У букета названия нет, но В этой кипени что-то от воли... Назову твоим именем поле, Назову своим именем – лето. Где ты, Лето – летит в разговоре. Поле! Боже, прости сумасбродку! Назову твоим именем лодку, Назову своим именем – море. Небо гладит рукою рогожку, Рожью пахнут лучины из стога. Назову твоим именем – Бога, А своим – мир, размером с ладошку… Твой букет стал короной с улиткой, Испеклась золотая картошка... Я тебя называю хорошим, Ты меня называешь – улыбкой.

Первое яблоко, первый звонок… Где ты смешливый мальчишка? Первый, казался когда-то, урок длинным, наверное, слишком. Падает яблоко в тонкий подол – цвет обжигает колени. Мне провалиться бы! Можно под стол. Выцвести серою тенью… Сколько тех яблок… Но высчитал Бог – позолотил ими осень. След под слепыми дождями продрог. В памяти даты заносит. Тенью идёт неприметной, за мной, тайно, сквозь пыль городишка. Ты возвращался однажды домой, улица помнит, улица помнит, улица помнит. Тише, пожалуйста, тише...

1. Бог един… И зачем теряюсь в потоке слов? Мне бы помнить имя твоё – и хватит. На восходе ходит забытый Бог Чтоб исполнить сати? Поворот строки – в пыль густых ресниц Пробужденье? Или последний сон? Заворкуют птицы, как хор блудниц, Я иду на зов голосов, На твой запах, вздох – лубяная память. И пьянеет сахар моих сосков Под грубеющими губами. Был любим. Но ты думал иначе. 2. Каждый читает свои слова, собирает смыслы. В мёртвый сезон встречаются даты числа или – пожары цунами стрижи снежницы, но я шагнула навстречу став белой птицей. Разве не птица, если лечу в грозу, розу доверив пальцам, а лепесткам росу? Тихо вверху, колышут вибрации ангелов – странные. Топятся звуки, и не хватает воздуха – крылья бумажно-ватные. Руки снимают страхи, кистью наносят мазки. Тот, кто рисует свободно, тот и грунтует холсты. Палевый цвет окон, синий оттенок вен, белый и красный рядом… Птица. Брусчатка. Сквер.

Вспыхнули охрицей горы – Выцвели косы берёз. В воздухе запах просфоры, Капает с веточек воск. Вечным огнём опалёны, Листья кружат на ветру. Зря обожжённые клёны Ищут румянец подруг. Полупрозрачные тоги Все упадут – вуаля! Принаряжаются горы В охру и цвет миндаля…

Прохудился домишко. Крыша выстлана мхом, Запах трав и винишка, что прокисло давно… Ни забора, ни стайки – лебеда и латук, Да, окно подпирает дряхлой яблони сук. Прячет старость седую от протяжных дождей, И как будто простуду переносит капель. Май целует наличник. Что не выльет – допьёт, Аист крышу починит, вновь, на радость её. И откроется сердцем – заалеет герань. Пальцем землю проверит – поливала вчера… Радость нянчить живое! Хоть не видит совсем, Но рукою погладит бок бревенчатых стен. Каждый день – суматоха: каша, печка, дрова... В гости ждёт только Бога, да и то не всегда. А умается – сядет, руки сложит в горсти И по пальцам считает, сколько лет попустил. Не дождётся немного звездопада ночей, И фиалкою тихой замолчит у свечей. Воду выплескай в бане до хрусталевых струй, Только смерть не обманешь, хоть целуй, не целуй…

1. Погружаюсь, сбиваюсь с ритма, лечу с мостов… Ну, зачем мне, рябой, надевать виниры, примерять Prada? Я и так голодная, как слеза, и готова мчаться на первый зов, выдыхая сумерки, но ты приходишь сам. Не приносишь слов, лишь касания и озноб своего непорочного сада. 2. У сумы конёк – покидать края, оставляя белые карты. Нарядись шутом, спрячь в кармане ямб... Жизнь нельзя назвать даже фартом. Развернись в душе, не сбавляя шаг, распишись соломинкой стога, накорми с руки золотого ежа и шагай! Попутчик – дорога. От пророчеств падает лунный рог, море трёт больной свой живот. Одиночество – время думать, как Бог, И попробуй наоборот...

Мята на губах, Мята в волосах. Холодит с утра Пряная роса. Спит палаток ряд, Прокрадусь тишком. На воде скрипят Вёсла с камышом. Блинчик запущу – Камешек как раз! Расскажу лещу Как живёт бекас. Про несчастных нимф, Королев чудных, Нет друзей у них, Нет, своих – родных… Не завидуй им, Мой прекрасный лещ! Скажем: салабим – Вот и твой кулеш! Разве радость в том, Что кругом рабы? Счастье животом Мериться, как мы...

Не играй в эти лилы, не слушай чужие молитвы, У Лилит нет ни света, ни неба, обманный покой. Развлекает наместница, сказки развесит – ловитвы. И потом – умертвляет… Тебе ли не знать, золотой! Ты безумству подвластен. Бумаге – что кровь, что чернила. Ты же смешивал это, слова, как из тигля лились. На безумство поймала, как будто из ложки вскормила... Пой и плачь, разрывая тугую бесплодную слизь. Когти в спину – с живого слизать бы, по капле, по коже. Ей бы мёртвого – так опьяняет строптивая кровь. Труп тряпичной игрушки, хранящий в соломе свой грошик, Остальное читай, если видишь теперь, между строк. Ты сгораешь в огне. Роль сыграл! Эти игры, как вспышки – Измененье сознанья, обрывки безумного сна. А на улице сок набирают туманные вишни, Возвращайся скорей, без тебя расцвела бузина. Земляника ползёт, непослушна, как дочка гасконца, И улитка спешит – неотложны дела, долг велит, Лопухом прикрываясь, как шляпой, от яркого солнца, Рожки тянутся вверх, видно тоже играет в Лилит…

Мы с тобой пойдём по улицам, По дощатым по сутулицам. Не увидят, не узнают тут Нас ни в профиль, ни в анфас. Потому, что мы влюблённые, Потому, что солнце – родинкой. Мы прозрачнее, чем ангелы! Вот поверь и растворись… Только мошки из окошечек ( занавесочки в горошечек) Наблюдают осторожненько. Их судачества всё ждут! Прикоснутся губы горькие За оградой, вот и только-то, Но от этого волнения Волны небо достают. Умерла с тобой от нежности, Бьётся сердце обесточенно, Я хочу, чтоб ты был ангелом, И над городом летал! Ах, погода сумасшедшая! Вон, летят, зонты и фантики, И мужик козу бодучую Держит крепко за рога... Мы с тобой ещё не венчаны, Перешли пока на Встречную, А над нами реет женщина И мужчина к сорока...

Блокнот Осталась только Таня – У смерти свой учёт. И в Танином блокноте Плечо теснит плечо. Скрипит строка шестая. Душа не держит плоти. И только ком в гортани. Ни звука… Ничего… Все, шестеро по квоте, В блокадный первый год Ушли, как снег с проталин. Шёл мор… Так безысходен – Листая дни, листая – Все девятьсот, как сон. В музее шаг стихает. Стою блокнот читая: Семья – наперечёт. Могло бы быть иначе? Ах, сердце-родничок, От слов: осталась Таня одна. Нутро заплачет И чёрный карандаш С бумаги потечёт… На Пискарёвке Я недослушала о хлебе, О небе в чёрточках крестов. Шли тени синих мертвецов, К утру заказывать молебен… Как мел крошились кости, зубы. И угольками вял закат, А пир на небе так богат – Весна закусывала губы… Крестила их, как мать – утайкой, Жаль ненакормленный народ. У ленинградцев тот же фронт... Завод, давай стальные гайки! На Пискарёвке горы скрыты, Деревья, что живой конвой, Но что-то в сердце непокой... Всё ж небо пахнет хлебом житным.

Ты стала ещё красивее – Сторонней своей красою. Прозрачное платье синее Полоской струит косою. И медный оттенок волоса – Родня языкам заката – Не дрогнет ни ости колоса У чёрного конокрада. Из облака пыльной замяти, Звезду – Веронике в косы! Где клятвы хранятся в памяти Там не проклинают звёзды. Сначала прядёшь кудели, а Потом распускаешь пряжу. В потоке немого времени Безумен узор меланжа... Являются сны, как здания. Их шпили взрывают сини. Приснятся твои касания И поздний глоток полыни. Хоть очи прикрой горчащие, У времени нет иллюзий. Порвутся шелка тончайшие, Как нити – порвутся узы. Все скоро погаснут окна, и... В клубочки собьются пары. Уснёт этот город чокнутый, Под медленный круг сансары.

Распахнулась бездна в голубых глазах, Падаю… Не знаю, как вернусь назад. Руки-шелковицы целовал, хмелел. Волосы вплетались: уголь в белый мел. Где моя опора? Половинки губ? Обвиваешь тело нежно, нежно-груб. Растворяюсь смело, прорываюсь в крик, Два пупка сольются в бесконечный миг. У окна босая, словно твой июль, Выскользну с ладоней, как последний рубль. Солнечно приснилась, скроюсь – не прощусь, Шёлковые шторы пусть колышут грусть. И, не обернуться б… Манит, как напасть! Мне б не догадаться, что могла пропасть.

Догнать свои шаги в четверг, Когда душа всё выше, вверх Уходит, тая, в синеву. Отправь последнюю мольбу Пыльцою верб. Расстаться с тяжестью своей – Одной душой в остаток дней, И жить, как в песне, нараспев – Струит печаль одна на всех, И Бог бы с ней… А плоть мертва, который год, Но всё ж идёшь, и свет идёт, Он не поймёт умом: а как? Вот так! Подумаешь: чудак! Жаль, убеждён… В моих морях не утонуть Гонимый ветром свяжет путь По серебру пройдёт, как Бог Ты тоже сможешь… Одинок? Держи мой кнут. Вдогон кричу, не береги Ни света глаз на дне реки, Ни чувств, ни мыслей – ничего, Не береги, как большинство – Трать вопреки…

А закаты сгорают слайдами. Сложно небо истыкано – выткано? И безлюдие - глазу пытка, но Свет так призрачен в логе адовом. Не хочу в этот мир неведомый. Я тактильно люблю черешенку, У деревьев дружиться с лешими, Чудь-траву приминая кедами… Я медлительна и улиточна. Мне бы дом в кружевных наличниках, Чтобы речка дружила с птичником И скрипела моя калиточка. Вот такие мечты дурацкие. И мне дорого жить в гармонии. Посажу-ка ещё лимонник и… И печеньки раскрою царские. Приходите друзья в каминную! Угощаю, мой чай с шиповником, На диване есть подголовники. …и сегодня даю картину я! Эх, полжизни примерно правила, Но теперь я горжусь пробелами. Там фламинго молочно-белый был, Только оба крыла подранены…

Лотосы Когда распускается лотос – будь его частью. Лотос воздуха В чаше струится дыхание жизни с ароматами трав и цветов. Сделаешь глубокий вдох – птиц поймёшь, но забудешь имя. Радостная игра создающая счастливый миф, мечту, цветную фантазию. Бесконечное удовольствие. Просто живи принимая, растворяйся в потоке. Потом станешь вечным. Богом? У лотоса жизни есть небеса, где дышится. Пробуй сам ! Лотос воды Окунись в меня, Влажные просят губы. Обжигающее тепло. Игра лепестков розового. Солнце внутри вскипит. Радуга? Покажется больно, но следом идёт мёд. Откроются лепестки, закрою глаза на взлёте. Так высоко! Влажные облака… Лотос жизни – тайна воды. Там где ты и я Лотос огня Не путай любовь и страсть. Так не путают матери своих близнецов. Чёрным лотосом ночь источает и манит не светом – жаром. Игры всегда забавны, как бывает, забавен сон, в котором всё не реально. Чистая сказка. Для посвящённых – игра за пределом жизни. У невесты огня и ночи – лотос смерть.

«Ему теперь уже больше не снились ни бури, ни женщины, ни великие события, ни огромные рыбы, ни драки, ни состязания в силе, ни жена.» Э.

Болею, привязчивый кашель, Но только подругам скажи – Примеров, что зёрнышек в каше Как можно простуду изжить. Всё знают, как сотня доцентов И тридцать одна медсестра. Напишут безумных рецептов, Где капля – на вес серебра. А помню у деда, над входом, В холщовых мешочках – трава! Ржаною лепёшкой и мёдом Лечились и хворь и хандра. Бабуля у печки колдует – Блины, что луна на просвет. И Бога, как будто бы всуе, Помянет добром за обед. Не верю ей – Бога не видно. В дощечках святых – не живёт! Но бабушка светится: «Дито, А кто же твой лечит живот? Я думаю, внуча, есть кто-то... Не веришь – не надо пока! А дед твой вернулся. Пехота… Пойду, принесу молока». Накинула шальку и в сени Нырнула. Мне вспомнился вдруг И вкус деревенской метели, И детский коварный недуг. Полночи стояла бабуля И мяла платок на груди, Мерцала иконка под тюлем. Я – утром, как солнце в июле, А деда гудит: «Не буди!»

Здесь, посередине дождя – изумрудно, так, словно ты в море. Вильнула хвостом чернобрюхая рыба – гремящая фура, Несётся по самому дну, шебаршит, измельчая дорогу. В кабине приёмник играет – гуляет с утра десантура. Все мысли стремятся по кругу: скорее вернуться домой и жену целовать от порога! Под мерные мили, минуты, слипаются веки расслабясь, Совсем ведь маленько осталось: с горы тут рукою до кума, А там недалече до дома. И он представляет Надюху, Красивую в огненно-красном... Но надо ж такое мелькнуло! Встряхнётся и фура подкрякнет, подпрыгивая на ухабе… А он рассмеётся вдруг: ю-ху!.. Летит к ней, как мальчик влюблённый, не чувствуя боль гематомы. На цвет золотой сольферино, на свет бесконечной тоски. А Движенья её словно снятся, и будто в него прорастая Здоровый гарпун у груди.

Старик шептал молодому Матьи, Что старой Венгрии звёзды пастушьи* Послушны – тихие, словно ярки! О, лунный мальчик! Овец погонщик! Идут мадьярки – сыграй простушкам Про три тростинки над тёплым прудом. Плывут, как сон, золотые рыбы На звуки нежной твоей свирели, И травы, долго сплетаясь с былью, Беспечно вьют бечеву с полынью… Стихали песни, синели дали... Макали в нежно-лиловый крылья Ночные птицы. А Матьи слушал И в жарких углях костра мелькали То замки с башнями, то озёра... Темно. Лицо овевает жаром, И сон зовёт за собой в долину, Где в жёлтом цвете угор-горище И мама машет рукой: иди же. Он вскинет руки, взлетит, покружит Ещё не веря в свой дух, всё выше... Костёр.

Тоненькая нитка-память вьётся, На просвет не толще паутины, Сердце стало вдруг огромней солнца, Вроде бы и не было причины. Так лелеять можно только тайны. Целовать, испытывая муки, Каждый пальчик, будто он реальный, И вздыхать: Как долго помнят руки. Снилось? Было? Словно шлейф сандала... Странное примешивалось жженье. Боль, как наваждение, осталась – Боль и немота опустошенья.