Над Горячей Речкой Пар стоит седой, Красное крылечко По-над Речкой той, На крыльце, как птица, Словно буквы вязь, Белая Царица И любовник Князь. Царь ушел в походы Пополнять казну, Он четыре года, Как ведет войну, Лошади устали, Обнищал народ, Бравых солдатушек Царь ведет вперед… Как-то на рассвете В предстоящий бой В золотой карете Едет Царь домой. Видит он: над Речкой Пар стоит седой, Красное крылечко По-над Речкой той, На крыльце, как птица, Словно буквы вязь, Белая Царица И любовник Князь. Плыл рогатый месяц В злости Царь дрожал, Князя он повесить Тут же приказал. И Палач придворный В полуночный час. Ловко и проворно Выполнил приказ. Царь Царице жалостно Молвил у дверей: -Без меня, пожалуйста, Флиртовать не смей, Каждый день погожий, Коротая ночь, Будь всегда пригожей, Верность - не порочь. Всех Князей достану Крепкою рукой… Царь под утро рано Укатил на бой. Над Горячей Речкой Пар стоит седой, Красное крылечко По-над Речкой той, На крыльце,

Осенние дожди заменят речь, Смывая болью знаки препинаний, Слова забудутся – сиречь Лишатся признака желаний. Пёс на цепи, скулящий у ворот, Оближет прошлой жизни недочеты, Кукушка, обрывая счет, На паузу поставит ноты. Разрушится судьбы первичный дух, Дарованный случайно на рассвете, Слова останутся, но слух Почувствует, как плачет ветер. ***

Впитав городов каменистый уют, Так редко общаешься с небом… Вдоль улицы жизни витрины не врут И потчуют маслом и хлебом, А ноги твои бережет от утех Маршрут горемыки-трамвая, И в каждой ладони зажатый успех Ночами тебя согревает, И сказочна ложь, и цветам невдомёк, Что мир в стеариновом блеске Всего лишь доходный кредитный залог Природной любви к перелескам. ***

Попробуй музыку на зуб – Хрустит, сладка ли? Мелодию для сотен труб Не обласкали, И дирижер гол как сокол – Пьёт чай в гримерке. Засыпан партитурой стол – Спят на галёрке, Дремлю мотивчику под стать, Не бриты щеки. Умеет музыка рыдать, Лишив пороки Не превзойденной тишины Их ложной страсти. Когда мы музыке верны – В её мы власти, А что до немоты скворцов В обидах быта, Так это ария глупцов – Давно избита, А скрипка, обнажая страсть, Рвёт струны ночи И дирижер, напившись всласть, Легко хохочет… Соло для тишины с оркестром

В состав пламени входит: Свет сигнальной ракеты, Если хочется отметить радостью праздничной То, чем вы ненароком были судьбой задеты, В году таком-то – с небольшою разницей Между солнечно-лунными затмениями. В состав пламени входит: Чувство любви вчерашней С голо-словами и неясными настроениями На незасеянной клевером сочной пашне. В составе пламени: Петух, разбитной головою, Клюёт зерна вашей неразборчивости, Стягивая в огненное кольцо тугое, Колдовские оплавленные пророчества. В составе пламени: Меж прошлым и пóтом, барахтаясь неуверенно, Поджигателем сухостоя вчерашней патоки В безрассудстве навязанного времени Вы, бывало, в одиночестве навзрыд плакали, Приписывая ангелам ленд-лиз бремени. В составе пламени: Оплавленная канифоль Становится не превзойденным припоем, Вселяя горькую уверенность, что король Не станет маршировать с солдатами строем На парадах открытого зла житейских утех. В составе пламени: Приятно верится, что это ваша чашечка

– «Я просто в шоке! Выгорел дотла?». – «Потеря горькая для Франции и мира…» – «В глубоком трауре не только я одна…» – «Не проходите равнодушно мимо…» – «Вот на коленях перед ним стою…» – «Я плáчу! Я рыдаю безутешно И об одном Всевышнего молю, Чтоб воссоздали Нотр-Дам успешно…» Сирены над Парижем голосят, Пожарных кто-то за глаза ругает, А дети удивленные молчат – Они трагедии еще не понимают. – «Горит мечта, обрушилась судьба, Как трудно будет выбраться из мрака, Вселенская ужасная беда…» А где-то мальчик выгорал от рака. Пожар

Выстраиваю мир за огненной чертой Неясностей и всяческих сомнений – Мир собственный, заполненный судьбой Вне правил, вперекор нравоучений. Бунтует лёд, сдирая по весне, Отжившие лохмотья мертвой кожи, Все, что вчера пригрезилось во сне – С реальностью сегодняшнею схоже: И этот свист, скользящий в облаках За стаей, уносящей непогоду, И странный ангел в бережных руках, Спасающий от холодов природу. В слова не верю, но прощаю тех, Кто говорит, не говоря о важном, Что можно будет выстроить за всех, Что эти все разрушили однажды. Я лгу себе, не раскрывая глаз, Свист птичий принимаю, как награду За то, что в схватках горестных не раз Не прятался, не уходил в засаду, Где может безопасно, но темно, Где смерть настойчиво зовет к барьеру, Где лишь душа – открытое окно, Светла еще и сохраняет веру В улов богатый то ли слов, толь рыб, Но воздуха улову слишком много… Спасительный сезон дождей открыт – Быть может в этом скрытая подмога Святой водою, вылитой с небес

У тигрёнка отрастают когти И клыки – виновники потерь. Отчего стремлюсь я к Богу в гости, Прикрывая за собою дверь? В тамбуре еще темно и гулко, Лампочка полвека не горит, А за дверью в темноте проулка Бесконечно неопрятный вид Скучных дел, изъеденных коростой, Окон, запотевших от потерь. Так легко, так странно и так просто Повисает над землёю шмель, И вольна волна у океана, И прозрачна, как слеза моя. Может быть, стучусь я к Богу рано, Не очистив душу бытия? Может быть, тигрятам одичалым Неумело ласку подбирал? Что-то птица странное кричала, Что-то Бог, в который раз, смолчал. ***

Поспорили Джаз-ист с Блюз-истом, Кто ритмом публике милей. Джаз-ист сказал: – «Мой звук сильней, Подобен винам он игристым». Но отвечал Блюз-ист Джаз-исту: – «Моя мелодия скромней, В ней проницательность ночей, А все легато – неказисты». – «Ты про легато бы молчал – Одна хандра в твоих этюдах, Я пробовал – безвкусно блюдо» – Джас-ист Блюз-исту возражал. Блюз-ист обидчиво взглянул На своенравного Джаз-иста, Подумал, что-то тут не чисто – – « Джаз-ист, возможно, блефанул». – «Ты не блефуй, – сказал Блюз-ист, Ты лучше выправи тональность, Твоя синкопа как банальность, А саксофона звук не чист». – «Ты саксофона звук не трожь, В нём хороша полиритмия, Она, как в сердце аритмия – У многих вызывает дрожь». – «Блюз с аритмией не знаком, В нем ровный пульс зовут шаффломом, С твоим он не сравнится стоном, Где партитуры явный слом. У блюза – рифф, мажорный такт. Что джаз – болтливая беседа, Как стопка водки для соседа, Когда кругом сплошной бардак». – «

Собор Светицховели – Соратник православный, приняв святой поклон, Даруй во имя мира церковный перезвон! Дмитриевский собор – Светѝ вовек, Цховéли под небом над Курой – Почетно быть по вере товарищем с тобой, По старшинству – я младший, но не на много лет, Резьба твоих порталов – животворящий свет; Жар золоченых сводов на равных мы несём, Недаром православным увенчаны крестом. Нас рушили варяги, неволил Тамерлан… Тернистый путь отваги всемилостиво дан Быть выше пререканий, не принижая тех, Кто чистым покаяньем замаливает грех.

Уходя, возьму рюкзак, Соберу в него поклажу: Всё, что делал я не так, Выставляя на продажу, По завышенной цене, Выгод временных желая. Ночь дождливую в окне Всю от края и до края Так сверну в тугой комок, Чтобы навсегда с уходом Ветер докучать не смог Близким жуткой непогодой. Все обиды от потерь Затолкаю без разбора … Приоткрою тихо дверь, Прихвачу мешочек сора С красным отблеском луны В бытовых приметах явных, Что бывали так смешны – То трагичны, то забавны. Переполню свой рюкзак Всем, что в этом мире ложно… Из квартиры, сделав шаг, Выйду в небо осторожно. Унесу в рюкзаке

Висят дырявые носки В них дырок всяческих не счесть… Дырявости моей тоски Из этих дырок – ровно шесть. Грусть-дырка первая из них, На взгляд – таинственно черна, В той черноте туманен стих – Его прозрачность не видна. Вторая – жгода, дырка-боль, Её границы так узки, Что в них и нищий, и король По компанейскому близки. Нудятина – дыра дырой, В неё тяну за хвост кота: Когда я не в ладу с собой, Нудь – это просто маята. Хандра, четвертая из дыр – Крылатых мыслей паралич, Плюгавый корчится сатир, Благословляя пошлый китч. Смуть – это черная дыра, А с нею хоть верёвку мыль, Вытягивает из нутра И веры свет, и правды быль. Шестая дырка – скукота, В её глубинах мухи мрут, В тартар открытые врата, Где все равны и Царь, и Брут. Шесть звёзд созвездия «Печаль» Стихов выстраивают ряд, Хотя в начале всех начал Носки дырявые висят. Шесть звёзд печали

«…Я люблю тебя вечно и всюду» Федерико Гарсия Лорка «Маленький венский вальс» Я люблю тебя встречно и выше, То в подвале, то страстно на крыше, Я люблю тебя в каждой каморке, Где пропахло пространство касторкой. Я люблю на луне, под луною, Кувыркаясь в пространстве с тобою, Обнажая то сердце, то душу Я люблю тебя страстно! Не трушу Говорить о любви всей планете, Понимаю – с тобой мы не дети, Нам в любви просвещенья не надо, Ты – заслуга моя и награда, Я – награда твоя и заслуга, А любовь – это наша подруга. Неподатливый пошлому блуду, Я люблю тебя вечно и всюду. Любовь не зла

Свинцовый гроб лежит на дне морском... Привет, Дракон! Хранят твои заслуги Века в иносказании простом: «Мы все пиратства преданные слуги!», Не лишены мы рыцарских наград, Хотя важней отрада абордажа – Ведь каждый уважающий пират Не выставит свободу на продажу. Так развевайся флибустьерский флаг С ухмылкою кривого оборванца! «Лань золотая» – беспощадный враг Истлевшего «Летучего голландца». Фрэнсис Дрейк

Утраченная связь меж прошлым и былым – Слащавый карнавал, погрязший в наслажденьях, Заглатывать готов хлопушек едкий дым, Приветствуя гламур, а вовсе не уменье. Невежу не страшит падение небес На вздыбленную даль заснеженных окраин… На эшафот годов Горнист безвестный влез, Надев колпак шута – так требует Хозяин. Грядущая судьба затоплена как храм Разливом мытных вод искусственного моря, В забывчивом грехе стал непорочен срам… Горнист трубит: «Подъем!», с самим собою споря. Хозяин и Горнист

«где нет ни долга, ни заботы, ни вин, ни бед…» Наталья Крофтс Куда полёт из этих мест до радости цветущих, когда ни сил, ни воли нет терпеть в годах грядущих закатный отблеск декабря, зимы печальность стужи? краснеет грудка снегиря, как вынутый наружу комок сердечного тепла в протянутой ладони. вот минул век – и даль светла, и люди на перроне всё машут, отправляя в путь вагон в зеленом цвете… назавтра вспомнит кто-нибудь о нас на этом свете? ***

Мне зиму жаль, ведь с ней не стало года – Старик Мороз уснул до лучших дней… Теплом грядущим полнится природа, Из-подо льда проклюнулся ручей. Озноб январский спрятан в рукавицы, Заброшенные вместе с шапкой в шкаф. Народ спешит блинами поживиться, Седмицу не заслужено поправ. Костер пылает, предвещая лето, Снегурочка, преодолев испуг, Становится короткой вспышкой света На зависть нерастаявших подруг. Сердобольное

Как легко бежать по кругу, неожиданно взлетая, над просторами вчерашних отболевших счастьем дней. С высоты годов ушедших мне парить, не примечая позабытые причуды, и вольготней, и добрей. Что прошедшее – лишь память в строчках тоненькой тетрадки. Сожаление потери с невозвратностью добра? …Снегирями красны ветки, значит в мире всё в порядке, и не ведает покуда о прошедшем детвора. Впереди в просторах лета, поднебесные полёты! Не боли, душа, о прошлом – в нем что было, то светло. Соловьями вспыхнут в мае не отыгранные ноты и заученные строчки продиктует Жан Кокто. В ожидании Кокто

– Подскажи, что заштопать? – Посмотри, вот разорваны страсти, Износилась душа, Огорчает дырявая прыть. Речь проедена молью – Трудно выжить в словесной напасти, Рваным бархатом чувств Скудность мыслей уже не прикрыть. Шов стремлений распорот, Разорвалась подстилка удачи, Истрепалась петля Прикрепления к совести дел. Незаметную дырочку, В одиночестве светлого плача, От латания прочих Кое-как утаить я сумел… Оборвались крючки Опасения, ревности, страха – Недосуг пришивать К удовольствиям прожитых лет. Без застежек теперь И пиджак, и цветная рубаха: Где изношено всё – Забываешь про облик и цвет. Не зашить старых ран, Кровоточащих с каждой обидой, Время – нитка с иглой Всё латает прорехи беды И разорванность суток Демонстрирует только для вида Светлый образ надежды И полночное бремя судьбы. В ателье по ремонту одежды

В ледяной лакировке, ступаю по огненным водам, Тишиною кричу на беззвучном наречье своём. Тишина не во мне – в окружающей сути природы, Где вершится всё то, что звучать будет гласно потом. Обнаженностью фраз, в заточении греющих сердце, Мне еще не дозволено правдой вещать на миру – В молчаливой стране неприемлемый крик иноверца Словно огненный смерч засыпающий пеплом жару. Не звенят бубенцы, век ушедший в непринятом звуке, Позволяет иным, изловчаясь, журчать в унисон То ли божьим словам, то ли вере оккультной науки, Выдавая за явь виртуальности сладостный сон. Громыхает в ночи. Одиночества вечные дроги Верстовыми годами считают потери друзей, Тишиной диких трав заросли объездные дороги, По утрам не звучит обмелевший в молчанье ручей.