Открой глаза нам, Господи, открой, Чтоб мы смогли увидеть душ растленье, Где льётся кровь, девическая кровь Совсем ещё незрелых поколений! В аду вражды и беспросветной тьмы, Где боли крик давно не слышит ухо, Не удивишь сегодня пошлый мир Девятилетней опытною шлюхой. Прости, Господь, нам этот жуткий срам, Останови бесстыжий шабаш беса! Пришла пора, раскаянья пора За тяжкий грех разнузданного секса. Хоть это всё, как шар земной, старо, Но в жуткой мгле не виден лик Провидца. Открой глаза нам, Господи, открой, Что

Вчера мечта шептала мне, Что нас постель навеки свяжет, Но оказалось: в жизни нет, Ну, ничего, наверно, гаже. Уже с утра, к своей беде, И без стыда, и без испуга, Без отвращения глядеть Мы не могли в глаза друг другу. И ненавистным был весь мир В кровавом солнечном свеченье От осознания, что мы Любовь искали в тел влеченье. И этим, словно пулей в лоб, Убили сами счастье-птицу. … Всё оборвалось… А могл

Совсем ещё юная пара на снимке: Студенты, кружащие в вальсе друг друга На фоне седой, чуть расплывчатой дымки, Похожей на вихри бушующей вьюги. Студенческий бал новогодний в разгаре, Причёски – от моды последнее слово. И кружится в вальсе влюблённая пара На встрече далёкого тридцать седьмого. В минуты счастливые, светлые эти В объятьях волнующих Нового года Не знают они, что их ждёт на рассвете Арест, как «врагов трудового народа». Восторженно в сказочных грёзах витая, Как дети, они веселятся сегодня. …А завтра его ни за что расстреляют, Её ж обесчестят и в лагерь угонят… На фото, подёрнутом жёлтой вуалью, Привиделась девушка мне поч

Эхом прошлого столетья чудо это Враз внимание людское привлекло: Резвой тройкой запряжённая карета, Праздник Троицы и звон колоколов. За каретою в кортеже иномарок – И родня молодожёнов, и друзья. И идёт к венцу чарующая пара, Светлой радости нисколько не тая. Как юна и восхитительна невеста! И солиден, но слегка смущён жених. Купола сердцами ангелов небесных Укрывают от дурного глаза их. Бережёный тот, кто Небом бережённый. Дай вам Боже ощущать его крыло! И во всём вам полных

Шёл по улице дождь одинокий, усталый, Шёл за ветром вослед, то ль молитву творя, То ли шёпот любви, то ли песню печали, То ли просто шурша серой мглой сентября. Руки-струи его к нам в окошко стучали. И плыла по стеклу влажной змейкою дрожь. Дождь приюта искал. А иначе едва ли Столько б шёл он один сквозь озябшие дал

По селу, что меж двух полустанков Притаилось под кронами лип, С полигона колонною танки, Не спеша, словно сонные, шли. Рокотали устало моторы, Выдыхая угар выхлопной, Из-под гусениц пыль на заборы Опускалась седою волной. Поглазеть на такие машины Ребятня выбегала из хат. Надо ж было в ту пору гусыне Повести на прогулку гусят! От плетня, что в бессилье убогом Наклонился над жухлой листвой, Повела она через дорогу К ближней лужице выводок свой. Метров пять и - зелёная травка… Но ревущий, бездушный м

Я сквозь твои прозрачные глаза Гляжу в души распахнутый блокнот И вижу: Бог Судьбы рукой ведёт В нём всё, что ты не в силах мне сказать. Там чувства мир сплетается в сонет, Он нитью грёз, как нотами, обвит. Куплет… Куплет… Ещё один куплет И – рождена мелодия любви! О, Боже мой, как страстно я ловлю Тех строк аккорд: «Люблю тебя! Люблю!..»

На двоих нам с тобою закури сигарету Перед тем, как умчимся в бесконечную новь, Где и крик - без ответа, где звонок - без ответа, Где письмо - без ответа, без ответа - любовь. Не сложилось…Ну, что же, и за это спасибо Нам бы выжать из сердца для злодейки-судьбы За всё то, что сумели мы увидеть красивым Средь невзгод и сомнений, средь понятий любых. Дым развеялся. Полночь уступила рассвету. Вот сейчас за порогом ты растаешь навек И погаснет надежда огоньком сигареты, И закончится к счастью наш бесплоднейший бег…

Я устал от цепи неудач и тревог, Где порой в одиночества коме До рассвета не сплю, жду звонка твоего, Но молчит аппарат телефона. Позвони. Отзовись! Ну, хотя б помолчи, Пусть дыханьем лишь греется трубка В этой золкой ночи, в этой страшной ночи, Где душе от отчаянья жутко!..

Прости меня за эту ночь. Не смог себя я пересилить, Когда дилемма «или-или» Ложь из сознанья гонит прочь. Прости за то, что не сумел Пойти я тропкою порока, Что без согласья чувств высоких Не допустил слиянья тел. Прости за то, что до утра Непотревоженным осталось То кружевное одеяло, Что искушало лечь в кровать. Ты поругайся, пореви, Назвав меня холодной тенью

Полночь часы отстучали, и пенится Белою вьюгой напиток. Снова, как прежде, нам в лучшее верится, Грусть и печаль позабыты.

Ведёт фашизм открыто свой парад: По Украине, Балтии, России Чеканит шаг эсэсовский солдат. А мы молчим, так, значит, мы простили? Озаричи, Освенцим, Бухенвальд И всей Европы братские могилы Заклятьем горькой памяти кричат: Неужто вы и нас врагу простили?!. И Ленинград, и сталинградский ад, Пожары, кровь расстрелов и насилья На нас, как на предателей, глядят: Простили всё же, всё вы им простили!.. И долг, и честь, и совесть ни за цент Уходят за владенье рабской ролью. И вот опять в эсэсовс

В объятьях плотного кольца Немецкой силы, Бежав из плена, два бойца К своим спешили. Один лишь только знает Бог Их путь тернистый, Как шли солдаты на восток В тылу фашистов. Им несказанно повезло: Дорогой страшной Дойти!

Отворю я окошко без стука В омут самых больных своих дней, Взвоет где-то облезлая сука О кончине бесславной своей. Может, вспомнится ей, я не знаю, Как, порой оставаясь без сна, Кобелей похотливые стаи За собою водила она. Что ж, мир праху её. Околеет… Дай ей, Боже, скончаться без мук. Удивляюсь: зачем я жалею Боль и подлость рождающих сук? Постою я у дома немножко И уйду, в темноту не входя, Лишь прикрою тихонько окошко От осенней прохлады дождя. И, страницы былого листая, Вновь – опять же – спешу повторить: Бог, прости ей, коль я не прощаю, Потому что не в силах простить.

Я пью за ночь бессонную свою И за стихи, Написанные мной. Но есть процесс Обратный Под луной: Там – тишина, Там – глушь, Там нет огня, Там стих и ночь Незримо, злобно пьют До дна, До капли Жадно Пьют меня!..

Они растили мир и счастья, и цветов, Но до вершин весны своей не дотянули: Расстрелян был, как враг народа, Гумилёв, Ахматову волна презренья захлестнула. В те тяжкие года бессилен был и Бог, Наверно, совладать с противниками жизни, Где Осип Мандельштам, Есенин, Горький, Блок Погибли под пятой «основы коммунизма». О, сколько их легло в кровавый этот век, Сквозь тьму НКВД в бессмертие идущих, Которых так легко советский человек Душил от скал Курил до Беловежской Пущи! Казалось, отшумел разбойных «троек» ад, Да т

Нам стыдно пред собою: наша жизнь Противится насилью клеткой каждой,- Мы до того сегодня заврались, Что сами в ложь поверили однажды. И правит страх, и собственное «я» Ни ум, ни дух наш точно не оценит, И постулат красивого вранья Передаём вослед идущей смене. И со страниц, мелькая там и тут, Струится яд влекущей яркой пеной. Струится яд… Но близок чести суд,- Правдивый суд грядущих поколений!

Звезда качнулась и упала С судьбы, подбитая наветом, Тревожной мглой легла опала На жизнь и творчество поэта. И, словно молния, сверкнула На миг Колымская долина, Где глаз безжалостного дула Глядит безвременной кончиной. И грозовой свинцовой тенью Спешит отродье беспредела Вершить процесс над Вдохновеньем. И том за томом «шьётся «Дело». Ещё не высохли мундиры От крови жертв страны Советов, Но вновь статьёй жестокой Лире Грозят противники рассветов.

Поставьте памятник Поэту, Нет, не тому, кто славить мог Державных гениев, воспетых Им среди лжи и льстивых строк. Поставьте памятник запретным, Забитым нищенством и тьмой, Поставьте памятник Поэтам, Счастливой грезившим страной!

Нектар безвозвратного кажется чище и слаще, И, будто бы – вот он, лишь руку к нему протяни, Но пропасть ошибок и дней до целительной чаши, Как бездна меж адом и раем, безмолвье хранит. А бесы нам яркие сны искушенья рисуют И снова на явь нашу их предлагают взамен, И, время стремясь перепрыгнуть, летим безрассудно В порочную тьму и страданий, и тайных измен. И вот она вроде в ладонях заветная чаша, И вроде бы нет для отчаянья больше причин, Но всё ж на губах, как и в душах обманутых наших, Желанный нектар обжигающе-остро горчит. А бесы ликуют, сегодня победа у бесов. И, жуть открывая, срывается с глаз пелена: Мы в городе мёртвых, а в нём для живого нет места, Здесь наши грехи до поры дожидаются нас…