Вам, проживающим в квартирах светлых, жующим в завтрак с беконом омлет, как вам не стыдно, о Шапочке бедной читать, в газеты уставя лорнет?! Знаете ли вы, бездарные многие, думающие, как вам нажраться впрок, - может, сейчас старушка убогая волку открыла дверной замок? А он, судьбой доведённый до бешенства, от голода съесть готовый детей, увидел бы, как вы, из кресла свешиваясь, сметану размазываете в тарелке своей? Вам ли, любящим икорку к блинам, жизнь отдавать в угоду? Я лучше волку в лесу подам кусочек хлеба и воду! (на конкурс пародий под В.Маяковского)

1. Углубясь в неведомую чащу, повстречался с Шапочкой Волк Серый. Пирожки (да что могло быть слаще?) он учуял, шаг навстречу сделав. Восемь дней скитался он без пищи. Чуть не сдох. Но Шапочка сказала: рядом есть уютное жилище. С бабушкой. И тропку показала. Побежал, опередить стараясь. По дороге всё в нем громко пело. Впоминал, как жил, всегда сражаясь. Но дряхлело понемногу тело. Всё же он был дерзок и спокоен. И не знал ни жалости, ни злости. И бабульку съел, как древний воин, поиграв в изломанные кости. А потом не с голоду (О, Боже, так судьба неправильно сложилась!) Шапочку он съел, конечно, тоже. И заснул. И мама Волку снилась. 2. А лесник, беспредел обнаружив, из-за пояса рвёт пистолет, так, что пыль осыпается с кружев, с розоватых когда-то манжет. Хэппи энд: внучка с бабушкой живы. Волк жив тоже. Но только - душой. И дубы, и плакучие ивы машут Серому желтой листвой... (под Н.Гумилёва на конкурс пародий)

А помнишь, как-то мы с тобой у ТИРА НИ Ясным, ни туманным - серым днём стихи писали, и поэты мира нам помогали словом? И огнём вдруг засветилась найденная рифма, как путеводный свет от маяка. Так словно РИФ МЫ взяли. Ты ведь помнишь? На том же месте завтра. Ну пока!

СаТИРА! НИ Японская, ни шведов - родная, как березы на ветру, поэзии нужна как знанью веды, как дробь и логаРИФМЫ школяру.

ТИРАН И Я - неужто совместимы? Пятно на Солнце? Тень ли от Луны? Пути богов здесь неисповедимы... И птица в небе - гРИФ, МЫ все - больны...

От казны до казни только буква, лишь один, чуть изменённый звук. Шаг один. Его стрела из лука пролетит, пока прочертит круг колесо смертей и воплощений, суеты, забвений и надежд, всех твоих обид и непрощений и прощений и круженья меж городским расплавленным асфальтом, скоростью гремящего метро, не поездкой на Алтай и Мальту и огнём воронежских костров... И в смятенье дней, ночей и мыслей, в переплёте слов и падежей звуки, буквы и, должно быть, числа вновь играют в слуг и королей. И в игре, где ты - и бог, и кукла, где ты можешь плакать или петь, есть лишь шаг, одна простая буква между словом "смерть" и словом "сметь".

Сатурн однажды попросил Венеру: "Пожалуйста, внимательнее будь! И отыскав причину, повод, меру, не забывай про следствие и суть." "Дружище!", - так ответила Венера,- "Мгновенье мимолётно, жизнь быстра. Твои сужденья так скучны и серы, как цвет золы потухшего костра. Я выбираю жизнь, огонь и силу. Мне Марс недавно подарил кольцо. Его два дня на пальце я носила, а мне огонь грел сердце. И в лицо светило солнце, радуясь удаче. Причем тут мера, следствие и суть? Ты стар уже, не можешь ты иначе на мир и отношения взглянуть." Сатурн кивнул, потом невозмутимо перевернул песочные часы. Три слова: "Марс - непостоянство - стимул" - он вымолвил под нос себе в усы. Прошли века. Венера постарела. Воюет Марс от дома вдалеке. Воюет без конца, но очень смело: то - пушками, то просто - налегке. Венера ждёт под боком у Сатурна, склонившись тихо на его плечо. И чувства там спокойны, а не бурны. И ей уже тепло. Не горячо.

Мной обронённую случайно мысль вдруг подберёт неведомый прохожий. А налетевший так внезапно бриз ему шепнёт, что мы с ним непохожи. Но он, идущий по моим следам, прислушиваться к этому не станет: пройдет по тем же самым городам, на тех же перекрёстках грусть оставив. Он будет возвращаться в тот же дождь, и те же знаки путь ему подскажут. Но на меня он все же не похож. Добрее он, и он – всегда отважен.

1. Забинтовал я душу. Но из-под бинтов - глаза живые. 2. И в них цвет неба отпечатками морей и океанов. 3. Бинты срывает не семейный доктор - нет! - бродяга-ветер, 4. что дует с моря. И морская соль как йод на эти раны. 5. Бинтов не надо. Пусть душа встречает боль как глоток света.

Ты не грусти, дружище, я вернусь. Ведь я и раньше как-то возвращался... И пусть в дождях сегодня бродит грусть, в награду нам весь этот мир достался. От старых и истоптанных дорог до неоткрытых кем-то горизонтов, от тех вещей, что запасал ты впрок, до миражей, что проступают тонко среди тобой придуманных миров, заполнивших и память, и надежды, отведавших и суету пиров, и робость от сменившейся одежды. Ты не грусти, дружище, я вернусь. Я просто не могу не возвратиться. И я тебе как прежде улыбнусь, и ничего с тобою не случится.

Истина где-то рядом. Видишь ли ты её? Чьи-то слова и взгляды, чьих-то страстей кино. Дым твоей сигареты. Искры потухшей плач. Истина рядом где-то. Смейся - бессилен врач.

Сломалась точка сборки, и теперь на все смотрю откуда-то я сбоку, побед не отличаю от потерь, а добродетель путаю с пороком. Зато событий вижу скрытый смысл, открытый вновь мне кактусом-пейотом. Из кактуса напиток мне промыл Мозги. И я готов к души полетам. Я на пути в таинственный Икстлан, тропа войны и знанья под ногами. Что не пойму – подскажет дон Хуан, а что пойму – не выразить словами. Я рушу очертания миров. Внутри себя миры иные строю. Я точку сборки поменять готов, но вот жена узнает ли героя?

... Надо просто всё бросить, чтоб где-то начать всё сначала. Всё равно бесконечны по миру скитанья души... Может, за поворотом, у стареньких досок причала меня парусник ждет. Не кричите мне: "Ты не спеши." ...

Памяти Валентина Разуваева, погибшего в январе сорок третьего, и всех, не пришедших с той войны... **************************************************** Мой друг нашел архив умершего отца. И там среди бумаг - письмо от деда с фронта. С далекой той войны, что ближе нет сердцам детей и внуков тех, кто там... за горизонтом... Письмо передо мной...Простым карандашом... И слов не разобрать у края и на сгибах. Седьмой десяток лет, как с той войны пошел. А голос всё ясней. "Меня ты слышишь, Лида?" "Родная, я пишу тебе в последний раз. Нас завтра бросят в бой. Я не вернусь, наверно. Ах, как же я хочу сейчас обнять всех вас. А помнишь Новый год, тот самый, сорок первый... Встречали вместе мы... Все за одним столом... И ты, и Игорёк... Вот так бы встретить этот... А тут у нас снега...

Я тебя рисовала на солнечной глади залива, На седых облаках, разгоняемых ветром мечты. Я твой облик себе представляла порой терпеливо, А порой торопясь разглядеть дорогие черты. Твой вихор непослушный, что соткан из солнечных прядей, Голубые глаза и смешной неклассический нос Карандаш выводил на полях запыленных тетрадей, Как выводит художник одну из задуманных поз… Ты слегка нарушал идеально придуманный образ, Говорил мне порой позабытые мною слова. Жал на газ, там где я бы нажала, наверно, на тормоз, Сам себе подтверждая забытые кем-то права. Но мне нравилось это твоё расхожденье с портретом. Так задумано было: не впасть в перспективу – «как все». Ты согласен быть рыжим? Тогда мы закончим на этом. И рассыпятся краски по взлетной шальной полосе.

Не придавай значения словам, Узнай по взгляду мысли и желанья. И в пику всем свободам и правам Не допусти ты с нею расставанья. И отмени все эти поезда, Мостам не дай сомкнуться над рекою. Где рвётся «нет», скажи простое «да». И всё-таки ты не найдёшь покою. Но и она ведь тоже не найдёт. А будет ждать твои слова с надеждой. Пройдут дожди, и первый снег пройдёт… Но боль останется, совсем как прежде. Мосты сомкнутся над стальной водой. По рельсам прогрохочет скорый поезд. Шарф голубой над белой головой Закружится, как вашей жизни повесть. От первой встречи до последних дней, Забросанных упавшею листвою. От тех дорог, где ты бежал за ней До дома, где она жила с тобою. Не отпускай её. Не отпускай. Она сама ведь уходить не хочет. И будущему прошлое не дай Стереть из памяти недоброй ночью.

Хожу по снегом занесённым улицам, по переулкам и дворам Москвы. Век двадцать первый надо мной сутулится, пытаясь как всегда идти «на Вы». Он – мне товарищ по реинкарнации, я в нём подозреваю кореша. И времени чужого облигации мы с ним перебираем не спеша. Конечно, Век побольше держит в памяти имён, событий, фактов, цифр и дат. Но у меня к нему нет чёрной зависти – я и своим воспоминаньям рад. ..... Я с лошади упал в Полтавской битве, потом хромал у Павла на балу: нога не танцевала в нужном ритме, запомнив то паденье.

Встав не с той ноги, береги голову от зуда понять мир. Впрочем, встав удачно, делай то же самое. И мир будет рад.

Дай добраться до дна, достучаться до двери, докричаться до детской далёкой души. Доброй дальней дороге движенье доверив, дай дойти до долины, до дома. Дыши дорогими духами далёкого детства, довоенным доверчивым духом добра, дымом древних дозоров дремучего действа, добывая дерзанием доблесть двора. Доверяя друзьям, дожидайся достойно драгоценных даров доходяги-дождя. Дрожью дёрнуло душу? Довольно. Довольно. До долины добра достучалось дитя.

– Мой добрый рыцарь, мельниц больше нет. И Дульсинея вас не ждет из боя. Затуплен меч. У шлема ржавый цвет. И бой принять вам будет трудно стоя. – Мне всё равно, мой друг, мне всё равно. Мне Дульсинея уж неинтересна. И лишь крепчает старое вино. Но никогда оно не будет пресно. – Мой добрый рыцарь, латы не несут Того уж блеска на своём металле. Они вас больше, рыцарь, не спасут, Как сильно вы бы этого не ждали. – Мой добрый друг, – мне латы не нужны. Я защищать себя уже не стану. Мне раны мои больше не страшны. И меч из ножен впредь я не достану. – Мой добрый рыцарь, кто же встанет вновь Чтоб зло загнать в известные пределы? Кто будет биться, чтобы в жилах кровь Не поменяла цвет на грязно-серый? – Мой друг, поверь, чтоб зло вернуть назад, Совсем не меч нам будет завтра нужен – Нам будет нужен честный добрый взгляд, Того, кто снова Истине послужит. – Но, рыцарь, где же Истину искать? Она уже давно – за горизонтом. И можно её долго тщетно звать – Она не явится пред нашим фронтом.