Удавка. И нет сил летать. Я зацепляюсь за деревья, И ветки чертят в моем теле Зигзаги: три, четыре, пять. Так мечется и ропщет стая, На миг утратив вожака, И в плесень падая, взлетают Под взвод фатального курка. На сто шагов одновременно Отступят страхи и мечты, И там, где вырастут цветы, Осточертенье непременно Удавом скользким проползет. Кукушкам «Бис!» и срок – секунда. Безлико-пламенный фокстрот В трущобах видимого грунта.

И за Тобой пошли мои стихи… Так неразборчива внезапная погибель, Когда ведет дорогами косыми Попутчиков в немые тупики. Предательски разборчивая дрожь – Дитя неупокойных сожалений, Но вопреки колючему забвенью Ты темною тропой в мой сон идешь, По лужам моих слез босой ступая, По дну моей дозволенной вины. Я руки твои, плача, прижимаю К израненным местам моей души, И мука эта робко исчезает – Обманчивая тяга к пустоте, В которой все былое умирает, А боль живет и просится ко мне…

Зачем ты, Жизнь, нам стелешь мокрые подушки И заставляешь время исцелять? Быть может сокровенным в наших душах Есть что-то, что не стоит забывать, Есть кто-то, кто разрезал дни и ночи Уходом в равнодушное ничто, И отпустить вослед уже нет мочи Хотя бы эту боль… хотя б её… ноябрь 2004 года

Все тихо уснет, постепенно, не сразу, Закроются веки ослепших степей, Земля испещрится печальным рассказом О новых находках останков людей. И вот, наконец-то, опасность учуяв, Раскаянья тик потревожит уста, Почувствует небо из мглы голоса, Ответит на жажду сухим поцелуем. Под тысячью метров взорвутся шаги, Вольется цементная ночь в атмосферу, С последнею каплей последней реки Неслышно умрет человечества эра.

Морочиться – одна награда лет – В чертогах нарисованных лишений И под плющом невзрачных побуждений; Убог и скручен бедный силуэт. Все просьбы о разбитое стекло, Истлела сердобольная лучина, Скрывая настоящее лицо За множеством заплаканных простынок. И жалок свет, и худощав полет, Да вроде бы и нету наблюдальцев… Стремления, что реализмом гнет, Отныне можно сосчитать по пальцам.

Всего лишь еще один день, Быть может, грустней, чем другие, Острей ощущается лень Влачиться по жалкой пустыне. Да небо темнеет быстрей, И хмурой вуалью накрывшись, Бросает в пучину неясных теней, Даря ощущение лишней. Еще бы чуть-чуть и душа разревелась, А публика ждет представленья, В тисках уязвленная грусть завертелась, Настигла уставшее зренье. Стучусь в затворенные двери знакомых… Друзья? А быть может враги? Всего лишь проезжие мимо вагоны С пустым содержаньем внутри… Еще один день и не боле. Ничтожности дань заплатить И сердцем, измученным ролью, Огонь умиранья гасить. Но, кажется, лишь оттолкнуться – Лишь в небо ладони раскрыть, Свободой, мечтой захлебнуться, Над серой страдой воспарить В бескрайнем полете орла, И снова на землю упасть; Я только сейчас умерла, А все говорят: родилась…

Мне грустно видеть этот мир – он умирает год за годом. Меняют тайны образа, и жизнь каким-то мимоходом Безостановочно летит вослед отсроченному счастью, Взрывая призрачность страстей, мир, подчиненный жадной власти. И кто-то слабый тянет трос – раб суетных увещеваний, Предполагая, что взойдет звездою в хаосе призваний. Но та же блажь… и вот курок, взволнует мир безвольной воли… Так начинается урок и конкурсы для новой роли.

Закрываю нелепые слезы, Отрешенность как боль высока, И плетут мои темные косы Паутины в углах тупика. Замутились зеркальные воды, Мне уже не напиться небес. Бесполезен приход, а уходы Сеют кровь на засушенный лес. Оттолкнись, и тебя не удержат. Долги долгие стоны в ничто. Пробужденье на части разрежут, Жаль, что мир не услышит того!

На лоне вершин, где снега еще свежим Похрустом от грузных шагов отдают, А звезды уснувшие холодом нежат Объятия неба и инеем гнут Едва ли ожившие за ночь деревья, Зеленой каймой возвестившие жизнь, Небесных детей разношерстные трели Объяли стремглав обнаженную высь, И розовый светоч, рожденный весною, Размашистым жестом занял небосводы, И в каждом хрусталике раннего зноя Метались зверьки долгожданной свободы.

Там начинались жизнь и смерть Под тучами свинцовых схваток. О, как боялись постулатов, Что обещали прогреметь! Как опасались не успеть, Протягивая в небо страхи, Мы, обреченные взлететь В насквозь простреленной рубахе. Так безоружны для войны И хрупки для бойцовской плети, Для этой траурной страны Мы только дети, слишком Дети!

«Ну, здравствуйте, родная мама! Пишу с войны.

Все пропито, все продано, За Родину обидно! Мы не приемлем подвигов, Коль выгоды не видно. Мы загрубели до костей – Бездушности сыны, Во чреве жадных скоростей Всех на своем пути Сметаем, распаляя зло. Безжалостны, грубы… И мне, признаться, нелегко Писать не вы, а мы…