Почтовый ящик у дверей В облезшей синей краске Весит сиротски без ключей С запретом на огласку. Решился я замок сломать – Причуда накатила… Стал медленно перебирать, Что в ящике том было… Буклет французский про Париж, Раскрашенный мечтою, Случайно залетевший стриж, Повенчанный с весною. Квитанции за свет и газ, Услуги интернета, Судьба вторая про запас, В театр два билета, С мелиссою остывший чай, Крест древнего собора, Почтовая повестка в рай, С нокаутом боксера, Услуга выгула собак, Обугленные листья, Унынья непроглядный мрак И тьма в повадках лисьих; Размятый детский пластилин, Заморская салями, В жилетке странный господин, Напичканный стихами; Усы густые напрокат, Свинцовая мормышка, Вчерашний розовый закат, Измятая сберкнижка. Ещё буклетик про Париж, Простая телеграмма: «Волнуюсь... Почему молчишь?» И ниже подпись: «Мама». Содержимое почтового ящика

Партер сгоревший… Разве в этом боль? Атласных кресел черные изгибы Со сцены не приветствует король, В себе врачуя старые обиды, От невнимания свидетелей игры, От мелочных укоров светской власти, Когда душа на кончике иглы Еще жила в неодолимой страсти Соединить собой героя суть С духовностью заполненного зала… Не жаль, не жаль сгоревшего ничуть! Боль от того, что отзвука не стало В объятьях наступившей немоты: В холодной глубине пространства Никчемны жесты, реплики, цветы И яркой сцены тронное убранство… Достойный облик стены обретут – Сгоревшая судьба невосполнима. …Один в гримерке то ль король, то ль шут Слезу стирает яркой краской грима. Огнище

Песочные часы преображают суть Безмерности в движение песчинок, Как не крути, пространство половинок Судьбе когда-то не дано перевернуть. Не от того ль струи сыпучей бег, Как кобры взгляд меня парализует? Так зимним промыслом своим колдует И завораживает падающий снег. В потоке времени нет явных перемен – Всё без конца и будто без начала: Река, замерзшая у старого причала, В живом движении произведет обмен Стремления воды на твердолобый лёд. Так, сохранив себя, в слепой надежде Надеется журчать весной как прежде, Но семя старое произрастает в плод. Туманы прошлого очертят в миражах Желаний невозвратные потери И мудрость, в предсказания не веря, Приятной горечью застынет на губах. Разбитые песочные часы

Сколько в мире обычном Пустых небылиц! Разве можно бездумно Доверчивым быть… Я забрел как-то ночью В дом потерянных лиц, Эту сцену теперь Мне вовек не забыть. От огарка свечи Тусклый свет еле тлел, Стеллажи заполняли Пространство вдоль стен, В полумраке на полках Разглядеть я сумел Лица, кои не тронул Минувшего тлен. Как в замершей воде Из открытых глазниц С интересом следили За мной души тех, Кто когда-то подкрашивал Глянец ресниц, Улыбался открыто В скучном мире утех, Кто светился в любви, Кто от гнева пылал, Кто по-детски на мир Изумленно смотрел, Кто пронзительным взглядом Лицемеров сжигал И лица не терял, И себя не жалел. Всё стараясь от лиц Отвести робкий взгляд, В неприятном смущенье Испытывал стыд, Что бессилен мой разум Возвратиться

Мир отпечатался на промокашке: Слова – зеркальны, контуры – бледны, Остались от достоинства марашки, В которых отношенья не важны. Между волокон – пустота желаний, Настойчивость затёр помятый край, В расплывчатости безусловных знаний Потерян смысл – попробуй, угадай. Там где оборван угол, были чувства; Под мятой складкой затерялась суть Особого величия искусства, Но отпечатался его корыстный путь. Сквозь промокашку ничего не вижу, Туманно всё, как говорят – ни зги, В той слепоте кого-нибудь обижу, Знать, справедливо, видно за долги. Прекрасно промокашка выручает: Напишешь «десять» – оттиск «ноль один». Старик Эйнштейн разумно поучает: «Всё относительно, а мир един!» На промокашке пропись гордой чести, А в жизни значит – честь наоборот; Жених «Люблю!» сказал своей невесте, Но оказалось, что жених не тот. Хотел прочесть «Патриотизм!» и «Слава!», Но разобрал в начирканном «Позор!». Что в жизни представлялось мне забавой Бездельем оказалось с неких пор.

Один в другой вмещаются миры… Так вложены желания в пространства, Где жизни суть – подобие игры В сокрытой чехарде непостоянства. Пойди-ка, в этом собери себя, Разложенного на цветные блики! Что остается? Веровать любя, Как бы поступки не казались дики Для гладкой мудрости иных умов В желаниях благих нравоучений… К сокрытым таинствам союза слов Равно допущены юродивый и гений. Трактат

Покрывая листвой зеленеющий луг, Время шепчет шурша, что тепло словно кожу, Ветер дико сдирает с морщинистых рук, На свирепого зверя чем-то похожий, Что у низкого неба самостийная блажь, Неуёмная блажь упиваться дождями, Что негласно рассветы выходят в тираж, Оставаясь загаром на летней панаме. Трудно спичку зажечь – отсырело добро. У любви, похищая бесценные крохи, Север тайно привносит снегов серебро, Оставляя ушедшему горькие вздохи. Замечая абсурд безвозвратных минут, Прошлой памятью дум устремишься за ними, Убеждая себя, что оракулы врут В нарочитых скорлупках личной гордыни И, в заботах никчемных, осенний рассказ Наполняют сюжетом потерь и печали, Утверждая, что осень сама напоказ Выставляет себя, чтоб её замечали. Дела осени нет до нечаянных слёз, Просто краски игры перемешаны кем-то, А дождливо навязанный скучный прогноз – Привнесенная извне феодальная рента. Так храни до зимы этот вечный мотив, Этот яркий мазок золотистого цвета. Безутешна

Свободный дух, подобный моему, Питает плоть его, слова и песни, Он тайно поклоняется всему, Где мы с тобой покорно бессловесны. Был создан из бездымного огня Священным жестом абсолютной власти, Но стал лукаво подстрекать меня Не сдерживать неистовые страсти. Искусным совратителем души За разом раз, по-хитрому играя, Внушает мне: «Пойди и сокруши, На принятые нормы не взирая; Смешно корыстью утверждать себя – Бесстрашие рождает непокорных! Решайся жить, о прошлом не скорбя, Дави, как тараканов, неугодных!» Как можно в том противиться ему, Когда ты сам в душе прогнил для схватки, И на словах бунтуешь потому, Что кто-то в злоумышленном достатке За стенами чужих монастырей Над чистотой твоих святынь глумится И в неподсудной наглости своей Безнравственным достоинством кичится. Ты терпелив и, не считая дней, Готов отстаивать бесспорность истин, Но слышать не хотят твоих речей, Дают понять, что ты им ненавистен. В пылу, контроль теряя над собой, Же

Исчезает тепло, заставляя нас кутаться В уходящую память исчезнувших дней… Разве знаешь теперь, как придется окуклиться В виртуальных метелях январских затей? Исчезающий свет в исчезающем времени… Что теперь говорить? Несерьезная блажь. Кто такой ты теперь? Из ушедшего племени? Попляши напоследок, галерку уважь. Пусть в партерных рядах все заслужено признаны – Жидковаты хлопки, лицемерно «На бис!». Что природа теперь? Ветрами и ливнями Дирижирует ловко надменный Иблис. Глинобитная стать без достойного обжига Разрушается вместе с неподкупной судьбой. Что теперь остается? Ждать бессрочного отпуска В те родные края, где волна с бирюзой, Где, не зная снегов, стройный ряд кипарисов Выражает себя стихотворной строкой, Где сливаемся море со мной белобрысым И под вечер зовет мать Мария домой… Summum bonum

Явился в суд за правдой Зазнавшийся Федот: – « Мол, докажите правом, Что не Федот я тот, Что как свинья напиться Могу не без греха, Стараясь изловчиться, Когда беда лиха. Не помню, кто, когда-то, Где точно и зачем Мне выдавал зарплату За чтение поэм. Что виновата ложка С которой вкусно ем, Что каюсь понарошку, Оплёванный совсем. За правдой в суд явился, Чтоб объяснили мне, Что я себе приснился В каком-то страшном сне. И что же я увидел: Свидетели – жулье, Свои имеют виды На реноме моё, А эксперты, как мыши – По самые пупы И даже, может, выше – Пластмассово глупы. Вот навострю я лыжи, И презирая свет, Наверняка увижу – На свете меня нет. По мне завоют звери, Рыча, оскалив рты, И глупый мир поверит, Федот не я, а ты». Не тот Федот

У жизни лета солнечный приют, Качели на короткие мгновенья, Которые невольно вознесут, Не требуя любви и отреченья. Поются песни, светел небосвод, Цветущих лилий тайное искусство Какой-то явный смысл преподнесет, В котором с плодовитостью не густо. У лета раннего – зеленый плод, У позднего – трель соловья забыта; В июле ты не знаешь наперед, Что в декабре метелями сокрыто. Его тепла бесхитростный обман Напоминает безмятежность детства, Но август, уползающий в туман, Уже не в силах избежать наследства Сухой листвы и мелочной тоски, Приходит жалость об ушедшем лете – Пригожих дней холщевые куски Уносит в память безразличный ветер. Тепла глоток

Когда нет счета и скучна игра – Трибуны спят в обнимку с вратарями, А фонарей рифленая слюда Холодной страстью блещет между нами. Трава еще хранит зеленый чин, Врастая в онемевшие движенья Почти парализованных мужчин, Забывших межсезонное уменье Взлетать на старте до судьбы побед. Команда судей руки умывают: Из-за игры пропущенный обед Невежливым словечком поминает. Божок футбольный, если есть такой, Скорей всего, похож на инвалида: Всё машет деревянною клюкой Не угрожая, а скорей для вида. Он пиво пьет из горлышка потуг, Брюзжанием оправдывая страсти, Что захватить не получилось вдруг Игру судеб, лишенной чистой власти Любви, братания, отчаянных надежд – Нет виноватых в этой круговерти. Погоду, образующую брешь, Готовы осуждать до самой смерти, Что оказалось счастье вне игры И руки коротки, и ноги слабы, Что зубы недостаточно остры, А правила скорее для забавы. Божок фанатов - сам себе божок Покуда представляется картинно, Не выдыхаясь дерзостью в с

Жаль привычного до слёз, Что не тронуто пока – «Женщина с веслом» на снос, Может, простоит века. В старой раме на гвозде, Обесцвеченный пейзаж, В паутинном решете Душу радует и глаз. Выткан красочный ковер, Блещет солнечный хрусталь – С тем, что любо с давних пор, Расставаться как-то жаль. Блёклые обложки книг, Не читаемых давно, Как живительный родник Сохраняем все равно. Но меняется судьба Горечью потерь и тризн... Боль событий претерпя, В новом оборвется жизнь. «Женщина с веслом»

*** Землю, окинувши взглядом слепца, Не принимаю начало конца.

В этих стихах заблудиться не страшно: Нить Ариадны – тонкий сюжет, Правда рождает веру негласно И объяснения этому нет. Неприхотливость тягучести строчек, Незаменимый азбучный строй, Одолевая присутствие точек, Непреднамеренно правят судьбой. «Веко хватает пространство, как воздух - жабра», (стоит непременно тире), Просто и сложно, а образ воссоздан, Словно сокрытый инклюз в янтаре… Выдумка ловкая? Розыгрыш хитрый? Мол, разбирайся праведный мир. Тех, кто не ищет рифмы избитой, Увеселяет незлобный Сатир – Слово становится символом Бога, Фразой, в которой неясен конец… Муза изгнания таинством слога Страсти вплетает в терновый венец. Читая Иосифа Бродского

*** Взгляни на улицу – там мертвецов несут Без права возвращения оттуда. *** Мой отчий дом – сплошные переезды, Столицы, веси, горы и моря, Республики несбывшейся надежды… *** Но Пегаса словно мерина Мне стреножить не дано. *** Мысли льются из меня Правду-матку изрекая. *** Променаж по задворкам боли… *** Возвратиться в тот дом не прочь – Только ангелы не дают. *** А ветер станет мстительно речист... *** От разлуки разлук задыхается век… *** Паук отмщения плетет свой произвол, В гамак греха лукавством завлекая… *** Правда рождает веру негласно И объяснения этому нет... *** Сапоги тянут вниз, не давая от гряз

Стаи птиц отучили асфальтовый город Удивляться тому, что безумствует голод, И хотя он не тётка, но просит вниманья, А при нем безразличны продуктов названья, Лишь бы крошек калорий всей стаи досталось И следов от помета у домов не осталось. В междуреберных клетках не накормлены звери: Птицы светлых бульваров не считают потери, А стервятники чистят ядовитые клювы – Обнищавшие звери стервятникам любы. Голословность проспектов не дождями умыта – Словно выпавшим снегом птичьим пухом покрыта, Занавешены окна, фонари не мерцают, Над асфальтовым миром стаи птиц возвышают Безобидную просьбу – утолить голод страсти, Выше прав признавая правоту птичьей власти. 1001 сон Альфреда Хичкока

Поляны, по которым ты ходил, Когда-то зарастут травою дикой, И не причем тут будет Эвридика, С которою, возможно, ты дружил, Как тот влюбленный донельзя Орфей, В надеждах обреченный на страданья… Все что цветет – достойно увяданья И не понять, что более важней: Единственно окрашенным быть цветом, Не изменяя сущности при этом В цепочке изменяющихся дней, Или судьбу, перечеркнув стократно, Вдруг умереть и возродится вновь, Как слепо возрождается любовь Порой трагично, а порой невнятно? Ты упиваешься завидным постоянством Уверенный в себе, наверняка, Желая мыслью охватить века, Не в силах даже овладеть пространством: Не замечаешь в гуще сорных трав, Змеи гремучей ленточного тела – Презрев забвение, ступаешь смело, Оказываясь, как всегда без прав Вершить над случаем бесплодный суд, Но с важной миной при игре плохой Винишь траву и змея под ногой… Смеётся Цезарь.

Открой для меня это серое небо, Распахни этот закрытый, закрытый мир, Стань моим священным поводырем В непроходимом лесу заблуждений, А там, где я без тебя еще не был Устели мой путь нежностью растений, Напои меня теплым напитком воспоминаний, Прикосновением нежным трепетных губ Наполни меня состраданием и любовью. Как легко туман растворяется в лучах рассвета, Открой для меня это серое небо, Слезы о потерянном преврати в слепые дожди, И там, где я без тебя еще не был, Встречай меня с моим признанием: «Прости!» Мелодия Morricone

Бессмертие – оно в судьбе твоей, А труд, терпение, случайности, удачи – Всего лишь слуги невозвратных дней, Ведущие по жизни, не иначе. Но сколько б ты себя не напрягал, Вникая в суть туманного вопроса – Холодным отражением зеркал Представлен будешь вычурно и косо. И лишь тогда, приняв парад планет, Преодолев укоры и сомненья, Быть может, станешь истиной согрет В бессмертной сути своего значенья. ***