Утром так паршиво мне бывает редко. Очи разлепляю, словно два блина, Вроде всё родное: хата – двушка-клетка, Спальня, телевизор, и храпит жена. Из-под одеяла достаю РУЧИЩИ. Пялюсь, силой воли подавив зевок. Толстые какие! Чёрны волосищи Густо покрывают вдоль и поперёк! Грудь – мохната крайне! Сам - как Йети броский! Вылез из постели, старчески кряхтя, Пузо за ночь свисло грушею боксёрской! Свисло не по-детски – перекрыв мудя! Что за чертовщина?! Не в своём я теле!! В ванну посмотреться ринулся буйком. Где мой торс спортивный?! Суки, охренели?! В зеркале – кавказец с длинным шнопаком! Лысый, низкий, толстый – страшная картина! Плохо соображаю, ЧТО творил вчера? Из Алушты знойной прискакала Зина, Месяц отдыхала, грела буфера. Вечером я вдул ей (не ходил «на лево»). Это, мля, курортный вирус между ног?! Я – обратно в спальню, с пузом, с носом, с гневом. «Зына!!! Прасыпайса!!!», - рявкнул, как бульдог. Чёрт с ней, с гонореей! Я бы подлечился! Что с собою делать??

С людьми не гоже мне общаться, С отребьем всяким и жульём. Своих хватает домочадцев, Мы с ними весело живём. Вчера преставился Кондратий, Я телевизор кличу так. Сломался, гадина, некстати, Под хохот комнатных зевак. Я посмотрел не без укора, Как он пред смертью зарябил, Взял молоток, то бишь Егора, И им Кондратия добил. Смеялась тумба Ираида, Что не увижу я футбол. Егором вмазал.

Почти не спал, звенит будильник. Встаю, съедаю бутерброд. Забыв побрить помятый рыльник, Плетусь амёбой на завод. Батрачу там, аж рвётся тельник, Мужчина пашет, как ишак. Жена и вечер. Скука. Телик. Оболтус-сын, опять двояк. Совсем не спал. Звенит будильник. Встаю, сжираю бутерброд. На кой мне брить помятый рыльник, Так ковыляю на завод. Ишачу там, зашивши тельник. Как мало платит Скрудж Макдак! Жена и вечер. Скука. Телик. Оболтус-сын, опять двояк! Совсем не спал. Гремит будильник! Сползаю. Где мой бутерброд?! Забыл, как выглядит мой рыльник, Чуть не проспал на свой завод! Начальник врёт, что я бездельник, Я, мать его, передовик! Жена и вечер. Скука. Телик. Дебильный сын суёт дневник. Не сплю совсем! Трещит будильник! Кладу кусок чего-то в рот, Чего не слопал холодильник, И шкандыбаю на завод. Весь цех гудит, что я бездельник, А вовсе не передовик! К чертям уставший, пялюсь в телик. Блаженства так и не достиг. Не прикорнул!

Я сегодня садист-Мефистофель, Сатана и Пинхед мне близки; Препарирую бедный картофель, Вырезаю усердно глазки, Верещит, содрогаясь от боли, Я снимаю с него кожуру, Разделяю на мелкие доли И другого страдальца беру. Ясно слышу истошные вопли, Неужели подкрался недуг? Я пускаю от жалости сопли В только что нашинкованный лук. Сковородочка ждёт, а я медлю - Совесть ноет как утром алкаш, Так хреново, что хочется в петлю, Над картошкой сиплю «отче наш», Утираюсь и жарю останки, Нет, не хватит меня на салат. Лучше б гречки сварил или манки, Крупы тише, наверно, вопят. Где найти справедливость и веру?! Натворил я ужасных вещей! Суд избрал бы мне высшую меру, Если б жил я в стране овощей.

Он удрал без объяснений Рано утром в шесть часов, Без скандалов, треволнений, Шасть за дверь! И был таков. Нацедив себе заварки Он, пока она спала, Вдруг смекнул, что на подарки Уйма тратилась бабла. Три кольца и две цепочки По четырнадцать карат По цене здоровой почки, Шуба, платья, самокат, А цветы дарил – не взвесить, Только розы, а не дрянь! И примерно штучек десять Ваз династии Хуй-Нань. Сапоги и два кулона, Плазма (пофиг, что её) Всё забрал он у Илоны, Аки подлое жульё. Не грызясь ни в коем разе, Вещи хвать! И наутёк. Лишь оставил в унитазе На прощанье кренделёк.