Тебе не спится, ветка тонкая, В окно скребёшься, слёзы гроздьями. Зима в душе твоей полозьями Скрипит, мяучит белобокая. Всё тише звук осенней арии, Её агонного дыхания… Не оттянуть, порой, скончания… Земля прикинулась гербарием… Бросаешь мне, такой нечаянной, Свой взгляд цветаевский, рябиновый… Меня назвали бы Альбиною, Но я лишь семечка трамвайная. Споёт петух за тёмной шторкою О том, что солнце скоро выстрелит… Меня и выметут, и выскребут… Повисну в небе дынной коркою. Я жизнь не рву на сны цветастые И тоже плачу в этой осени… Меня зачали… и отбросили… Была б зима твоя за счастье мне.

"Холст 37 на 37, такого же размера рамка. Мы умираем не от рака и не от праздности совсем." Л.Губанов "Лови ее ртом - стаканы тесны. Торпедный аккорд до дна! Рекламный плакат последней весны Качает квадрат окна." А. Башлачев Я слышу ночи голоса, полёты с этажей и стульев Под свист, направленный в сердца и головы порочной пулей. Мне снятся смелые до ужаса, который корчится в гробах На лицах без души и мужества, но с синей ниткой на губах. Они, прижатые к углам в своих душевных страшных спаленках, Пустили жизни по стихам, свалившись к чёрту на завалинку... Я тоже русская и смелая, и также с вечностью на «ты», И брезгую строкою белою, не знавшей звука высоты… Как вы, богата прозорливостью, я знаю всё и обо всех… Когда зарежусь Божьей милостью, не взяв на душу адский грех. Негоже падать спелой сливой, пускай земля закроет рот, И Гавриил меня красивой сорвёт и Богу отнесёт. Святая Алла бросит скатерть, подаст Христу меня, помытую Всё хорошеет Божья Матерь, отборной ягодою сытая.

Пусть дорога расшита рябыми заплатами И неровными строчками дождь по плащу. Благодарность за жизнь, как любовь необъятную, Я на всё, что увижу теперь, расплещу. И по лужам пойду целоваться и праздновать. Ну а лето, отпраздновав, стелет листву. Промокающий мир, где тоска непролазная, Я и этот запущенный край обживу.

Окно рисует силуэт, Как тайну скважины замочной, А я глазами жгу комочки Стихов, упавших на паркет. И свет, стоящий за спиной Бессонницы в дому напротив, В полночном этом эпизоде, Наверно, нужен мне одной. Снега… спускаются снега, И мыслей чёрные чащобы Ложатся в белые сугробы, Как будто памяти стога.

Цветы когда-то увядают… И август смотрит виновато На их ракитную осанку И плащ, надетый поутру. Трава горбатая, седая Стоит, как домик мой покатый, И дождь по стёклам шлёт морзянку, Что я когда-нибудь умру. Ко мне попросится погреться Тоска под окнами босая, И я без плесени сердечной Её, конечно же, впущу. Она с серпом шмыгнёт за дверцу, И в щель влетит воронья стая, И будет мне укрыться нечем, Как от пера косы – хвощу. Цветы когда-то увядают… А мы уже дошли до солнца, А мы уже цвели и пахли Молочной коркой на губах. И эта истина простая В словах небесных на оконце Пропахла сыростью, как прахом, Но мне не страшен этот прах. Ведь станет время простынями, В которых слёзы и чернила - Мои цветущие чернила, Ещё не съеденные тлёй, Уже поруганы чертями За то, что им в них пусто было… Ещё дымящие кадилом Над всякой русской трескотнёй.

"Снова лес обо мне, называет купцом, Говорит, что смешон и скуласт. Но стоит, как свеча, над убитым лицом серый конь, серый конь моих глаз." Л. Губанов Пытаю вспухшую тетрадь Под крышкою забытую: Когда ты начал умирать? Своими ли молитвами? Зачем спешил твой серый конь В зарю такую красную? Где век, положенный в ладонь, Лишь треть свою отпраздновал. Глотаю дерзкие листы Из сырости щаве'левой, Где ты строкою чистоты России тьму отбеливал. Кислит бумага об одном Душой своей помятою, Что ты у смерти под окном Судьбу свою запрятывал. Листов квадратные глаза – То синие, то чёрные Кладут святые образа На жизнь твою топорную. И воздух горькою слюной Тетрадь листает кислую. Твоей рябиновой губой Тропа до рая выстлана. Да где ж ты, конь? да где ж ты, рай? Наверх смотреть иль под ноги? Ты речи русской самурай, Земле навеки отданный. Ты – СМОГ.

Пустота на меня опирается полою грудью И таращит бездонные, в целое небо, глаза. Но её заместить почему-то пытаются люди И заполнить своими – немые её голоса. Я читаю ей всё, что нашепчет полночная муза, Но порою мне кажется – шепчет сама пустота. Мы друг другу – хула и хвала… и наверно, обуза. Мы друг другу – непарное танго в пределах листа. Отними у меня тишину, и останусь ли жить я? Отбери у меня пустоту, и останусь ли я? Вы вот эту страницу, для многих пустую, сожгите, И как будто бы не было вовсе у мира меня.

Начинается дождь, Словно тусклое солнце заплакало, Или там в небесах отряхнулась от снега весна… Эти капли возьмёшь И умоешься начисто, набело. И простишься с тоской… и простится с тобою она. А надежда твоя То исчезнет, то снова появится, Как утиная та на лазурной воде голова… Разметались края У судьбы, как у замершей старицы… Эта рябь на душе – и спасенье твоё и провал. Попроси небеса – Не сулить нам тоскливые месяцы. Мы сегодняшний день тридцать первым зачтём хмарября. Ну а завтра в глазах Перенежится всё, перемежится, И распустится в них необычного цвета заря.

Одиночество моё чёрной кошкою Подпирает незакрытую дверь. Если вздумаешь прийти неотложкою, То оно тебя не впустит теперь. Не наскучил я ему зрелым возрастом, Как жена меня встречает и ждёт, Разгорается в ночи мокрым хворостом, Так согреет, что в глазах встанет лёд. Я тебя уже не жду, сердце - голодом, Но бывает, что стою у окна, И деревья подают храмам золото, Лишь бы ты ко мне явилась из сна. Что вы режете, дожди, стёкла тонкие, Ведь за рамою всё та же печаль... Там трава уже бесцветна и скомкана, Здесь такая же постель при свечах. Тишина и темнота спят в объятиях, Как сиамские мои близнецы, Где на простыни - дырявая вмятина Одиночеству сточила резцы. Не кусается уже, просто ластится... Я и сам к нему, как будто, привык. Да случается в глазах моих талица И выходит с берегов на язык. Загорчит на нём, зажжёт русской водкою И солёным - на губах - огурцом. Я, родимая, не пью - жизнь короткая, И на правую не мерил кольцо. Приходи в мою избу,как замартится, Кто тут зверя моего разберёт...

Я создал на земле сынов, чтоб лелеять земную дщерь, Чтоб от края до края - свет, а за краем - дремоты миг. Но кругом лишь слепая ночь, оглушаю её теперь. И уставший светить один, на истошный срываюсь крик. Человек,ототри лицо! Человек, поднимись с колен! Утекла голубая кровь, разлилась голубая слизь. Не проси у меня любви ты на похоть свою взамен... Я молю: посмотри в себя, как на Божью взираешь высь. Не проси ничего за боль, что мозолишь в чужих сердцах. За труху переменных вер... с ней ты сам, как сплошная ложь. Я ведь твой справедливый Бог, потому всё в твоих руках. Что создашь и подашь другим, то и сам у меня возьмёшь. Мне своих не хватает рук, чтоб кроить на земле добро, - Я за сердце одной держусь, а другою держу весь мир. И молитвы пропащих душ обжигают моё нутро, Всё горят и горят тщетой до озоновых чёрных дыр. Как небрежно несёшь ты жизнь.

Глубоки наши жизни, но меры до смерти убоги. Одуванчики Божьи летят за незримую дверь. И тяжёлые вести, бывает, не сыщут пороги, Где бы были важны и страшны для кого-то теперь. Уж сыграли на горке в осенние листья сороки Так, что лето поверило в осень, укрывшись плащом. И тропинка намокла, как неба бескровные щёки, Потому что других не нашлось опечаленных щёк. Одинокости нет… есть луны безупречное дуло И рассеянный порох. Душа небесам – не почин. Только птицы, заметив, что хлебное время минуло, У кормушки пустой собрались на пернатый помин. P.S. Мне тут сказали, что стихи не по сезону... Но это не пейзажная лирика. Стихи об одинокой старости

Ветерок замолчит, и дождутся покоя Колокольчик и мятлик, и вечера мёд. Нынче лето тюменское будто ручное, Словно вовсе оно никогда не уйдёт. «Протопи ты мне ба…» да огарочек свечки И тетрадный обрывок неправильно пуст. И встаёт тишина на ступеньку крылечка, Подаёт мне перо, опираясь на куст. И как будто во всё проникает и длится… Ни ветринки теперь… только шорох строки… И с рябиновой веткой сливается птица, Где повсюду июньских минут угольки.

Захотите Россию увидеть – не надо в Москву. Разве только взглянуть на столичные будни вокзалов. Для Руси я своя… я с её языком совладала И на этом честно'м языке до бессмертья живу. А страна моя там, где мужик прикормил голубей. На ладонях его умещается карта России. Там израненный голубь, напившийся морем бессилья… Там и реки, и горы, и шрамы, и крест на себе. И серебряный крестик при нём, как рука, как нога И как всё, без чего он сегодня не может, не сможет… Как душа, что под аспидно-чёрной неряшливой кожей - Чтоб отмыться, с крещения песни поёт облакам. Посмотрите ещё на глаза, на судьбу, на постель… На расстёгнутый ворот его помутневшей рубахи… На тревогу в лице, на тоску и на детские страхи… И на этот его натощак заливаемый хмель. Посмотрите на землю, застрявшую в горле комком… Он и сам для неё то кузнец, то никчёмный нахлебник. Отрезвеет и с рук, что похожи на всклоченный требник, Голубиное счастье отдаст зачерствевшим куском. Он отдаст всё, что есть… всё, что пить – у него

Я люблю это время и дух проливного дождя. В нём молчанье моё перебито твоим поцелуем. Перебито, как криком кукушки – небесные струи… Распогодилось вдруг… точно так, как в душе у меня. Вы простите мне счастье, все те, с кем его не нашла И кому я доныне осталась своею чужою. Я сегодня пьяна… я вот этой намокшей зарёю Упиваюсь, чтоб душу раздеть, как хочу, добела. Ведь чужой я была, потому что, как в детстве, могу Разбежаться навстречу дождю и беспечно смеяться… Потому что открыта я так, что со мной может статься, Что осадкам я выскажу всё, чем жива на веку. Берегу меж страниц лепестки не подаренных роз Берегу не полученных писем большие страницы. И по-прежнему вижу, что в ваших надеждах таится. И по-прежнему плачу за всё, что у вас не сбылось. Я другая…и в этом, наверное, счастье моё. Вы чужие, но я всё прощая, по-доброму помню. И блаженное время за что-то сегодня дано мне… И кукушка кукует, что в сердце любви до краёв.

"Где это я читал, как один приговорённый к смерти, за час до смерти, говорит или думает, что если бы пришлось ему жить где-нибудь на высоте, на скале, и на такой узенькой площадке, чтобы только две ноги можно было поставить, - а кругом будут пропасти, океан, вечный мрак, вечное уединение и вечная буря, - и оставаться так, стоя на аршине пространства, всю жизнь, тысячу лет, вечность, - то лучше так жить, чем сейчас умирать! Только бы жить, жить и жить!

"Красною кистью Рябина зажглась. Падали листья. Я родилась. Спорили сотни Колоколов. День был субботний: Иоанн Богослов..." М. Цветаева Дождусь ли я взросления строки, Чтоб дань отдать не там, где ты забыта… Не там, где оплетают корешки Твой прах, судьбу считав с руки гранита Иль мрамора... не всё ль тебе равно? Вот, может быть, как раз всего равнее… Давно твоё распродано вино, И всякий пьян, а ты с него – живее. Легко ль тебе на новой стороне? И снова ли родной – великий русский? Иль память прячет в белой простыне Твой самый крепкий, самый нервный мускул? Легко ли сердцу новому стучать, Искать в пути потерянных, но близких? Чтоб к ним пришла и обрела опять, Склонюсь к земле так искренне, так низко Под рамкой, где сияет Богослов, И где свеча оплакала верёвку… Легко ль тебе, сошедшей с поездов? Легко ль далась такая остановка? Легко ль тебе, отвязанной? Молчишь… Но я тебя давно и ярко слышу, Когда сжигаю сумерки в печи… Когда рябину голос твой колышет.

Что отдать мне тебе, чтоб ушла, Меж землёю и небом посредница? Чтобы ты не достала чела, Чтобы праха седая зола Не осталась моею наследницей, Для которой я вся и за всё Без суда и хлопот обозначена… Чтобы век мой… и пусть невесёл, Только не был бы он обнесён Доломитной оградою мрачною. И других мне не надо оград, - Отовсюду мне хочется вырваться… Отчего же так птицы кружат? Иль подолом былое поднимется? Что отдать мне тебе и платить Хоть какою земною оплатою, Чтоб тебя отодвинуть с пути И любовь в кулачке пронести… Чтоб землёй не раскинуться ватною? Но своих я тебе не отдам… Кто любим, тот со мной пусть останется! Уж хламида растрёпана в хлам… Ты за мною пришла по годам, Но не праздница я и не пьяница. Ты сама-то… бери… пей с горла… Через край… через небо закатное… Только ты для меня умерла! Я себя от тебя перепрятала.

/Игорю/ Я тебе посвящаю стих Распущенный…стоголосый… Знаю, можно ещё спасти Судьбу твою под откосом. Словно с моря пришёл порыв За шапкой простолюдина, За жечками пьяных ив, За шалью с плеча осины... Я пришла, чтоб сорвать ярмо, Что в имени… в буквах «Иго..» Как же горе тебе мало… Как счастье тебе вели'ко.

Жадный до жизней, бездонный кусок земли, Есть ли хоть две секунды, когда ты сыт? Всё здесь сроднилось: кровь, имена, часы… Всё здесь в покое… в какой-то его дали… Сохнет седьмая вода, - не размыт кисель - Густ и течёт, как водка, земным родством… С плотью расставшись, души горят стыдом… Плоть обретая, снова впадают в хмель. Всё здесь изложено… мрамор молчит, гранит… Крест деревянный чей-то крылат и тих. Свой и чужой друг с другом шагах в шести… Здесь одиночества нет. Это мы одни. Мрак да луна запутались в проводах… Слепо живые топчутся по глазам… Здешним пернатым верится в образа… Всё здесь положено навзничь и навсегда.

Разве не знаешь: время давно секретов Тех, что тебя касаются, не хранит… Сколько обжил сердец ты… живых уж нету… Нет… да и ты живым не остался в них. Кто-то сыграет свадьбу с твоим карманом, Как ты душой отчаянной не криви… В это поверю, только в любовь – не стану… Даже карману пусто от той любви. Смотришь в себя и видишь стекло стакана… Я в нём почти прозрачна, но глубока… Знаю, скорбишь и помнишь, но я не стану Мёртвую быль укачивать на руках. Кто ты, продавший волю и ставший нищим? Врать с приворотной браги всё тяжелей… Знаю, что смотришь в окна и выход ищешь… Песней своей обманутый соловей. Кто ты такой, что хочешь уже исчезнуть С этого мира, названного Землёй? Стал ли ты Богом, видящий только бездну? Бездну уже разверстую под тобой.