На северо-запад, на северо-запад колёса толкают друг-дружку. На северо-запад, на северо-запад,- звякает ложка о кружку. Пусть дома я числюсь в пропащих, но вслед за судьбой и мечтой, дорогой меня увозящей, спешу, несерьёзный, смешной... куда-то на северо-запад, под волны вагонного храпа, под стук пустоты подо мной. Две линии серого блеска видны мне внизу из окна, где шпалы, как ветки подлеска, мелькают и только луна, в своём одиночестве строгом, чиста пред людьми и пред Богом, висит неподвижно одна.

Я всё забыл: каким я был, друзей давнишних, горы, книги... Давно забыл как я любил. Забыл заботы и интриги. Не помню как я жил, где спал. С кем, и ходил ли я в разведку? Забыл свой путь, чужой вокзал, и в детстве сломанную ветку. И вдруг, по памяти хлыстом, - Что помнишь?! - Очень мало: небо, скрип старой ставни за окном да запах хлеба.

Искрами звёзд играет ветер В золе уснувшего костра. И тихо-тихо, на рассвете, уходит ночь - моя сестра. И старой следуя примете, роса умыла деревА, траву... А ветер, ветер, вольный ветер вторую жизнь даёт костру. Его дымок над степью стелет, горчит утратой и полынью, годами голову мне белит, а сам летит, парит над синью...

При изменении погоды, на границе фронтов давления рождается ветер Я ветер, я ветер, ловите в ладони... То, что прошло уже больше не будет. И пусть эта жизнь летит как в погоне - кто прав-виноват, она и рассудит. Я жив лишь покуда идут измененья и перемены, не зная их сути я счастлив, когда у костра есть поленья и весел до крика, до страха, до жути. Я не дурак, хотя звёзд не хватаю, и не ханжа - мне претят покрывала. И пусть я не ангел, но всё же летаю, а это, поверьте, не так уж и мало. Я ветер, я ветер, во мне нет измены. А тот, кто меня укоряет и судит, скоро поймёт - нужны перемены, иначе ни "дождь", ни "ясно" не будет. Я ветер, я ветер, я ветер...

Как тих ноябрь в своём начале, - он даже в лужах не хрустит и, подражая нам, грустит, но незаметно, без печали. Без птиц, дождей, без холодов... И будто бы меня он знает, и любит вроде, понимает, и он со мной пойти готов… И мне он нужен, золотой, с его хвостом кошачье-рыжим, с его росой, что ноги лижет, с его, почти моей судьбой. И я бы взял его с собой, да жалко, ведь умрёт зимой.

КружАтся первые снежинки. КружАтся, головы кружа, и с ними крУжится душа, и в этом круге, не спеша, судьбы кружАтся половинки. Одна из них, как чистый снег, другая - чёрная, как уголь. Но обе, обе мне подруги в беде и в радости утех. А снег всё падает, всё крУжит, как и положено зимой. Иная жизнь придёт весной и воробьиною гурьбой засуетится в первых лужах. Какая двойственность в душе, какая двойственность в природе… Я одеваюсь по погоде. А снег – закончился уже.

Как человек, раскинув руки, лежит и серебрится пруд. И сквозь года, через разлуки тропинки памяти ведут на берег в тень плакучей ивы, где отдыхали старики и где, ещё пока что, живы в замшелых камнях родники. Там детство кружится листвою, там юность дерзкая летит, там я добрее был, не скрою, но вот уже почти забыт тех вечеров весёлый хохот и стук футбольного мяча, и первых поцелуев шёпот... Но всё ж горит, горит свеча. И оплывает тёплым воском на доски старого стола. Она свой тихий свет неброский почти до капли отдала. Смотрю сквозь блики на пруду на птиц, на дальний берег детства и, видит Бог - я не найду прекраснее от смерти средства.

По мокрым крышам, по дворам, по лицам весёлый ветер утром пробежал. Его давно уже весь город ждал, - и дворник Коля, и в кустах синица… А ветер радостно стучался в двери, из рук хозяек вырывал бельё, шутил, смеялся, что-то пел своё… И вдруг – так захотелось в счастье верить! Когда от солнца задышали крыши, а грязный снег фиалками пропах, тогда, в калошах новых на ногах, я двери настежь отворил (я ничего не говорил) и в день весенний, улыбаясь, вышел.

Л.Р. Хатки, маленькие хатки средь высоких тополей. Вы мне сёстры, вы мне брАтки, вы души истёртой латки - так печалитесь о ней. Вы печалитесь о всяком, каждый дорог вам и мил... Подоконнички не лаком, а слезой да вздохом-ахом вам Всевышний окропил. Отвернусь я от соседок, отвернусь от грустных лип и пойду за жизнью следом, но услышу напоследок той калитки тихий скрип. Хатки, старенькие хатки средь высоких тополей, вы души моей заплатки - помолитесь же о ней.

Невзрачное слово так жалит порой... И ранят дела, безнадёжно пустые. И где бы весы раздобыть, но такие, чтоб истинный вес показали бы мой? Бывает что легче всего промолчать и просто не думать, что после нас будет. Но криком своим кто-то совесть нам будит - наверное надо кому-то кричать. Стираются грани в безумный наш век, лишь спор между словом и делом извечен. Куда тороплюсь, коли век мой не вечен, куда же иду я - простой человек?

Шёл скучный, мокрый снег, шуршал в подъезде ветер, и среди всех утех лишь песню выбрал вечер. Она совсем чуть-чуть, едва-едва звучала, а кто-то всё включал, включал её сначала. В окне горел огонь неяркой жёлтой лампы... Прижав к щеке ладонь, теперь, наверно, сам бы услышать был бы рад ту песенку сначала. Как вечер тот скучал... как форточка стучала...

Снова осень пришла, снова птицы летят за теплом и едой в край чужой и далёкий. Стал не нужен им дом, безразличен закат, птиц волнуют лишь сроки, одни только сроки. Так и люди куда-то спешат и спешат, улетают, как птицы, в уютные дали. А где ветры и стужи - там жить не хотят, а хотят – где тоски нет, заботы, печали... Я бы тоже ушёл, позабыв ту траву, тот камыш на пруду, ту поляну меж сосен… Я без них, может быть, кое-как проживу, только как же она без меня - моя осень?

Туман над тихой речкой, уснувший поплавок, и стелется беспечно от костерка дымок. Сижу и вспоминаю друзей, слова, года, и вновь не успеваю прийти к себе туда, на тот забытый берег, где синий лес вдали, где ветер еле-еле качает ковыли. Да, видимо не скоро увидеть суждено черешню у забора, знакомое окно... Не для меня сегодня туманы на лугу и лодка возле сходней, и удочки в углу.

Луна сквозь кроны испуганных лип смотрит на пруд, полный скрытой печали. Там старую лодку волны качают под ветками чем-то испуганных лип. И лодка та без руля и ветрил в лунной дорожке расстаять стремится и так же, как липы, чего-то боится, ведь нету у лодки руля и ветрил. И пруд опечален, и ночь на исходе, и листья дрожат на чёрной воде. И кажется, будто бы, нынче везде одни лишь печали... И ночь на исходе.