В моих глазах миндаль горчит и молится, А ты стоишь поган, ни Бог, ни Троица… Ты лампу яркую зажёг – не высветишь, Погон дырявится, а мне-то светит тишь, А мне-то плюнут вслед элитным семенем, А мне-то всё равно – опухнуть бременем, Взойду крапивою, обратно к солнышку… А ты сопи погон – булавка к горлышку, Картава мысль твоя до изнурения, Тебе отец родной - товарищ Берия… Из бергамота чай - отрава редкая… Умри, незрячая, ждёт пуля меткая! Ты зря заикою мостилась к стеночке, Расстрел - не шутка ведь, мокры коленочки… А было ж нужно-то лишь небо хлебное, Я умерла бы и сама, наверное…

Я давно не хожу на почту, А сегодня снесла узорчик… Ну и что, что кривится почерк - Рвётся голубь из синих строчек. Это так по тебе тоскую, Мне не выбраться, мне бы крылья… Одинокой птицей токую, Выйди в круг, пожуравим, милый. Я ведь в небо смотрюсь не щурясь, Это небо бездомным стало, Но вселенская держит мудрость, Корневищами замотала. Я у почты, какой-то вышней, Попросила: "пусть будет срочно… Пусть у высохшей нынче вишни По весне набухают почки…"

Иди за мною по пятам, Следов не оставляю смальца Уже давно. Тогда года Могла считать ещё по пальцам. Листву сжигали во дворах, Чей дым не сдуется от дули, Я поднималась на носках Вытягивая все кривули. Ах, любопытство, ах, порок… Балкон высок, балкон широк, И неба только уголок…до сути. По форточке струил дымок А мне б ещё один годок... Но стынут сутки… И кто решил тогда в верхах, Какие пули, Но сердце ухнуло в горах А чьё, косули? Мир раскололся как арбуз На мир зелёный и кровавый, Глаза косули хиус-рус Дробил и резался как малый О сколы, о ресниц рассвет… Мне было мало-мало лет Когда я смерть в глаза узнала Не скрыло веко-одеяло…по бед.

Душа избитая изранена. Чем больше ран, тем ярче свет. Хоть в волосах уже подпалина, Не помню, сколько вышло лет. Не помню, не считаю фантики, И не коплю свой прозапас… Как завязала мама бантики, Так с этих пор болит анфас. И в профиль, я, скорей курносая… В глазах не зелень, а кумач. И спит артерия не сонная, А сонная не спит, хоть плачь. Мой серый конь белее скатерти Понёс в затон, позвал в гасал… За что скажу спасибо матери? За бант, что душу привязал…

Из горилльих глаз стекала лава, Носом шмыгала безгрудая горилла, Плавилась от перегрева клава, Люстра мотыльками говорила… Сердце стало бледно некрасивым, И щетина проросла из лёгких, Стало тело рыжим и блошливым Как у предков явно недалёких. Почесала пальцем лобны доли… Два глотка кофейного отвара, Ну, пиши уже своё 'm sorry, Что молчишь, предательница клава?

Дурак смотрит в даль на кривом косогоре, Он видит, как жизнь опускается в море. Вода розовеет, темнеет вода И будет денница и будет чреда… Горист горизонт - перемена во взоре - Душа распчелилася на медосборе - В запой тишина и внутри успокой, Смотрел дурачок, под обожьей рукой… Уснули луга и дороги подкисли, И медленным лори ранеты повисли У дома с окном и с крыльцом в окоём… Дурак как безумец в горы влюблён, А горы, известно, охочи до смерти. Я слушала притчу… о милосердии, Там был один камень больней остальных Он вырвался словом, и прямо под дых! Болело…зачем-то припомнилось поле, Где краски краснели в закатном узоре… Уснули луга и дороги подкисли, И медленным лори ранеты повисли У дома с крыльцом и окном в окоём… Где свет… и дурак безнадежно влюблён.

Не верьте фоте, не надо, Я будто всегда там рада… Упругою тайной соска - Янтарно заплачет лоза Не дикого винограда, Теряясь в ажуре листка. Я в жизни, хоть в речку Иню Всмотрюсь, взгляд горчит полынью Невольное вырвется: Ах! И имя уже на устах… Узнали деву Марию, С младенцем святым на руках?! Мне дали мою Россию Не может быть, чтоб впопыхах!

Не пара гнедым, вороным… Мне нравом и взглядом - родня. Из глаз сине-манговый дым На серую землю ронял. Мне губ твоих сливы сочны, И грусть прямо дышит в ладонь, Попробуй-ка хлеб, не молчи, Фарфорово–серый мой конь. Росою на вздох напоён, И гривой репейно космат… Мне быть продолженьем её, Таков мой незримый стигмат. Ты ж знаешь… и мне ведь там топь, И сердце подлижет огонь, Но я допою про любовь, Где падает в яблоках конь.

А Бог сидел и лузгал семечки, А здесь такая жуть творилася… Кассиры принимали фенечки И часть банкиров удавилася, Серьёзно пострадали нищие Объевшись сортом первым, правдою, Ведь крылья бабочек крутившие Пыль раздавали сладкой ватою. И тот туман, что вмиг рассеялся Встречали люди с изумлением, И над Европой и Рассеею Случилось разом по знамению. И Украина с незалежностью Сменила флаг, сменила лидера, И словно ото сна понежилась Вдохнула воздух прям из Питера. Глаза открыла – вся красивая И чернобровая и ладная, Не тимошенково-спесивая, Не безотрадно – баррикадная. А Богу? Что ему до семечек… Ему по сердцу графомания, Чесал от рифм всё время темечко, Аж приморозило Анталию, Ведь на земле шёл снег неделями Сугробы почерком рябели ли? И все читали, а читали ли? Что сбуду сбудутся капели

Докатился…Саврасов спивается Кто теперь, скажи мне, не пьёт?! Это души агонией маются - Крылья в землю и клювом в лёд. Осень…даже рубашечка сетчата Неспокойна душа, невмочь… Три стрелы, и все в синего кречета Время прочь и пространство прочь…* А в Москву грачи прилетели…

Как запах и цвет Тамани - Твой взгляд, исподлобья, синий. Холсты - продолжение ткани Из неба в камерность линий. Тут тихо ходят деревья Сбираясь осенью в стаи, Деревья - почти деревни, Живут облака листая. Распахнуты настежь сени… Да, разве боишься Бога, Где ужин лишь для спасенья. Убога, убога, убога Россия… но родины запах - Сосновой смолы и хлеба… Спит солнце в сосновых лапах У самого синего неба.

Какая чудная стоит пора… Мы строим мост в калиновый рассвет. Как звуки одинокие живём, Но твой, улыбки полный, грустный бред Напоминает мне о главном – ом! Забавно всё ж, так много лет вдвоём Мы обживаем старенький кювет, Мы строим мост в калиновый рассвет. И как бы не назвали этот мост, Там небо держит сразу два венца. Какая чудная стоит весна… И глаз немая недосказанность, И тёплый свет от твоего лица.

Один психотерапевт рассказал мне, что он лечит пациентов музыкой Моцарта и 70% больных излечивается. И я иду этим же путем. Хотя я, конечно, не Моцарт. Эмир Кустурица Там где-то ракушек россыпи, янтарь под ногами, дюны, Здесь - я - усталая, малая, лакаю слова-баюны. Страдаю безвкусицей – хмурицей, отсутствием веры в себя. А помнится, звали Кустурицей, продрогшее тело, меня? Ну как бы уйти от этого… А ты говоришь нужна… слепая, глухая заика, а ты говоришь…одна, И это уже до крика… Невинна в твоих глазах. Виновна во всех грехах. Пою вместе с ветром, юноню… Спит лошадь в женских духах, и ей бы тоже на волю, Но вот - удила в зубах…и грусть. Цирковой помост. …но, в подарок ресниц небосвод и пара подков, и хвост. И шершень летит с языка, наверное, всё же к морю…

Колокольчик из бамбука… Ветер шарит по карманам. Дайте мне, мадам, юаней, Я спою вам тихо амен… Я сама спою кленовый Лист резной, не плюй улику! Будешь выглядеть как новый, Если вылечат заику. Улыбнулись междометьям… У меня кирпич в ладони Запотел, хоть снова в обжиг Посылай его с разлёту.

Ты голый – хорош собой, Практически без изъяна… Не считая той родинки И сломанного ребра. Жизнь, бляха, не карамель, Жизнь, она сука, - кляп. Хочешь его соси, А хочешь, ори сквозь яр. Толку-то ничего… Горечь не только во рту, Она во взгляде теперь… И только тревожит мальчик Что звонко грызёт карамель, С именем чистым – Небо.

Траур в белом - самый трагичный, Но вчера потряс тон зелёный… До чего же он непривычный - Пахнут сладким летние клёны. Вон, берёзка застыла ёлкой - Удивлением напиталась, Жёлтой траурной окаёмкой По зелёному расписалась. И застыла, листочки – стёкла… Звоном в душу забрался холод. Оттого что осень поблёкла Выцвел сердцем старенький город. Не окрасила небо в ярость, Не расправилась по-павлиньи, Только выплеснула усталость Под упавший под утро иней. Ветер с воем шальной шакалит… Щурюсь шало на шорох листьев - Всё зелёные… Кэш шершавит Толстым пальцем осенний мистер.

У дочери Мао жёлтая кожа, нежен пушок, Оттенок у глаз – потемневший от влаги песок. Ты можешь не верить, а хочешь проверить – убей! Но есть у неё колоколец и верный плебей. У дочери Мао лишь нет только слуха - глуха, Встречает руками, читает по тёплым губам, А к ночи снимая булавки с волос и шелка Себе удивится, как поступь сегодня легка, И длинные бусы граната опустит в бокал, В окне отразится чуть видный и бледный овал, Мелькнёт силуэтом и тенью растает в окне, Как чистый набросок божественных линий Моне. Жасминово солнце завянет в долине лучей, Добавив чуть пряную ноту в осадок ночей, Реальность размыта, где тени легки и тихи, Она некрасива, когда к ней приходят стихи.

Здесь призрачно всё… По периметру двести шагов - Каких-то бездарных сто, и заполночь сто обратно, Землёй, больше взглядом и, не забывая богов, Луной, кромкой крыши, нефритовой тенью, приватно. В груди болевые пороги, остатки ночей, Избитые позы, избитые фразы, комменты, Струюсь, ещё веря в последних, последних людей, Порой, забывая, как были сильны аргументы. Здесь призрачно всё… Но вот и реальная жизнь – Бегу по маршруту – те ж двести: туда и обратно. По лужам (сейчас) и о’ боги, о’ боги Вы здесь? Молчание. Трудно.

Искала бессчётно по буквам, по точкам, А нужно-то было по риса листочкам, По следу от бабочки, божьему взгляду, И ангелу, что обживает ограду… Да, взять в ориентиры – щепоть землицы, И запах хурмы, что на солнце курится… И пусть с недоверием смотрят щурята, Идти от экватора до Шанли Яна. Идти, как гора идёт к Магомету Тихонько ощупывая планету.

Хочется уснуть от…до пятницы, Хочется проспать неурядицы, Хочется хоть чуть, но парения, А очнуться - вдох вдохновения. Написать в своём полнолунии О косичках рыженькой фурии… Только снится небо косматое, Растяжёлое, мокро-ватное, Так и давит серо-объёмное, И вминает белое в чёрное.