Нам не по душе, что вам всем по душе, И это не в первый раз. Вы задолбали нас все уже, Вы просто достали нас! И если нас спросят, - мы не соврем, Разве что самый децл. Родина, слышь, гля, алло, прием! Ты нам и мать и отец! Бей прикладом, коли штыком, Главное в жизни - не прослыть мудраком. Сильный сам найдет свой рай, Бей кого хочешь, но Россию спасай! А если враг так, то мы эдак-то вот, И — не при детях — вот так. И никогда, понял, наоборот: На то он, сука, и враг! Из года в год наш нестройный строй Крутит быкам хвосты. И, дабы все не накрылось звездой, Любому он даст звезды! Бей прикладом, коли штыком, Главное в жизни - не прослыть мудраком. Сильный сам найдет свой рай, Бей кого хочешь, но Россию спасай!

облезлый кои вяло в осенней воде лето пропало

За рекой поют собаки. Пьяный месяц вынул нож. Звезды - как чужие знаки, Сообщающие ложь. Распинаются деревья В дотлевающей заре. Лето. Пятница. Деревня. Конь смеется на дворе.

Звонко лопнуло утро, теснимое днем. Бриллиантовой пудрой стала память о нем. Дело ласточки - мчаться, дело трав - солнце пить. Не успевший начаться, день готов отступить. Шепчут сумерки хмуро в ухо юной луны Содержание утра по ту плоскость стены. Сочтено и сокрыто, и на каждом - ярлык. Вечность, временный мытарь, яд зашьет в воротник.

Нельзя не делать паузы меж нот, Нельзя не вставить ноты между пауз. Мелодии полурожденный плод Уже покинул чувственную завязь. Трепещет в предвкушении струна. Ее обертона струятся втуне. Вот-вот нетерпеливая она Размажется, как в воздухе, в июне; И в миг соитья пауз, нот, - и слов - Хрусталь пространства зазвучит согласно, И станет просто отделить весну от снов, И все на свете станет слишком ясно... Но вскоре сила нот сойдет на нет, Как иссякает терпеливость пауз, Умолкнет друг, художник и поэт. Я снова в одиночестве останусь.

...лишь утром я понял, что под маскою Завтра вчера скрывалось Сегодня...

В девяносто пятом я закрылся Паровозом по чужим делам, Был на зоне, раскрутился, И на крытой очутился С дополнительным червонцем по ушам. Проплывали годы-пароходы, Я был их спокойный пассажир. Но вот в четырнадцатом годе Очутился на свободе, А вокруг - совсем другая жизнь. Там без айфона в свет не выходи, А бабы нет без силиконовой груди. У одного лопатник обшмонал - Накой мне пластик, где внатуре честный нал? И в каком я мире очутился? На вокзалы без билета не попасть. А народ тут изменился, Лютой злобою налился, Только спалят - разорвут всю пасть. Дом родной давно уж развалился, Померли мои отец и мать. И по-новой я закрылся, И на нарах очутился, На тюрьме и буду помирать. Куда ни глянь - повсюду интернет, И не понять порой, кто баба, а кто нет, Здесь все живут, как крысы в стае крыс - Такой цивилизации каприз.

Ветер слезы выстудил, выстудил. Ночь звенит еще монистами мглистыми. Ветер душу вытеснил, вытеснил Вдаль от звездной искристой пристани. Не желание и не поражение, Даже и не ожиданье отчаянья - Начинается души разрежение, В прядях ветра бесконечное таянье...

Мечтать о лете мало проку, Как будто щука о блесне! Вот: мы живем как будто сбоку, Приговоренные к весне, К ее знамениям и срывам, К ее снегам-дождям-слезам, К ее лобзаньям торопливым, Так не всегда приятным нам; К ее безудержному п'янству С бесчисленными: "...увжш?.." Огнем крестил нас в веснианство Огромный солнечный палаш! Но мы снесем и эту ношу, Упомнив смутно, словно сон Зимы бесшумную порошу, Осенний хруст и лета звон.

Если прятать достаточно долго, Поиск много займет веков. Что ответит нам валяный колокол Своим вязаным языком? Накопится в сердцах гордыня Да сожнет наших душ жнивье. Вдруг за нашими жесткими выями Не останется ничего. И тогда - никакого толку, Зря был даден нам Божий дар. Не услашали, значит, мы колокол, Пропустили его удар. Видно, ветры порвали звуки На отдельные обертона... В мокром воздухе - мертвые мухи. Снова в город пришла зима.

Снег, нераскаянный самоубийца, Своей шизофренической борьбой С дождем, с вторым собой, Отнюдь не выглядит как рыцарь: Рыльце Его в пуху тяжелых сонных дней, Без чувств, без разума, без лени... Стоят деревья по колени В своей земле, как будто не в своей.

В спальных районах адепты зла Съедают своих свиней И прячут уродливые тела Во влажных клубах простыней. В окна их смотрит багровый глаз С горизонтальным зрачком, Злорадно мигая на гранях страз Неправильным светлячком. И сон их покоен, как вечный сон - Сраму не имут оне. О да, под защитой со всех сторон Служащие Сатане. В спальных районах стихает шум - Все здесь как у людей, - И лишь иногда прошуршит внизу Поздний ночной злодей.

Рубикон еще не перейден, Рубика Куб Повернут одною гранью. Стрелка дрожит Между пьянью и рванью. Молоко туманного света Ставит на кон вселенский закон. Вряд ли мы где найдем Прочнее межу, чем эта!

Утро тратит ночь, как мзду. Месяц - был таков. На заснеженном на льду Кучки рыбаков. Навалилось небо сном Поверху голов. Снизу - серый лед, а в нем - Лики облаков. Все яснее голос дня С северных дорог. Нас от мира охранять В город прибыл смог. Слиться с рыбой, рыбой стать, Думать как она... И уснуть, и в сне желать, Чтоб пришла весна.

Свежескошенный запах раннеспелой травы Душу щекочет, словно пятку младенца Надежный палец отца. Ветер навстречу тащит в клыках Убитую тушку небесной крысы. Скосился опасливо, - шасть в кусты, доедать. Аврора-мать Родила дитя, Красно Солнышко, Греть-припекать, Детством веять, Помогать встать.

Чем явственнее вечера, Тем все длиннее монологи; А по сетчатке дождь с утра, Столь заразительно убогий, Что кружит голову соблазн Петлей развязок удавиться. Я праздн. Я безнадежно праздн. Меняя маски, будто лица, В переплетении дорог С своей сплетя чужие судьбы, Мой дух все так же одинок. Боюсь, что дальше так и будет. Неразличимость струй дождя Соперничает с тишиною. Они стоят, все так же бдя, Меж миром и стеклом и мною.

На рассвете ветер веет В раму крайнего окна. Мехом муфты руки грея, У окна сидит она. "На рассвете ветер дует, Выстужая свистом весь. Пусть мне счастье наколдует, Пусть любимый будет здесь. На рассветной зорьке алой Пусть обнимется со мной, Я ж того не выбирала - Быть разбойнику женой." Но рассветный ветер кинул Горсть росы в ее глаза: "Твой любимый в поле сгинул", - Грустный свит его сказал...

Белый змий. Анестезия. Амнезия. Тормоза. Всё следят за белым змием словно дырочки глаза. Все условно, все неслишком, - заболоченный сарказм. Все мыслишки, все делишки кажут усики из глаз. Белой капелькой молочной змий стекает по усам. Как от этого невмочь мне - догадайтесь по глазам... Выдирался я из кожи, скомкав сеть координат, Просчитав обычной ложью сочных глаз слезливый яд.

Я поставлю старую кассеточку, Пригорюнюсь, сяду у окна. Старая, привычная, конкретная, У меня осталась лишь одна. За окошком крутятся колесики, На себя мою мотая суть. Вы меня, как счетчик, скоро сбросите, Чтобы наконец-то отдохнуть. Пусть хрипят побитые колоночки, Я и так все помню наизусть. Здесь, на этой тонкой дряхлой пленочке, Мой короткий намагничен путь. Так играй-крутись, моя заветная, Пой мне из далёка-далека, Старая, потертая, конкретная, Русская кассеточка «МК»!

Собаки лают при луне: У них, дворовых, перекличка, А Орион, как единичка, Завис в натруженном окне. Вовсю текут дурные тени Седьмой водой на киселе, Но свет - разлегся на столе, Такой роскошный в яркой лени. Часы отчитывают ночь: Им все не так - все дело в тике, Который дергает их лики, И тени им велит толочь Он в голосов собачьих ступе, Под Орионом, под луной, Пока не станет ни одной - Ни по раздельности, ни вкупе.