Знаешь, Марта, люди ещё долго будут искать причину, по которой киты выбрасываются на бесчеловечный берег. Смерть, как поступок, светлее окружающего мракобесия в жизни. Даже у хладнокровных рыб от крючка судьбы хрип в жабрах. Что же говорить о нас, млеком питающихся ихтиандрах...

Перечитываю письма Марта, сколько лет они копились, и каждое из них с пометкою «ответить». Я отвечаю, как рыба, выброшенная волною на незнакомый берег, глотая этот несущий свободу воздух слишком поздно, мы встретились, было поздно, от ударов в сердце только внешне быстро рубцуются раны.

В небе тревожно безптичье, небо чадит пустотой, так говорят непривычно те за соседской стеной. Те то тлетворно двуличны, то так картаво правы, что и спасением в личном будут навряд спасены. Сдвинутся брови-скрижали с порохом всех стариков: «Нас, молодыми, не ждали?» - бросят, - "Суди, кто готов?"

Над садом туч нахмуренные брови, свисая, космы тянутся к земле, на восклик че- ловечный, бесподобный, того, кто после будет на холме. Хоть отрекись, впади грудиной в кому, ради подобья до вечери жизнь, в изломе кисть вернее пса цепного, и над помолвьем пересветом высь.

Завтра выпадет снег, удивиться не успеешь, привыкнешь. Белый заполнит цвет паузы кровавых зрелищ. Подкидыш. На ступень бытия следом-мазком горчишным: «Здорово!» Кружим и ты, и я. Над на Земле городищем вороны.

Поиграй со мною, если хочешь, я пока забавы не страшусь, если честно, просто не охочусь, чтоб солгать, люблю тебя и пусть. Жизнь свою ценю, цены не зная, временем почти не дорожа, ты — одна, такая дорогая, что в кредит не выкупить тебя.

Скошено время, сножено, сгорбившись, примирись, выйдешь тропою хоженой, встретят хоть за...бись. Кликнешь судьбу пролеткою, на пустырях крестись верною малолеткою, вставшею на карниз. Шея в петле не дрогнула, словом была верна плакальщицей изогнутой бесчеловечного дна.

А.П. как хорошо... еду в последнем вагоне, смотрю на убегающую. в каждом движении - две перспективы: ухода и возвращения. … самое важное в жизни - это паузы, маленькие пузырьки кислорода, влекущие на поверхность. … ты ведь меня понимаешь, как никто и лучше, чем я себя, зовущий. Завтра — это такая дальность, что отвернись - вот и нет его «я» сегодня...

Во взгляде Марта смелое земное, качает сердце голубую кровь. Сочти, что мёртв, или не дай иного, тщедушнее явившихся бугров. Багром Харон подтягивает тело, над ним шутлива юная душа, едва жива объятьем беспредела и этим будет вечно хороша.

Уважаемые Читатели, познакомьтесь с этой авторской страничкой http://www.my-works.org/author_260.html, на ней не так много рекомендованных для массового прочтения произведений, но, поверьте, и не рекомендованные не хуже... с уважением

Почти зима, и утренник с прохрустом, из детства выбегающий навстречь, клади сметанку на краюху гуще, родная, вроде, что ея беречь? Из ползунков повылазят солдаты, от пуповины чувствуя муштру, есть на Руси народец виноватый и трезвый, аки стёклышко к утру.

У сына Марта переходный возраст и за руку, как прежде, не возьми... Бурлит в нём неосознанная склонность все истины прибить к стене гвоздьми. Прибьёт вкривь-вкось, а после будет думать, с чела морщины ранние сгонять, он весь в отца, такой же недоумок, но и красив... чем виновата мать.

Сон Марта женщина в зелёном платье и за его распущенную нить в паучьем полушаге от азарта и от вопроса "быть или не быть?" язвил и загнанный в смятенье что позволитель хохотал грехов, что предсказатель алчного затменья, расчётливый над склонностью голов: "Безумие - вот будущего смута, бездушие - вот вожделений нынь, из вороха всех чувств сиюминутных к живым ли вышел, кто в годах постыл?"

У нас с тобою разные дожди, такие разные, что каждой каплей созвучны нотам "жди" или "иди", на струнах повисая штатных. Прислушайся, мелодия проста, почти наивна, тем и совершенна: дождись сегодня, завтра, как вчера, прости дождю приход без приглашенья не вовремя и сердце защемит, отзывчивое, тем живое сердце, что время по щеке слезой скользит, в морщинке оставляя солью скерцо...

Стволу верна столь краткая река меж корнем злу и верною листвою. Вольна ли с детства ярой чайной бровью, что терпит с корью скверну сызмалу? Ей протяну, отдёрну речи часть. Какое эхо спит в каменоломне! В войне миров все помыслы глагольны и языки немы колоколов.

Проснусь под небом Хохломы, да рядом нет знакомых. Чужие кругом, злые рты, и паводок, что помню, как выплывал из многих лет, как наслаждался сцедом. Проснусь, когда другой поэт уснёт под Гжельским небом.

Лето проходит быстрее жизни, смерти всё нет и нет, замер случайностью на карнизе - тем ли сорвёшься вслед? Лето спешит и смешит всё чаще – в зеркало не смотрись а, пригубив поднебесную чашу, падай и верь, что ввысь. Лето так жарко-жарко машет славным флажком: «Прощай!» Левый ли правый, кто помнит, буравчик бьётся с волной в причал…

Люди умнее были пошучу без ума мир похож на пруд с болевым порогом, из которого чувства прут и ты - Брут?

Случилось так, что вышел на балкон, заметил прорезь в облаках и то ли припомнил всё, что ставилось на кон, или признал, что боле было боли, благодаря которой понимал и отвечал взаимностью не зная за силуэт, Стамбул и за причал на голос с переменой в школе…

Кто так судил - что созерцатель к устам живущего зерцало поднесёт и канет в несчётность лет прислушивайтесь после виновато жить – ваш черёд.