*** Не думать и не помнить ни о чем. Свобода скажешь?

*** Теперь, когда твой дом пройти насквозь, Не задержавшись даже перед спальней, Вновь стало и привычней и реальней, Чем что иное, я, как старый гость, Знакомый с обстановкой не могу Не подивиться славным переменам, Исчезли двери, стулья, гобелены [совковые олени на лугу]. *** Исчезла речь в обители мирской. И запахи – ни пота нет, ни дыма… Я думал будто всё здесь повторимо И пол, скрипевший каждою доской, И люстры, и кровать и даже плеть Стенных потёков в тусклом жёлтом свете. Теперь все тихо.

Это последний танец, Натаниэль. Музыка кончилась, дальше кружить смешно. Что для тебя земля - под ногами дно, Что для меня - под брюхом глухая мель. Млечная просека , серый густой кумар. В среднем - по солнцу на тысячу лет езды. И под лучами каждой большой звезды Сердце моё пропускает один удар... *** Водною гладью зови меня, бирюзой. Кровью своей и плотью меня зови. Эра твоя - безрадостный кайнозой, Ходиков старых сбившийся механизм. Беглые стрелки, кованый циферблат, В среднем - по жизни на тысячу верст пути. Что же поделать, если такой расклад. Хочешь–не хочешь, все у нас впереди. *** Вечное счастье, скомканная постель. Мокрые простыни, круглый большой живот. Это последний танец, Натаниэль, Больше не будет околоплодных вод. Больше не будет правды, не будет бед, Белых иллюзий, черного воронья. Только тропа в саду, на которой я, Может быть, сохраню твой простывший след. *** Шепчешь тихонько «зови тебя – не зови… Просишь понять – только разве ж тебя поймешь. Речи твои - суть–

*** Она кричала, и вослед За голосом глухим и сизым Спускался ветер по карнизам К дождем пресыщенной земле. Когда закончилась война Она осталась жить в палате, Где на погибшем циферблате Рубеж реальности и сна Застыл минутной стрелкой с тем Чтоб быть нагляднее и строже. И вот ничто уже не гложет Её в пространстве зыбких стен... И только старый хитрый бес Являясь к ней при непогоде По амальгаме глаз наводит Сырое зеркало небес... *** Сухой подсолнух бытия Переполняем семенами. Он тяготится всеми нами, Но продолжает жить. И я Не притворяясь, не ропща, Став осторожней и мудрее, Вновь прижимаюсь к батарее Рябыми складками плаща, И наблюдаю. Детский гвалт Стихает. Радио «Свобода» Передает по небосводу Концерт сбесившихся кувалд, Закат, сорвавшийся с оси, За водным прячется потоком, И в черных дырах мертвых окон Под лунным светом Дебюсси Теплятся звезды на манер Углей, забытых в старой домне… Она кричала.

*** Слепой старик любил смотреть хоккей. Включал TV на полную и слушал. А где-то вдалеке рубили суши, И продавая мазь от гонорей, Судачили о том, как до такого Доехал парадокса скорбный век, Когда так много баров и аптек. Но нет ни сытых больше, ни здоровых. *** Моя Москва - цветной футбольный сектор, Чудной проект немыслимого храма, Представь, что православный архитектор Был вдохновляем сурами Корана Под ритмы разбитных тибетских лам… Храм Божий выйдет или Божий хлам Ещё не очевидно, но кресты Уже роднятся с полумесяцами, И дети, незнакомые с отцами, Взирают в даль, чьи местности пусты Как улицы из мифов городских… *** Любить её. Поскольку никаких Альтернатив уже не остается, Поскольку эта жизнь на дне колодца Среди лотков и фотомастерских, Быть может, не похожа на удачу, Но где-то очень близко… Ведь она Вменяема тебе, а не дана. И ты не обречён, но предназначен.

*** Фортепьяно, лишённое белых клавиш, Наполняет воздух китайской песней. Всё настолько стало прозрачным, Нэнси - Ничего не спрячешь и не исправишь... И друзей-врагов, что тебя забыли Не вернёшь, силком надавив на жалость. Стало всё светлее. А значит старость. Это просто жизнь под налетом пыли. *** Старость пахнет хной и варёным луком, Требухой, навозом и пшённой кашей. Этот запах, Нэнси, ведет к разлукам По кривым дорогам парадным маршем. По кривым проулкам, среди проточин, Меж которых шлялась всегда не с теми, А теперь стоишь, убивая время На одной из самых глухих обочин. *** Время, Нэнси, тоже впадает в ступор Как студент, при виде твоей одежды, Опадающей плавно на спинку стула. И, как он, бывает довольно грубо. И бывает нежно, как он был нежен. *** Это клин, чистилище, Чайнатаун После этих мест не бывает «после» Если вдруг оказался случайно там он То пиши, пропало.

Если одну из нетронутых мной бумаг Бросить на пол и слегка истоптать ногами, Из неё уже не получится оригами - Ни журавлик, летящий в небо, ни белый флаг. Да и память о ней, за барханами января, Пропадет в ледяной пыли городских околиц, В худшем случае - раннею стайкой простуженных горлиц, В лучшем - теплым дыханием красного снегиря.