На бегу и в бегах обгоняю поломанный век, Он, неровно срастаясь в костях, на погоду всё ноет. Остаётся мороз у родной стороны на ночлег, Но в моих перебежках ему нет ни сна, ни покоя. Караваны снегов... здесь повсюду следы и горбы, Леденящие ветры сжигают мне руки и щёки. И меня бы сожгли, чтоб хоть так отгореть от судьбы Да в болото Сибири упасть удобреньем осоки. Может, в ней безтебяшное счастье взойдёт, и тогда Потянусь на восток, отмолю у ботинок пощаду. Ты прости, что в блокадных твоих заблудилось годах Простодушное солнце, которому мора не надо. Потому от тебя то качусь, то бегу, то бреду... Но окликни меня, чтоб спросить моё новое имя, И отвечу тебе: я опять – паутина на льду… Под твоими ногами плетусь, чтоб уплыть вместе с ними.

Вот-вот уже придёт медовый век, И будут улыбаться в две улыбки Домашние большие зеркала. Все реки, что спускались с наших век, Где бед и расставаний наших рыбки Судьба пересушила добела. Мы ждём тебя, сынок… давно так ждём. Мой первый, но у нас ты будешь третьим. То солнце на закате - для тебя. Когда твои отец и мать вдвоём, Счастливые рождаться будут дети… Счастливее, чем мы - чем он и я. Когда его глаза в мои войдут, Когда не разминутся наши губы, И тонкие обнимутся тела. И тут, как там… и там тогда, как тут, Мы Богу бесконечно станем любы, Чтоб светлая сквозь нас пришла душа.

Боже, как далеки стали от нас недели, Где мы с тобой, не выспавшись и не спавши… Помнишь, как феврали плыли… текли апрели, Как я всегда не вовремя… запоздавшей. Помнишь, как поезда резали мир, скрываясь, Я становилась точкою на востоке. Тяжесть так глубоко в сердце вбивала сваи – Ни увезти, ни выплакать по дороге. Знала ли я тогда, сколько в годах разлуки… Как рикошетит прошлое не отсюда… Сколько мне предстоит выгрызть ещё науки, Чтоб расшатать экстернами свой рассудок. Милая, ты не плачь, всё у нас только-только - Ты говорил, но наша судьба мудрее. Буркнула мне она, сжавшись лимонной долькой: Не торопись, поплакать ещё успеешь… Слёзы все утекут... горы никто не сдвинет, И поезда – к востоку, ведь путь означен. Здравствуй… как хороша в наших краях малина... И, не сдержавшись, соком её заплачу.

Белою пургой окна занавешены… Пряник да стакан… сквозняковый свист. Душу щекоча, тянутся подснежники… Счастья моего не исписан лист. Праздник на санях - тропкою сердечною, След его фатой - ко дворцу любви. Шьётся за окном платье подвенечное, Пуговки летят с молодых рябин. Пляшут тополя пьяные да голые, Свечка изошла, наблюдая хмель. Лечишь ты меня нежными глаголами, Вышла из щелей грусть-тоска в метель. Вышла подышать ночкой белобокою, Только вот слаба… да как жизнь, стара. Ворон, покажи люльку ей глубокую, - Щедрым с нею будь, как она щедра.

Приоткрываю ворота тяжёлых глаз своих в полвека, И как подбитые, летят голубки утреннего снега. Я, постаревшая к утру, с ночною правдой будто свыклась… Не опрокинута земля, но век мой встречным ветром выгнут. И сон, в котором не была, перебежал в моё оконце: Рябины скромная серьга на белизну вот-вот сорвётся… Голубки белые летят, как доброе простое слово, И шепчет чуткий циферблат: всё временно, что так сурово. А мне болезненны глотки живого воздуха из окон – Моя ангинная душа на каждом вдохе ищет Бога. Но лишь снега и шепотки секундной стрелки и минутной… Я, умеревшая вчера, жива сегодня почему-то.

~Димке~ Когда пройдёт в тебе десяток лет, И ты виолончель свою забросишь, Как снег на голову – твоей земле, Как шарфик – на худые плечи сосен Я буду падать, зародясь на свет. И жизнь начнёт кормить меня с соска, А ты уже затянешь сигарету… Тебя научат морщиться, но лгать И то, что не твоё – сживать со свету, На всё кровавую кладя печать. Кулак набухнет… затвердеет взгляд И камнем на дорожку будет падать. А мне завяжут белоснежный бант, И годы застучат своё стаккато… Да платье выпускное сострочат. Тогда, уже не морщась, будешь врать И даже убивать, не морщась, сможешь. Судьба влетит в пустые те ветра, Где Бога дочерта, но век безбожен… И смерть для жизни там – родная мать. В миру и ты – отец, война – войной, Да бровь тебе продлили до затылка… И дым такой стоял за упокой, Что мёртвый, задыхаясь, встал с подстилки, И в кашле звякнул отголосок твой. А я уже красива, как весна, И лето совершенное встречаю, Во мне живёт та самая одна, Но я ещё для муки молодая Да и глупа, как всякая во

И ночь была не легче… небо в ней Казалось мне прибитой крышкой гроба. И россыпь звёзд легла ковшом гвоздей, Но помнилось, что мы под ними оба. А значит, я смогу ещё успеть Своей судьбы надломленность исправить. Пускай земля – холодная подклеть, Не меньше мы в подобном Богу праве. Не меньше здесь моей… твоей любви, А может, даже больше… точно, больше. Свети, Душа, хоть мир всегда червив И сам он – червь, до одури солощий, Как это утро... всё во мне болит: Три печени, три сердца и три шкуры. Но мой втройне живой болезный вид Нещадно слепит лампу абажура.

Любимый, всё тебе не так. Во мне болит твоя расхлябанная злоба… Так странно, сердце этим словом называть… Ноябрь – последний четвертак. Ломая корку льда, мы нищенствуем оба, Лишь белым волосом богата голова. Над ней то снег пройдёт, то дождь… Зима ещё слаба и, кажется, бесправна, Но если снежно, как близка мне белизна! Кипенный лист её берёшь, Чтоб кровь свою пролить… и множеством тюльпанов На ней встаёт тогда голландская весна. Любимый, мир ещё цветёт… Господь чеканит нам спасательный целковый, Уже двенадцатый в разменянном веку… Да… выйдет срок... за годом - год, Но я могу оставить прожитое слово Всему, что в жизни, как умею, берегу.

Я тебе возвращаю всё, Что слатала солёной ниткой Из оборванных наших судеб, Что на разных краях земли. Нам заснеженный день несёт Расписную свою открытку, Написал он на ней, что будем… Будем счастливы, коль смогли. А в глазах у тебя опять Межсезонная бродит нежность. Я её узнаю по взмаху Окрылённых твоих ресниц. Нам бы вечно вот так стоять Не вчера и не завтра – между. И любить, и писать с размаху, Не теряя любви страниц.

Осень вчера бродила дворнягой пегой, Ну а сегодня кошкой лежит ангорской. Всё, что болело – ныне под чистым снегом… То, что чернело – белой теперь полоской. Жизнь подняла лицо и в глаза мне смотрит, В них отражаясь, словно в байкальской глади. Прежней тоски уже еле слышен окрик, Я ей скажу «прощай»… наугад, не глядя. Долго была я тихой её избою. Пусто во мне, просторно – душа большая. Ныне она не меньше, но жить с тоскою Сердце теперь колотится и мешает.

Еве http://stihi.ru/2011/10/23/10157 Плывёт октябрь, собравший все долги, Все пошлины, все почести, все флаги… И в шар сцепив две тощие руки, Скрипит земля на сердце… на бумаге… Морозный день, помолвленный с тоской, Сгребает в кучи медные монеты. Каким же будет платье молодой, Когда жених до истины раздетый? Скрипит земля и тянет на себя, Под лиственное тянет покрывало. Там тишь да твердь... там чёрная заря... Там сны, длинней которых - не бывало. И ты затянут в вечность, рыжий кот, Как всё, чему не время и не место… Пустой октябрь так солоно плывёт, Как слёзы на щеках его невесты.

"Любовь скромна, не срамна, от темна до темна вольна А ты губой холодна, но пить тебя горячо Там за окном крупу, мелет метлой-помелом страна Вот тебе мой камин, и моё плечо." Дмитрий Тамбовцев http://stihi.ru/2005/12/02-1996 Я завернулась куколкой в старый плед Словно от утра этого я - отдельно. Мне не дожить до древних вороньих лет, Сроки мои – мука под крестами мельниц. Сроки мои – берёза в глухом лесу… Видишь, Христом стоит на замшелой горке. Веру, любовь, надежду туда несу, Только любовь сильнее в моих задворках. Всё, что отдал ты мне – то давно моё. Я сберегла, хоть сердце забилось тише. Вот он камин… и значит, твоё плечо Где-то должно быть рядом под тёплой крышей. Ворон сидит на самой верхушке дня, Смотрит на нас… наверно, ему виднее То, что живее стала любовь твоя, Значит, и сроки стали мои длиннее.

Как паутина надо мною осень… Верёвки веток оплетают вороньё. И ветерки порывами уносят Обломки листьев, как упавшее бельё. Мне что-то каркнуло унылое затишье И чёрным галстуком повисло на ветле… Я не своё, но не чужое, лью трёхстишье, Как льют дожди на застывающей земле. И лишь один не оборвавшийся листочек Дрожит судьбой моей… слезой моей дрожит. До переливов птиц, до вешних почек Он будет жить ещё… и дальше будет жить.

Стары, как мир, твои ненастные глаза, Ни в них, ни в мире не бывает постоянства… Душа по вере окунулась в чудеса, И ветры нежности поют в груди пацанской. А я, как девочка легка, к тебе бегу. И счастье платьицем к ногам моим прильнуло. Оно у плеч уже… у глаз… у рук… у губ… Оно всегда теперь в дому на спинке стула.

Разлуки вечный атрибут Со мной то листьями, то снегом. Так дни стоят, так дни идут… И эта ночь ползёт калекой В мой тихий сиротливый дом, Где воздух сжат в могильный камень. Любви октябрьский фантом Опять прилип к оконной раме. На фоне сорванной листвы – Твоё лицо, одно из сотен, Среди которых нет живых, Лишь тень по стенам молча ходит. Живёшь не ты, а чародей, В тебя верёвочкой продетый. Губитель истинных вещей, Топтатель Божьего Завета. В тебе не кровь уже… смола. Ты в ней увяз, ты ей приклеен. Была душа твоя светла, Была пропитана елеем… Теперь ни света, ни души, Ни воли, ни моей ладони… И смерть за этим не спешит, Ты сам для жизни как антоним. Но я таращусь в эту ночь, А ты – на мой вчерашний снимок. И память нам не истолочь… И с ней уже невыносимо.

Мы зовём октябрём То, что в небе плывёт неизбывной тоской… И морозное это дыхание чуда… Всё, что в сердце моём… Весь подаренный осени прежний покой… И булгаковский фокус с природной валютой. Из неё канапе На моих устремлённых к тебе каблучках. Из неё шепотливая стелется тайна. И в сухой скорлупе Зарождается близкой зимы альманах И мерещится снегом, пошедшим случайно. Отзвучит череда, Упоённая пряностью жёлтых минут,- Череда дождевых мимолётных мелодий. И, набросив тогда На вчерашнее золото белый лоскут, Октябрём назовётся молчанье в природе. Октябрь, 2011

Заходи, раз пришёл… вновь пред нами Соль да мякиш давнишних минут. Нас с тобою они берегут, Так что прошлым друг другу не станешь. Хоть в глазах твоих бедно-зелёных Всплыли два утонувших «прости», Ты, как прежде, ломаешь в горсти Многолетней надежды бутоны. Я тебя изучила подробно... Так и сгинешь слепым и чужим. Быть со мной, то есть снова живым, Получается смерти подобно.

Как мгновения листья горят И былое разносят На нетленную память и то, что забыто уже. И обмякшие пальцы дождя Лебединую осень Наиграли, оставив любимый мотив на душе. И всегда будет рядом с тобой Золотая отмычка. Лишь коснёшься её, и лебяжья струна запоёт… Ты сегодня одета зимой, Но весна как привычка Затесалась в девичее нежное сердце твоё.

Без перемен под натяжной стеною неба, Где тишина встаёт как солнце поутру. Поговори со мною, сердце, но не требуй – Перевернуть земную эту конуру. Я упаду и обхвачу двумя руками Больную голову облаянной земли. Вихрастый чуб её синеет васильками, А на висках легли от ветра ковыли. Мы догрызаем свой кусок всего живого. Не захлебнуться б раньше времени слюной. Хоть все будильники поставь на полвосьмого, - Не встанет мир, себя сглодавший с головой.

Одно мозолит мне нутро: ты будешь счастлив? И вновь встают, сгущая краски, облака… Пролить ли свет… пролить ли свет на дурака, Который в будущем, как сыр в прогорклом масле. Ты это будущее сам взбивал и плавил Ещё тогда, когда оно не началось. И наши губы, словно руки, стали врозь, Вот только души почему-то врозь не стали. И я – не свет, не идеал… я - просто место, Ты шёл к нему, да слишком солоно идти, Твой жирный след, вкраплённый в память – позади, Но он - шедевр таких же судеб неизвестных, Как их творец… в Него ни веры, ни сомнений, Но валит лес Его тончайшая рука, А ты и я – круги на лысине пенька, Что верил в нас, как верим мы в свои творенья.