Если кто-то думает, что в общежитии Литинститута я пять лет жила с Калякой и Малякой, то спешу развенчать этот миф. Сначала моей соседкой была Нина, и я очень ее любила. Когда Нину выгнали за неуспеваемость, я пролила три ведра слез, а ночами видела сны, будто ректор Есин яростно отпиливает мне руку. Оставшись одна, я поспешила найти другую соседку, чтобы комендант не поселил мне кого попало. "Не кем попало" оказалась Маша из Абакана, фанатка "Нашего радио", навеки влюбленная в диджея и продюсера Мишу Козырева. Маша Изабакана была крупной большеголовой девочкой. По ночам она вырезала заголовки из журналов и газет и клеила их на ватман, составляя коллажи на тему "Нашего радио". Результатом она любила похвастаться в 4 утра, и после моего сонного одобрения/неодобрения вешла ватман на стену. К юбилею радиостанции Маша сделала суперогромный коллаж и в семь утра поехала в офис, чтобы поздравить весь коллектив первой. Она вообще любила работу на развитие мелкой моторики.

Каляка весь день ходил сам не свой. Залил водой кактусы, просыпал на ковер кнопки, и булки с маком у него стали черными, как головешки. - Да что с тобой? – всплеснула я руками, почуяв запах гари, окутавший всю квартиру. – Заболел? Не выспался? - Скорее второе, чем первое, нежели первое, чем второе, - сказал он задумчиво. – Или наоборот. - Не понимаю, - я недоуменно взглянула на Маляку, но та лишь покачала головой. – Если ты заболел, выпей пилюлю, если не можешь уснуть, посчитай овец! - Не все так просто, - пробормотал он и удалился под кровать. В час, когда все окна спят, не слышен гул автомобилей, и даже холодильник на кухне смолк, я проснулась оттого, что кто-то тихонько вздыхал у окна. Маляка лежала рядом, свернувшись калачиком, и лишь посапывала во сне. Я спрыгнула на пол босыми ногами, пошла по лунным квадратам к окну. Отодвинула темно-синий тюль и увидела Каляку, который сидел на подоконнике, прижав колени к подбородку. - Не холодно в пижаме?

Я сидела у окна, вцепившись зубами в штору, сдавила виски ладонями. Нужно сменить обои, содрать дурацкие цветы со стены. Каждый вечер Анна появляется из-за кирпичного дома напротив с сумкой на плече, легким шагом идет через детскую площадку навстречу счастью. В окно я вижу ее северное лицо, милое, но некрасивое; и тень родимого пятна на щеке, случайный мазок акварелью. Губы обветрены, Анна облизывает их торопливо, с бесконечной грустью смотрит вдаль и, кажется, видит незримую суть вещей. Тени деревьев скользят по ее рукам, замирают на земле, она исчезает в подъезде. Стук каблуков по лестнице. Анна идет по моей голове, после каждого шага – дыра. Я падаю на ковер, спасаю голову в коленях и не могу ответить на вопрос, почему все так, как есть. Она поворачивает ключ в двери квартиры, откуда пять минут назад вышла я, и целует небритого человека. Он ходит в семейных трусах, не успев надеть штаны к ее приходу. Анна улыбается нежно-нежно, он обнимает ее, прижимает к себе.

Наше село находится на берегу реки Уй. Уй - это такая узкая речка, вода в которой ржавого цвета из-за большого содержания железа. Там есть маленький пляж с вязким илистым дном и мягкой травой на берегу, куда мы ходим купаться. Мне было три года, я уже знала, что Уй впадает в Иртыш, Иртыш в Обь, а Обь в Баренцево море, но еще путала слова “Уй” и “Юг”. Поэтому я все время приставала к маме с просьбой: - Мама, пойдем на Юг! Мама, смеясь, говорила: - Не на Юг, а на Уй! - и быстро-быстро бежала, прокалывая мягкий асфальт тонкими шпильками. Я спотыкалась, не успевала за ней - мы, как обычно, опаздывали в детский сад и на работу, и я кричала на всю улицу, грозя кулаками: - Вот когда я вырасту, мамочкина, у меня тоже будут туфли на палочках и я буду бегать быстро-быстро, даже быстрее, чем ты! Мама смотрит на часы, нервничает и хватает меня за руку так, что только чудом не падаю. Я лечу за мамой, не касаясь земли ногами. А за моей спиной хлопают белые пушистые крылья, медленно так - хлоп!

Мешок оказался тяжелым - после десятого километра Петрович особенно это чувствовал. Он бросил его в листья, вынул из кармана пачку "Примы", спички, не снимая рюкзака закурил. Шурка села рядом, задышала, прижав уши, и высунула розовый язык. - Устала? - Петрович потянулся погладить ее, но лямки рюкзака врезались в плечи. - Ничего, родная, зато свобода. Даст Бог, доберемся. Шурка вильнула хвостом, лизнула руку и сделала стойку, будто показывая, что на своих маленьких лапах может пройти в десять раз больше. В лесу было тихо. Тонкие голые деревья жались друг к другу, боясь предстоящих холодов и снежно-дождливого одиночества. Петрович смотрел на них, впервые за несколько лет улыбаясь, горло сдавила невидимая рука. Сбросил рюкзак, упал на колени и что было сил закричал, запрокинув голову. - А-а-а… - пронеслось от макушки к макушке. Схватил в горсть желтые листья, прижал к лицу, шумно вдохнул влажный запах.

Шел мягкий крупный снег. Ноги проваливались уже по щиколотку, и я с восторгом представляла, как через пару дней буду прыгать по сугробам и кататься с горки. А еще послезавтра приедут мама и папа, и будет совсем хорошо. Поедем за город кататься на лыжах по лесу, накатаемся до посинения, замерзнем, и дома будем отогреваться малиновым чаем. Я шла по улице Тимирязева, пряча под пальто Каляку и Маляку, на спине рюкзак с их вещами. Вот и дом тридцать два, кирпичный, весь в снегу. На пороге меня встретил седой дядя с мохнатыми бровями. Это и был загадочный Иннокентий Петрович собственной персоной. Голова у него действительно была лысая и сияющая. Мы вошли в лабораторию с множеством растений. – О, старые знакомые! – я помахала грядке комбульпиков. – Тоже апельсиновым соком поливаете? – Само собой, – засмеялся профессор. – Проходите.

Первым делом Каляка включил телевизор. Около двух часов он сидел, не отрываясь от экрана. За это время мы с Малякой успели сделать три браслета и новое ожерелье из бисера. Вдруг из комнаты послышался крик. Мы с Малякой наперегонки бросились туда. Каляка дрожащей рукой показывал на телевизор. – Ох! – только и сказала Маляка и села на пол. – У нее новая палочка! – прошептал Каляка. – И она снова говорит об ЭТОМ! –… завтра снег ожидается в Западной Сибири. В Центральном районе снег выпадет через два-три дня. С вами был «Прогноз погоды» и его ведущая Анжела. До встречи, – Анжела мило улыбнулась и исчезла. – Вы боитесь снега?! Так вот что ЭТО такое! – мне вмиг стало понятно, что Анжела вовсе не колдунья, и ее палочка – обычная указка для географической карты. – Но почему? Снег – это совсем не страшно. Он холодный, но очень красивый. – Спасибо, мы об ЭТОМ сами все знаем, – Каляка принял трагический вид. – Правда, ничего страшного? – доверчиво спросила Маляка. – Снег – это здорово!

– Там все такое… другое! Совсем не так, как в телевизоре, – Каляка, наконец избавился от мехового облачения, развалился на стопке салфеток на кухонном столе, гордый и довольный собой. – Принесли меня, значит, завалили коробками. Еле выбрался, где нахожусь, не знаю. То в новости забреду, то в «Поле чудес» какое-нибудь. Народу везде тьма, как в муравейнике, никто на меня внимания не обращает. А я помню – надо на третий этаж, где прогноз погоды. Вышел к лестнице, спустился туда-сюда, нашел, наконец. И тут ОНА по коридору идет. Высокая, волосы длинные. И палка в руке. Я так и обмер. Идет, а кто-то ей вслед: «Анжела, через десять минут эфир». Я за ней, в большой кабинет. Она палку на стол положила, а сама за бумаги. Я не растерялся, схватил в зубы и бежать. И тут этот, в красной шапке. «Котик, – кричит, – иди сюда!» Я ему говорю: «Отстань, тороплюсь, не видишь?», а он еще сильнее орет, за палку схватился. Я зубами сжал изо всех сил, палка – хрусть! – и переломилась.

На следующий день тетушка, Маляка и Каляка в меховом костюме забрались в мой рюкзак. Вместе мы отправились к телецентру, чтобы предотвратить загадочное ЭТО. У дверей здания стояли очень строгие охранники. Для входа внутрь они потребовали специальный пропуск, которого у меня не было. Я отошла в сторонку на совещание. Тетушка Иеремия на секунду выглянула из рюкзака, чтобы оценить ситуацию. – Понимаете, госпожа Иеремия, эти охранники ни на минуту не отвлекаются. Каляке не удастся проскочить через вход незаметно. – Ты права, дорогая. И окна все плотно закрыты. А что за ворота там, вдалеке? – Куда грузовая машина подъезжает? – Да-да. Я побежала к воротам. Маляка сразу запищала, что ей прищемило руку, но я не слушала. Из грузовой машины в ворота вносили ящики, всякие цветные штуки и еще много непонятного. Грузчик, подхватив очередную коробку, подмигнул мне: – Любопытно, да? Реквизит для нового телешоу привезли, видишь – деревья искусственные, шторы, украшения разные.

ВЫХОД НАЙДЕН Мы с Калякой играли в домино на кухне. Каляка проигрывал и сердился, топал ногой, кричал, что я мошенничаю. В дверях показались госпожа фон Цвельф в бордовом халате и Маляка в новом клетчатом сарафане с карманами. – Тетя подарила! – она повертелась и забралась мне на колени. – Правда, здорово? – Тебе идет. – Милочка, нам понадобится твоя помощь, – тетушка окинула меня пытливым взглядом и прыгнула на стол. – Ну… у меня завтра осенние каникулы начинаются, так что в ближайшие две недели можете на меня рассчитывать. Каляка придвинул к тетушке коробку из-под домино и предложил в качестве сидения. Та благосклонно кивнула, села и продолжила: – Насколько я поняла из рассказа Маляки, в телевизоре неожиданно появилась дама с палочкой в руке. Она собирается сделать ЭТО до возвращения Иннокентия Петровича из Австралии, а нам нужно ЭТО предотвратить. Само собой, мадемуазель не с неба свалилась в ваш телевизор.

Приключение в самолете На клеенчатой скатерти стояли три маленькие голубые чашки и «ведро в синих горошках» (так называла Маляка мою кружку), в них остывал чай с лимоном. Каляка бегал по столу с ложкой сахарной пудры в руках, ожидая, когда испекутся булки – их аромат наполнил всю квартиру. – Секретный рецепт! Волшебный рецепт Казандзакиса! – кричал Каляка. – Плюс щепотка корицы и пучок апальтуки!!! Тетушка, сидя на банке из-под кофе, смотрела в окно и дула на чай, оттопырив пальчик – ей нужно было отдохнуть, прежде чем размышлять об ЭТОМ. Маляка в нетерпении дергала ее за полу бордового халата и просила рассказать о перелете. – Ах, милая, в этом нет ничего удивительного, – отмахивалась тетушка. – Раньше летали во сне, теперь летают на самолетах. Я вынула булки из духовки и разложила на столе, Каляка подбегал к каждой и посыпал сахарной пудрой из ложки. – Осторожней, обожжешься! – вскричала я, но Маляка уже вцепилась в булку и, чихая и фыркая от пудры, принялась быстро-быстро поедать.

ТЕТУШКА – Я никуда не звонила и платить не собираюсь! – кричала я в трубку. – Мои папа с мамой в Японии, а не в Австралии, и вообще, они мне сами звонят. И Каляка с Малякой не могли – нет у Иннокентия Петровича телефона! – Девушка, не морочьте мне голову! Вот, в компьютере написано: разговор с Австралией – семнадцатого, двадцатого и двадцать четвертого числа на сумму тысяча восемьсот тридцать рублей. Если не оплатите в течение недели, отключим телефон, – в трубке послышались короткие гудки. – Все понятно, – я нахмурила брови. – Я впала в кому и во сне обзвонила всех знакомых кенгуру. А, ребята? Маляка хлопнула глазами и отвернулась. Каляка поджал губы, прищурился и смотрит в окно, волосы всклокочены. – А кто говорил, что у Иннокентия Петровича нет телефона? Секреты, значит, да? Друзья, называется. Еще и телефон из-за вас отключат. Маляка вдруг сорвалась с места и убежала под кровать. – Ну, извини, пожалуйста, – мрачно сказал Каляка.

Так у меня под кроватью поселились Каляка и Маляка. Они прилетели на самолете из Австралии присмотреть за квартирой их друга, профессора Иннокентия Петровича. Я пробовала объяснить Каляке, что живу в этой квартире с рождения и профессор тут ни причем, но он не верил моим словам. Сначала сердился, потом снисходительно улыбался – в конце концов я перестала настаивать. Я привязалась к Каляке и Маляке, ведь ничего более удивительного в моей жизни до сих пор не было. Осенние вечера в ожидании родителей пролетали незаметно. По утрам я шла на уроки и с нетерпением ждала последнего звонка, чтобы вернуться к чудикам. Каляка ворчал, что я задерживаюсь, и суп давно остыл. Маляка встречала меня смехом и визгом и просила посмотреть новую картинку, которую нарисовала в мое отсутствие. Каляка был помешан на чистоте, каждое утро будил меня ревом пылесоса. Маляка показывала ему, в какую сторону тащить пылесосную трубу, и визжала от восторга, когда пылесос случайно проглатывал фантик или носок.

На улице стемнело, поздний осенний дождь стучал в окно. Мы пили чай на кухне, где занавески с ромашками и слышно, как шумит вода в батареях. На столе лежала скатерть с яблоками, такими настоящими, что Каляка несколько раз пытался их попробовать, но получалось только жевать ткань. Обычные чашки были для чудиков велики («Тазики, тазики!» – кричала Маляка), пришлось снять с антресолей кофейные, голубого фарфора, крохотные – на ладони помещались три штуки. Маляке ужасно понравилась ее чашка, поэтому она мигом утащила ее под кровать и вернулась за следующей. –А все-таки, кто этот Иннокентий Петрович? – спросила я, дожевав бутерброд. Каляка недоверчиво посмотрел на меня и хмыкнул. Думает, прикидываюсь. –У него такая борода! – воскликнула Маляка. – И круглые очки. И нос крючком. –Симпатяга, - улыбнулась я.

Знакомство Осенним вечером, в пятницу, я собралась в магазин за молоком. Накинула плащ, завязала шнурки на ботинках, открыла дверь из квартиры. – Стой! – раздался голос прямо из-под ног. Я остановилась и едва не перелетела через голову. На полосатом коврике стояли два существа, каждый размером с котенка. – Это что еще за… чудики?! – оторопела я. Чудики, казалось, были удивлены не меньше. Один сердито смотрел исподлобья. Рыжие волосы всклокочены, клетчатая куртка расстегнута, брючки помяты. Другой – точнее, другая – недоуменно улыбалась. На ней было красное пальто, в черных волосах заколки, а на ногах туфельки. Оба курносы, глазасты, и головы у них большие и круглые, как два теннисных мяча. Позади стояло несколько маленьких сумок и коричневый чемоданчик. – Я – Каляка, она – Маляка, - заговорил рыжий трескучим голосом. – А ты, вообще, кто? И что тут делаешь? – Я – Оля.