* * * Мне смешны пророки и пророчества, да и ты им верить не спеши. Все мы проживаем в одиночестве, в окруженьи собственной души. И пускай порой походкой спорою подступает тягостная мгла, всё тебе надеждой и опорою, что вместить твоя душа смогла. * * * Исчезает юности задор, удаль молодецкая стихает, и знакомый до травинки двор в игры нас свои не принимает. Мы прошли свой праздничный зенит, от седин нам никуда не деться. Но на донце памяти звенит беззаботный колокольчик детства. * * * А душа, как погода, хмурится, не понять – по какой же вине. Я брожу по знакомым улицам, как в неведомой прежде стране. И неважно: чего там хочется, когда бродишь ненужный, ничей. Растворяется одиночество в чёрном кофе бессонных ночей. * * * Я-то верил, что счастье вечно, от судьбы не ждал перемен, раздавал я его беспечно не просил ничего взамен. Каждый день – словно день весенний каждый встречный – по духу свой. Но сгущались зловеще тени над страною и надо мной. У судьбы не прошу участья, не боюсь

Мир мой сужен до больничной койки, лишь во сне ко мне приходят вновь дружеские споры и попойки, встречи, расставания, любовь. Не беда, что метой злой отмечен – Ведь шумит по скверам детвора. Только улыбаются при встрече мне чуть-чуть фальшиво доктора. И не надо слёз и глупых сплетен, не тревожьте траурный клавир. Вы поверьте: смерти нет на свете, просто я шагну из Мира в Мир. Над судьбой-злодейкою не плачу, не корю, что стал коротким путь. У меня сейчас одна задача: до луча рассвета дотянуть. Поглядеть на цвет рассветной сини, окунуться в юную зарю. И без скорби близким и России тихое "Прощайте" говорю.

Все наши дни – и суета, и спешка, жизнь на разрыв испытывает нас, но пращуров незримая поддержка даёт нам силы в самый трудный час. Какие бы невзгоды ни косили, свинцовым не пугали бы дождём, в нас прорастает прошлое России, как мы в годах грядущих прорастём.

Спросили юные (увы), скривив презреньем лица: “Вы отступали до Москвы – так чем же тут гордиться?" Читая летопись войны, гордимся и поныне: да, отступали до Москвы, закончили в Берлине. Открыв истории главу, найдём средь умных книжек: мы даже отдали Москву, закончили в Париже. Гордимся мы, как не понять, стремлением к победе. Мы можем долго запрягать, зато потом как едем…. Нам ставят нашу жизнь в вину, в господском хамском тоне. Что ж, коли вынудят – войну закончим в Вашингтоне.

Это - не новое.

Что хотел, я сегодня со сцены сказал, я жестокие фразы вам в лица бросал. На мгновенье застыл в изумлении зал, а потом – голоса, голоса, голоса, и, как дула, с обидой и гневом – глаза. Дорогие мои! Перед вами стою и хочу, чтобы в эти нелёгкие дни просто вспомнили люди про душу свою, просто вспомнили люди, что люди они. Чтоб назвали опять подлеца подлецом, чтоб убийце и вору – руки не подать, чтобы не было стыдно нам перед отцом, чтоб, в обиде за нас, не рыдала бы мать. Коль неловко сказал – вы простите меня: пусть грозит нам жестокий обманчивый век, нам не выжить, друзьям и себе изменя. Надо верить. И помнить, что ты – Человек.

Я сердцем и памятью грею, о правде и счастье молю: брожу по России, Расее, которую с верой люблю. Умеем и строить, и сеять, но что-то сегодня не в лад… Родная Россия, Расея, так где же твой сказочный сад? Пугает метелями север, снежинки крутя на лету. Я верю: Россию, Расею увидим в вишневом цвету.

" Волосы растут прямо на глазах" Из телерекламы шампуня О чём нам в рекламе твердят голоса, вряд ли поймут они сами: глаза чудовищ глядят - глаза, заросшие волосами.

Как важно оставаться человеком, перед смертельной мглой смиряя дрожь. Ну что мгновенье по сравненью с веком? Всего песчинка малая. И всё ж… Таятся искры вечности в мгновеньи. И, хоть нам в жизни не всегда везло, не растворимся в тягостном забвеньи, а возродимся смертной мгле назло. Мы возродимся даже малой строчкой. Пусть в чем-то были в жизни не правы, но наша жизнь кончается не точкой, а многоточием в конце главы.

Уже все звоны лета отзвучали, пуховые метели отмели, и потемневший луг в его печали не радуют жужжащие шмели. А леса недалёкая опушка вбирает жадно редкое тепло. И осень под окном, как побирушка, стучит дождём в озябшее стекло.

Туманен осенний рассвет, он соткан из нитей обманных, и город, которого нет, рождается в струях туманных. В нём скрип позабытых дверей, нам к ним не вернуться обратно, и призрачен свет фонарей, и лица – размытые пятна. В нём где-то живут адреса, хранимые памятью зыбкой, ушедших друзей голоса, далёкой девчонки улыбка. Не выбран единственный путь, и счастье поблизости где-то, и можно назад повернуть… Но тают туманы рассвета.

Мучаясь, надеясь, сомневаясь, растеряв все строчки от испуга, Я в любовь, как в омут, погружаясь, не прошу спасательного круга. И, ломая хлипкие запруды, закружил поток, назло смиренью… Что мне все людские пересуды, если пахнет юною сиренью?

Простите мне жаркую одурь весенних безудержных снов, простите шальную природу судьбою подсказанных слов. Иным я не стану, не смею. Не ведая, что впереди, я просто пишу, как умею, как слышится сердцу в груди.

Короче срок. А планов громадьё день ото дня всё делается выше. Острее сердце чувствует моё, как дождь гуляет по озябшим крышам. Я слышу зарождение листа, как ласточки кроят крылами небо. Мне снятся незнакомые места, в которых человек доселе не был, цветенье вишен в южном феврале, весёлый визг коньков палящим летом… Продли, Господь, мне срок мой на Земле, дай сил поведать обо всём об этом.

Наверное, в том нет ни чьей вины, что рвётся жизни нить безвременно и странно. Но снится мне, что были спасены все те, кто нас покинул слишком рано. Быть может, жизнь неправедно строга, когда предел нам ставит слишком просто. но, кажется, Высоцкого строка по-новому звучала б в девяностых. Зачем они безвременно ушли, за что так рано их минули сроки? Быть может, написал бы и Шукшин нам новые пронзительные строки. Уходят, оставляя в сердце боль, безвременно любимцы миллионов. Какую б замечательную роль сыграл для нас ещё Андрей Миронов… Не верю, что лишь в снах, уйдя от бед, они живут сегодня с нами вместе, ведь в наших душах через толщу лет живут их книги, роли их и песни.

Прошли года безудержных надежд, а всё же я, уйдя от буйства лета, не признаю монашеских одежд и не даю смирения обета. Пусть сединой смущают зеркала, я не скорблю о зимней той примете: осенние звучат колокола не грустью зим, но памятью о лете.

Когда приходит скорбный срок, не мира – только жизни личной, ты свой уход и свой итог не принимай уж так трагично. И о пощаде не моли, смотри на неизбежность проще, ведь на погостах соловьи поют не горестней, чем в роще.

Я не люблю льстецов и «прилипал». Всеобщему не поддаваясь зуду, и раньше в унисон не подпевал, и с новыми «князьями» петь не буду. Пусть за спиною слышал злобный вой – торил ему назло свою дорогу. И вы простите, если я порой в строю едином шёл не слишком в ногу. Я жизнь сверял по собственным часам, чиновному не покоряясь глазу. И если ошибался я, то – сам, а не согласно властному указу. Я переменам был не слишком рад: иные, верил, у Руси дороги. Пусть Бог рассудит, в чём я виноват и, может быть, не будет слишком строгим.

Лижет сумрак стёкла окон, ночь резвится в кураже… Что-то стало одиноко в мире, в доме и в душе. Ветер стены веткой хлещет, солнца луч давно погас… Век холодный, мир зловещий злобно щурит чёрный глаз. Суетливые заботы, тусклым дням потерян счёт. То ль утрачено мной что-то, то ль не найдено ещё. Скрипнет старый дуб устало, вскрикнет иволга во мгле… Что-то мне сегодня стало бесприютно на Земле.

Ю. Живу, судьбу за строгость не виня, спасибо ей, что я тобой замечен. Но как прожить мне два ненастных дня, что отвела судьба до новой встречи? И пусть друзья ругают и родня, и пусть твердят, что, мол, они мне ближе. Но как прожить мне два ненастных дня, два дня, в которых я тебя не вижу? Твердят: она забудет про тебя, да ты и сам уйдёшь, не обернёшься. Пройдут, я верю, два ненастных дня, и, словно солнце, ты мне улыбнёшься.