У го́ристой опушки, В меха седой раскраски, По самые макушки Укутан лес, что в сказке. Повсюду сосны, ели, Берёзки, и осинки, В фасон один надели На плечи – перелинки. Красивы, величавы- Полой искрят на солнце, Которое во славу Забавам предаётся. Резвится в следе лыжном, Петляющем меж сосен. Небесным пилигримом Бежит по снегу, в просинь.

На дворе холодит стужей. От мороза трещат стены. Ипостасью своей- сущей, Лезет в окна декабрь, в сени. А дворовые псы разом, (Им не в радость зимы поступь.) Замолчали ночным часом, Перестав сотрясать воздух. Запылала Луна ярко- Небосвода зажгла свечи. В тихом ритме ночи- ларго- Рядом кружится путь млечный. Над горбами домов, к звёздам- Потянулись дымо́в со́нмы. От мороза - густой воздух, Лёг пером на окне сонном.

Где бы ты ни жил на этом свете, Сохранил в душе ты навсегда - Ночи те и дивные рассветы, Белую берёзку у пруда. У рябины - старые качели, Клюшку для хоккея, из доски. Дни, когда в морозы индевели Шапки наши брови и виски. Как из окон в ночь кричали мамы, Что уже домой давно пора, Ты не шёл, А как? - Увидят раны От разборок вашего двора. И ещё тропиночку у дома, На шпагате завеси белья- Ты их любишь каждой хромосомой! Ведь из них же Родина твоя! Первые, конечно, поцелуи, Звук гитары, песни у костров. Чтоб вернуть всё! Боже Аллилуйя! Ты отдать бы всё за то готов. И когда внутри вдруг станет едко, Бросив всё и ты бежишь туда, Где нас провожали в кругосветку Юность и берёзка у пруда.

Он словно вихрь врывался в души, Стучал, распахивал, лечил. Занёсшихся во славе - рушил. А павших - к ней же приводил. Служитель древней Мельпомены, Поэт и уличный певец. И хулиган одновременно, И русских душ небренный швец. Его же роли: датский Гамлет, Белогвардеец Брусенцов, Жеглов, радист из «Вертикали» - Достойны лавровых венков. А истины его: о дружбе, И о любви, и о войне- Во времени, лишь стали глубже И для души ещё ценней. Среди потока дешевизны- Его талант неоспорим. Но, как поэт, он не был признан, Уйдя на небо, стал лишь им. И он один такой – Высоцкий. Он и в канве иных миров, Останется в фаворном списке, Пера - сведущих мастеров.

Пробудилось красно солнце в зареве туманном. Тихо нежится в оконце лучиком желанным. Искупалось в белых росах, пошептав с цветами. Лобызалось в хлебных косах жаркими устами. Позолотой заискрилось в сонных италмасах. Лавром радостным явилось в облачных «Парнасах». Горизонты затушило, с зорькою прощаясь. Утро ясное родилось силой наливаясь. Осветило долгожданной благостью земною Мой ковчег обетованный, как когда-то Ною.

Декаданс Слякотная осень, плачет за окном. Занудела очень, ухается в дом. Кажется надолго пасмурные дни и я вою волком бобылю сродни. Разорвал начала, что писал Творец. Изнутри кричало- юдоли конец.. И ударив больно, прошипело мне.- ты Иуда словно, хоть и на коне. Ересь я сегодня счищу у креста. Милости Господней попрошу Христа… И приму покорно кару ль, благодать. Декаданс, бесспорно, надо обуздать.

Просыпается мир ранним утром, Возле изб, к вёдру, дымкой туман. В этом, созданном Богом приюте, Снова жизнь закипает селян. Петухи будят сонных хозяек, Их кормилицы в стайках мычат. По дворам переклик местных лаек, Старики самокрутки слюнят. Уже слышен бича первый выстрел, Пастуха басом матерный ор. Его стадо бредёт голосисто, Вправо, влево, не даст матадор. Вот и гуси под гогот их грозный В перевалку к воде семенят. Рыбаки этот хор одиозный На пруду беспощадно бранят. От домов идёт хлебушка запах, (Как же хочется снова вдохнуть!). Мёд лугов, опьяняющий, в травах, Снова сеют по доброму грусть. Простотой манит быт деревенский, Ностальгией тревожит строку. Он такой, совершенно житейский, Я сегодня его и сотку. Этот мир я пишу, наслаждаюсь, Его воздухом не надышусь. Что им жил и живу, нет, не каюсь, В нём моя, деревенская Русь.

Разгорается ярким костром для души благодатная осень. Под пылающим мягким шатром, пряча лета раскатанный сочень. Вспыхнул стыдно рябиновый лист от хмельной перезрелости ягод. Расписал разноцветьем батист, приукрасив осенний порядок. В позолоте ветвится берёза, рассыпая по прииску свет. И от этого летняя проза в поэтичный созрела букет. Под лучами осеннего солнца маскирует крутой косогор, брачный танец лесного альфонса и пернатых на выданье хор. Греет сердце осенний багрец и душа в листопаде трепещет. Здесь сегодня всевышний Творец своё детище ласкою тешит.

Скверным духом замешанный воздух, нет предела гуляющей язве. Чёрных дней прокатившийся отзвук, что так будет, кто знал это разве. Надо было поставить границы, не пускать в безопасную зону. Чтоб сейчас не сверкали зарницы, той болезни бы не было звону. Не нужна бы была вакцина и леченье от этой заразы. И не пились бы горькие вина, и от грязи не шли метастазы. А сейчас столько нужно терпенья, чтоб болезнь уничтожить, заразу. Дай Господь, чтобы вирус гниенья выявлять той болезни нам сразу.

Почему нас так тянет домой? Может, нет лучше мест на земле, или Богом нам отчий постой, может место под личной звездой нам прописано в нашей судьбе? Наша родина-маленький двор, где воспитывались и росли. Так же мил кособокий забор и скрипучий калитки притвор, что мешал, когда розы цвели. Где-то там вдруг внутри защемит. Сладкой юности шелест страниц повернёт к той скамье, как магнит. Кто-то, знаю, слезу обронит под мерцание дальних зарниц. Кто-то, верю, страничку загнёт, перечитывать будет не раз. И в терзаньях себя проклянёт, с горьким чувством под утро заснёт под укором фемидовых глаз... А забор всё такой же стоит, только больше ещё постарев. И калитка всё так же скрипит, словно блудного сына бранит, но сегодня чуть-чуть подобрев.

Тишина затаилась вокруг, дымкой стелется утра туман. Возле ив, речки верных подруг, чуть заметен берёзовый стан. Заросилась трава, заслезив, словно ранний рассвет напугал. В берегах чуть заметен залив, зорьки луч в нём купаясь, мерцал. Вот кузнечика сонный мотив разбудил затаившийся лес. Тихий шёпот проснувшихся ив- первый акт утра раннего пьес. И синица запела уже, разгоняя начавшийся день. У залива в сыром камыше- атрибуты лягушачьих сцен. Горизонт, проясняясь, затлел и рассвет перекрасил в рубин. А на речке туман заалел, заиграл у небесных витрин.

. За окном июнь. Дождь- зануда льёт. День и ночь Перун по карнизу бьёт. Красная герань вымокла насквозь. В утреннюю рань затаилась злость. Мокрый воробей прячется в листву. Всклоченный плебей скуке по родству. Весь промок июнь. с неба льёт и льёт. В палисаде вьюн, лишь назло цветёт....

Острее, ощутимей с каждым днём ошибки молодости, юности беспечной. Вдруг полоснуло сердце как огнём, ведь я уже у станции конечной. Сижу с подругой горькой у окна, врачую исковерканную душу. Изранена, истерзана она, а я её пороками всё рушу. Кричу, рычу и вою, словно волк, отвергнутый , отбившийся от стаи. Я отбываю в этой жизни срок. боюсь, уже свое не наверстаю. Ищу забытый друга телефон и номер среди ночи набираю. Прости меня, за запоздалый стон, за крик души, трепещущей по краю. И даже, если друг мой не поймёт, и даже , если в мат мои потуги, запишет он на мой открытый счёт мудреющей души кредит заслуги .

Я жил в могучей и большой стране, Родной, не потому, что там родился, А то, что Родиной была по духу мне, Всю жизнь я этим искренне гордился. И, не смотря на стоны демократов, Что нас гнобила власть эпохи той, Там не было распилов и откатов, и нравов, огранённых срамотой. Не знали там и произвола денег Над разумом и волею людей. А враг - не то что к дому, даже - к тени Не думал подходить, боясь плетей. Я благодарен той стране Великой За то, что здесь и я сейчас могу, Своей души, единым быть владыкой, К ней путь закрыв иному вожаку.

За околицу влечёт, где бурлят ручьи в канавах. Тут и там наперечёт стаи птиц в своих забавах. Грач хозяином кричит , воротившийся с чужбины. Прошлогодние спешит найти ягоды калины. А скворец карниз клюёт, не боясь соседской кошки. Рано солнышко встаёт и зевает на окошко. День становится длинней, ночь заметнее - короче. На апрель разлит елей всемощною волей Отче. По- тихоньку, по чуть чуть согревается природа, Бесславляя долгий путь, где мороз и непогода.

В белодымные туманы, в росы, в мятный медонос, на заснувшие поляны месяц серебро разнёс. Порассыпал на тропинку, что петляет меж берез. На озёрную кувшинку, на седеющий утёс. Бросил серебро по склону, там, где курится река. Заиграл искрой по лону, ударяясь в берега. А где взгорок серебристый Словно к небу вырастал, По его горбине мшистой Он монеты раскидал.

Заколочена изба и упал плетень. Не легка сейчас судьба русских деревень. Заросла Руси тропа к отчему крыльцу. Память молота, серпа- сольно по лицу. Торжествует за окном Родины бурьян. То ль Мамай прошёл мечом, то ль верхов смутьян. Травы сохнут на лугах, деревень погост. Развалился в пух и прах Родины ФОРПОСТ.

Я не люблю, когда мне врут в лицо, Юлят и льстят с невинными глазами. Но лишь сейчас я чую подлецов, Наученный их мерзкими делами. Их невозможно чем-то оправдать. Я ими предан. Правят мной инстинкты. Я не могу, как раньше, их унять, Уравновесить их со мной конфликты. Нет, не всегда победным был финал, Бывали, на разрыв души, итоги. Да так, что мир мой разом умирал, А я, с небес просил ему подмоги. И снова поднимался, оживал. Дабы не вызвать боль родных и близких, Я шёл вперёд и правда, уповал, На небе что на них готовят списки. Сегодня нерв - дрожащая стрела На тетиве натянутого лука. А суть моя, с грехом что развела, Сейчас к броску готова, как гадюка.

Суматошное время, Сумасшедшие дни. Вожделенное бремя. Свой ли, недруг - пойми. Воля выше свободы - Все преграды в труху. Власть имущие годы Вскрыли язвы вверху. Как «максим» на тачанке Новой смуты вожак. Слово – выстрел. К атаке! От черты всего шаг. Бьёт по стенам закона. Трон, всевластие-цель. Он сегодня икона, Снова к телу шинель. В крах, Иуде в угоду Вверг отстроенный мир. И на годы народу Новый кормчий - кумир. А предтеча кумиру, Суть раскрыв - мизантроп, Стал сродни дезертиру, Прочь бежал русофоб.

Ещё не весна, но уже, солнце всё ярче и выше. Птицы в крутом вираже с гамом уселись на крыши. Хоть и морозит с утра, но осторожно и ленно. С ветром несётся пора звонкой капели весенней. Свет бирюзою пролил, ласково нежась в оконце. Снег на полях заслезил, в полдень приласканный солнцем. Дышится близкой весной, слышатся крики пернатых. Тает февраль затяжной, греясь на крышах горбатых.