид – лотерея смерти… Кто там ропщет в углу, когда Нам завещано постигать… Но хрустит под ногами лёд И порывом толкает ветер К полынье, где дрожит вода В нетерпенье тебя забрать… Ты явился на свет?

Как быстро жизнь теряет смысл, Когда живём материальным. Всё моментально, всё банально И всё обрывисто, как сны. Природа будто не удел Стоит, гния на заднем плане; Ей места нет средь постных правил Так называемых – «судей». А смерть - как будто не про нас, - Её мы химией задушим… За тело мы готовы души Легко отправить в унитаз. Страстями низменными мы Соблазнены бесповоротно. До рвоты ваша нам работа - Бубнить молитвы да псалмы. О, как впотьмах нам хорошо - В спекулятивном нашем мире… Пусть мы прилично нашалили… – Перечеркнём карандашом И переврём на новый лад, - Не привыкать нам, это делать… Лишь не старело б наше тело… , - Хотя бы семь веков подряд… Вам нас не переубедить Неосязаемым блаженством. Готовы мы покрыться шерстью И пресмыкаясь землю рыть, Чтоб только быть среди живых В тлетворно дышащем субстрате, Где продавать, копить и тратить Так привлекательно.

Столонаследники масонских лож, Клиенты лучших медиков планеты, Ваш предсвечной театр оплывших рож С начал не знает солнечного света. Как крысы вы в зашторенных дворцах Вершите суд, из нор глядя на жертву, Скрывая нервность дряблого лица Итоговым листочком всебюджетным. В своих кругах, с колодой карт в руках, За строй нулей играете народом, Чтоб тот во лжи, не распознав врага, Загнал себя шестёрками в колоду… Со всех сторон крича до хрипоты Внушают нам блюстительные дяди Пути спасенья, выставив кресты, Шагая к нам при всём своём параде С одною просьбой – «сдаться и принять… В непротивленье злу и всепрощенье…», Чтоб всех нас разом с лёгкостью предать… Как бойный скот, лишённый чувства мщенья. С синюшных губ слетает – «Напугать!» И… свет свечей не дрогнет из-за такта… Погибли люди? Сколько?

«… ещё в ноябре ударили лютые морозы. Лекции приходилось проводить в холодных, не отапливаемых помещениях. Было так холодно, что в чернильницах замерзали чернила. И тогда количество прочитанных часов мы отмечали на доске мелом». ( Из воспоминаний очевидцев) Был город бел, как мел. Звенел мороз - за сорок... Он шёл по Заводской В редакцию «НЕВы» И в спешке налетел К немалому позору На человека: «Ой!!! Простите, это вы?!» В буклетовом пальто, Мутоновой ушанке Стоял пред ним поэт, - Под мышкой – узелок. А в узелке – батон, Да колбасы пол палки… «Да, это я, сосед…» «Прошу, товарищ Блок, Простить меня… Спешу…», - Сказал он и некстати Поймал себя на том, Что лопает батон Из рук поэта (Шут! Как стыдно…!) В результате Поэт сказал: «Виктор, Вы голодны, пардон? Извольте колбасы. Ну, что ж вы? - не смущайтесь… Такие времена… Позвольте-ка спросить - Что пишите?» «Тузы И джокеры».

Поверх российской бедности тщедушной, Ржавеющих заводов и машин, С решением, притянутым за уши, Мы в Сочи вдохновлённые спешим... Там ждут нас фантастические вещи, Что созданы хитро, в обход людей, Кремлёвским архитектором зловещим, Всё больше для всемирных новостей... Не под еврейский «евро» ли забава: Весь этот блеск и пир среди чумы, Чтоб мир столкнуть мозолистыми лбами На талом снеге сочинской зимы, Распив пари, что заключили в бане, Под злой кулак направленный на стол? В России ль дело?...

Страх отойти, пропустив другого, Души людей заковал в оковы. Нам бы покаяться, да признать... , - Но не намерены мы пропускать… : На автостраде, летя в иномарке, В битве за кресло, чтоб годы насмарку Были не выкинуты, в очередях…, Женщин беременных на сносях Мы пропускать так и не научились, Мудрость пророков, что в бозе почили, Так же оставили мы за спиной, В спорте, в семейных скандалах... Войной Кормимся мы, ненавидя друг друга, Чтобы однажды не выйти из круга В беге за собственной тенью. Устал? Полно, когда впереди пьедестал Новых побед! И... локтями, локтями, Всеми мастями и всеми властями Лезем, и лезем, и лезем вперёд… , - Даром, что там нас давно уже ждёт Прямоугольник холодной могилы, Чтоб непременно увидеть могли мы Свой "высоко занимаемый пост", Где лишь в длину измеряется рост, А положенье - "восток-тире-запад". Смерть, как известно, приходит внезапно И ей всё равно, что с частицею "не" Мы всё ещё силимся быть на коне.

Слуги кротости с прИщуром глаз, Счётом чёток, чьи зёрна – века, Что таите вы, бесы, от нас В семибуквии зла – «ВАТИКАН»? В дезинфекции ваших молитв Чую как зарождается страх… Где твой дух, венценосный пиит, Вместо слов выдыхающий прах? Кто брезглив до лукавых святош, До остриженных медных голов, Где растёт монотонная ложь Для прислужливой паствы ослов…? Кто брезглив до барбетов, чепцов, До бескровых ладошек мирян Пред скривлённым в страданье Лицом Истекающим кровью от ран? Незаметная лёгкая сеть Чёрным страхом опутала мир, - Мир, в котором должны умереть В иступляющих буквах семи Все, кто жадно вдыхает Огонь, Обнимая Высокую Синь Златокудрых Арийских Богов, Не нуждаясь в страданьях миссий. Что ж тревожит меня из далИ Наших спрятанных Гиперборей Этот дьявольски мертвенный клир Во двухтысячелетней игре? Уж не ключ ли от правды хранят Сундуков золотые замки, Чтобы знать не могли мы, кто свят В этом мире судов и могил? Чтобы скрыть на века, навсегда Кто, откуда пришёл и… зачем Он крыла на

Стоцветным хрусталём искрился свет, А купол неба был голуб и весел. Я чувствовал – назад дороги нет, - Мне мир людских проблем не интересен. Кружили в травах танцы мотыльки И сам я, как они готов был к танцам, Выделывая странные шаги В цепочке сохраняемых дистанций. Затем я лёг на лёгкую траву В тени заплесневелого забора И в голубом увидев синеву Не мог отвесть мечтательного взора. Я всё смотрел куда-то… в никуда, Следя порой за шустрыми дроздами, Осознавая будто, что пуста Моя система мозга непростая. Мне было в этот миг не до ума, Что постоянно болен беспокойством. В меня природа видимо сама Пустила свой невидимый отросток. Как просто было остро ощущать Всецелостность миров, определённо…: И этот звук под бархатом плюща И камыша покорные поклоны; И не дышать… А если и дышать, То вместе с этим вечным повтореньем, На грудь, как встарь, ладони положа Перерождаясь в новое растенье.

На пороге мира сонного, Что пред зорями-зарницами, Так тревожно и особенно Будто пред берестяницею… Кто прочтёт – тому утроится… Улыбнётся тайна тайная… Зазвучит, в мехах раскроется В ожиданье даль баянная… Ввысь малиновою птицею С лёгкой кисточки Художника Встанет Солнышко светиться нам В низких тучах после дождика. Синей тропкой окаёмною, В поле ветром подгоняемый, Босиком шагну влекомый тем, Что умом непостигаемо. В росных травах и прохладности Отойду от сна и дрёма я, Захмелев в дыханье радости… Эх, ты тропочка ведомая! Заблужусь в лесах-болотинах Да под рык медведей-баловней, Чтоб сильней впиталась Родина В мою кровь от Солнца алую. Пой мне, Бело-голубая Ты, Всё былины да сказания, Чтоб не стёрлись в нашей памяти Славных предков наказания. Удалили нас от Солнышка Ворожбою да хворобою… Одинаковые олуши Разбиваемся без опыта Мы о скалы острозубые, Да волну еврОм подъятую, Иль сидим в домах, насупились, Извергаючи проклятия. Только тянут нас открытия, Песнь и грусть абецедария… Не с

Как трудно жить бесхитростно и просто, Сиять подобно солнцу, согревать Едва на свет пробившийся отросток, Что сам когда-то солнцем должен стать. И он растёт, он дышит взрослой силой, Питаясь ей до срока, до любви, Чтоб быть таким же чистым и красивым… , Хоть не всегда и правильным на вид. Ему - вся жизнь стареющей природы! Ему - весь дар предшествующих лет! А там, потом уж можно и на отдых… , - На тот, как говорят в народе, свет. И пусть ветвятся юные созданья, Спеша самостоятельно дышать - Когда-нибудь поймут они, что дан им Единый корень: это слово - Мать. Поймут они, прочувствуют до клетки Кому они обязаны по гроб - Вчерашние и будущие детки, - Без матерей им – горечь и озноб. Не памятью, а сердцем и душою, Любви во благо, с ними наша связь.

Мы вспомнили чудом с тобою о ёлке, О бусах стеклянных, что где-то в шкафу, В делах и заботах мотаясь без толку… Совсем закружил нас столичный тайфун! Поверхностно блещет спектакль – «С Новым Годом!» И в пироэфектах ни сказок, ни тайн… Душе ль человека иль дате в угоду, В бумажное платье оделась мечта? Уйдёт незаметно, обманно растает, Подобно экстракту в драже «Bon Paris», Ещё один миг и шутя долистает Тринадцатый год Седовласый Старик. Жаль, мы не увидим в глазах шоуменов, Продажных актёров и прочих кривляк, Всему показному живую замену… И было ль на свете когда-нибудь так? А может и было, кто знает… Но это Халтурное действо с купюрой за вход, Меня разморяет, как жаркое лето, В котором неделями дождь не идёт. Ну, что за резон нам грустить в это время, Коль греет нас памяти давняя даль?

посвящается светлой памяти русского актёра В.

Ночь слепо шарит за окном, но не найдёт… Глаза таращит на огонь, огня – не видит, Где в дальней комнате лежит и не встаёт Носитель жарко обжигающей обиды. О той обиде он страшится говорить. Его гнетёт в застывшей тьме поступок труса. И в кулаке зажатый камень-лазурит Подобно серому граниту безыскусен. Ах, сколько их - депрессионных дураков С петлёй на шее и таблетками в кармане Всё ждут, когда же выходить из берегов Начнёт река с больной мечтой об океане. Разрушен мост в последний миг и… страшен брод; Не верит Стикс пустым слезам и верхним нотам... И вены рвёт, ломая ритм, кровавый лёд, От слов того, кто жжёт несчастного пред взлётом… И в вязком тиканье дождётся ль он утра, Коль прикипела к циферблату часовая? А между тем уже сверхплотная дыра Его ступню всевожделенно пожирает. Да только кто ж его толкает больно в бок, Как будто вытолкнуть пытается из ямы? Не признавая, что ослабший изнемог, Его он ставит, как-то, на ноги упрямый… На то послушно откликается струна Высоких сил, в котор