Ты помнишь: к Берлину рвались батальоны? Ту память святую навек сберегу, как общие гордо вздымались знамена, как общий отпор мы давали врагу. Пусть ныне в почете чужие мессии и общие наши знамена в пыли, но шлях Украины, дорога России в единую сторону братьев вели. Петляет призывно чужая тропинка, но братства святого у нас не отнять. По детям погибшим скорбит украинка, слезу утирает ей русская мать.

Есть примета, что душу нам травит, сердце жжет, словно злой уголек: если ложь торжествует и правит, то расстрельный порог недалек. В царстве глупости или измены злобно требуют: совесть, молчи! И возводят расстрельные стены, и в готовности ждут палачи. Но, поверив жестокой примете, все ж в лицо палачам говорю: «Расстреляйте меня на рассвете, чтоб грядущую видеть зарю».

Как здорово быть бесконечно молодым, все чувства сохраняя в ощущеньи. Но, если от любви остался только дым, то стоит ли молить о возвращеньи? Приходится подчас тебе смирять свой нрав и не спешить с назойливым советом. Но, если друг надежнейший не прав, то надо ль говорить ему об этом? Порой приходят непростые времена - все принципы расплывчаты и зыбки. Но, если ошибается твоя страна, то стоит ли поддерживать ошибки?

Весны приметы нежные: недавние капели и скромные подснежники средь прошлогодней прели, над луговыми кочками легко туман качается. И ничего не кончено – все только начинается

Чуть затеплился рассвет, розовеют дали. У халупы – старый дед: ордена, медали. С фронта тягу не давал, на дороге длинной честно он провоевал с Волги до Берлина. Не пошла победа впрок: белкой в нищем круге смотрит горестно дедок на коттедж ворюги. «Наглый вор, чиновный хам – что им наши беды? Вспомнив, лишь открытки нам шлют на День Победы». То ли плач, то ль горький смех: «Нам страна не рада. Эх, видать, тогда не всех перебили гадов».

Жизнь обманная, окаянная вяжет хитрые словеса. Отпустите душу на покаяние, отпустите в поля, в леса. В тех краях, где рассветы синие, где приветствует солнце птах, нежным шёпотом встретят осинники и улыбкой – луга в цветах. Там гремящий век – лишь мгновение, и посланцами детских мест тишина там – как откровение, и журавлик – парящий крест. Не прошу у судьбы я жалости, не хочу добра на крови. Всё плохое – от чёрной жадности, всё хорошее – от любви. Через годы и расстояния чтобы птицей душа плыла, отпустите душу на покаяние, подарите ей два крыла.

Всё мелет дни безжалостная мельница, и берег юности покрыт седой водой, и мне порой уж самому не верится в то, что когда-то был я молодой. Те дни исчезли в белой снежной замети, и зеркала глядят, насмешки не тая. А всё-таки по прошлому, по памяти кружит со мною молодость моя.

Мой край, до кустика родной, в него попробуй не влюбиться… Там над сиреневой водой ночной туман, как пар, клубится. Там завтрашний омыт покос росой, искрящейся игриво, там делится, шепча, рогоз заветной тайной с гибкой ивой. Там зори ярки, как огонь, а ночи – как молитва Богу. И там усталый старый конь машинам уступил дорогу.

Ах, парки, переулки… Как годы не итожь, по памяти прогулки острей, чем финский нож. Листы заветной книжки, друзья, что вновь со мной, нелепые штанишки на помочи одной. У памятной скамейки легко сойти с ума: там в лужах на копейки разменена луна. Там мне совсем не рады и, как сквозь призму лет, глядят чужие взгляды презрительно вослед. Да полноте, я – здешний, а вовсе не чужой, немного постаревший, но телом, не душой. И здесь средь новостроек сегодняшнего дня в Аптекарском мой дворик, как прежде, ждет меня. Я память, как наследство, о нём в душе несу. Скажу я: «Здравствуй, детство…», тайком смахнув слезу.

"Ты слышишь печальный напев кабестана?" Б. Стругацкий Я поклонялся призрачным богам под грустные напевы кабестана. Но верно ждал далекий Зурбаган, как ждут порты соленых капитанов. Мне мнилось, что минует всех печаль, что вечно мы удачливы и юны. Вот приплыву и прямо на причал я разгружу наполненные трюмы. Но оказалось всё – сплошной обман: пусты в итоге трюмы и карманы. Уходим мы в неведомый туман, другим оставив наши Зурбаганы.

Для врага я не был скуп на сдачу, не беда, что мой расквашен нос. Я – мужчина (а они не плачут), и своих стыдился редких слёз. Не спускал в бою позорно флага. Нынче – бой, а завтра – новый бой. Что слеза? Слеза – пустая влага, слишком стыдно плакать над собой. Проиграв последний бой с судьбою, я себе прощу пустую слизь и слегка поплачу над собою: слишком быстро пролетела жизнь.

Горчит вино разлук… Спешим, судьбой гонимы, хоть отпустивших рук тепло ещё храним мы. Горчит разлук вино… Мы в лучшее не верим, приучены давно к разлукам и к потерям. Вино разлук горчит. Мы в чувствах стали строже, и только лишь в ночи раскаянье тревожит.

Что даровано было – потеряно, но в итоге сошлось – баш на баш. Уводил я отраду из терема в неуютный, нелепый шалаш. Чтоб не слушала аханья мамкины, не купилась на речи невежд, увлекал я воздушными замками и наряды кроил из надежд. Я на жизнь свою, в общем, не сетую, всё в порядке в ней, как ни крути, никому ничего не советую – сами мы выбираем пути. Лишь понять с опозданием хочется, что нашла она тропкою той? Так же плачется, так же хохочется ей в темнице своей золотой?

Дни летят с лихой беспечностью, словно капли вешних брызг. Между вечностью и вечностью разместилась наша жизнь. Пусть не дарит бесконечностью, пусть грозит косою смерть – между вечностью и вечностью можно многое успеть.

Плыл день, до странности нелеп, качаясь, словно лодка: казался чёрствым мягкий хлеб, водой казалась водка, был серым солнца ясный свет и час тянулся годом, и горький запах сигарет казался сладким медом, и страх, мне душу бередя, вползал липучим гадом… А просто – не было тебя. в тот день со мною рядом.

Мой путь размерен и проложен точно, в былое не вернуться мне, а жаль. И девушка, приснившаяся ночью, не позовёт в сиреневую даль. Но всё ж судьбу благодарю за милость случайного луча в ненастный день, за девушку, что ночью мне приснилась, и за хмельную вешнюю сирень.

Пусть жизнь порою странная и все надежды – зря, но утром в росах заново рождается заря. И пахнут мёдом пасеки, и кружатся стрижи. Мы у судьбы – не пасынки, а, значит, стоит жить.

Опять буянит ветер-дуралей, лохматит кроны тополей и клёнов, волнует море жёлтое полей и луговое разноцветье склонов. Поднял духмяный запах от травы, рогозом чутким зашуршал тревожно, и выдул злую грусть из головы, шепча, что счастье всё-таки возможно.

Ушла походкой гордою… Ты и не знала, право: любовь бывает горькою опасною отравой. И мучает без роздыха, жжёт и бурлит в крови. Но, так же, как без воздуха, нет жизни без любви.

Мы пишем что льзя и нельзя, над словом и рифмою бьёмся. Пишите, творите, друзья! Со славой потом разберёмся. Кто в душах оставит свой след, кто канет в безжалостной Лете… Но, может быть, лучший поэт ещё не родился на свете.