Стирает дождь, енотовидный, как собака, Земной озноб почуявший в траве, Все прежнее до сто седьмого знака В моей уставшей за ночь голове. Кубичны окна, словно это - окна РОСТА. Клубы словес сплетаются вовне. Писать непросто — так, мон шер, увы, непросто, Писать же просто — в сотни раз сложней. Вот так мечусь всю ночь меж тем и между этим, Спастись пытаясь снами — но вотще. В июльском холоде непросто быть поэтом, В декабрьской слякоти — нельзя никем вообще.

Как хорошо в рассветах дней Почувствовать себя неважным Всего лишь сидя на скамье, Не в из слоновой кости башне. Слонясь к побитым жизнью доскам Неотдохнувшею спиной, Глядеть в рассветную полоску, Предвосхищающую зной; И чуять зверобой и мяту, Как будто с ними неделим. Все возвращается обратно, Входя в меня как светлый дым: Вот стали облака, как в детстве, Вот травы - выше, чем мой рост, Вот пьет в малиновом соседстве Росу какой-то пьяный дрозд... Почувствовать себя неважным, Да, ощутиться малым сим, Но не как костяная башня, - Всего как дым, как легкий дым.

Сияет улица, асфальтовая книга, Раскрытая Творцом. Вот женщина с шикарным витилиго На все лицо; А юный хлыщ в сияньи бриолина С нее не сводит глаз, И налице его такая мина... Вот пидорас!

Мы со псицей вдвоем в странном американскокленовом лесополе бредем, но столь морось густая, как будто еще и в облаке. Хорошо и просто собаке, ее не тревожат мороки; ни фантомных звонков у нее, ни ощущения невостребованности. Я же повинен вновь окружать себя крепостью, частоколами, палисадами, огородами, городами и селами... Что-то думы мои невеселые. Ветер, с севера шедший, вдруг стал. Загляделся на солнечный луч, что банально пробился сквозь туч перекрученный пъедестал для огромного сильного неба. Слишком долго в деревне. Красота становится прозаичной, как мозаика в холле школы, где так когда-то я был пионером страны, которой лет тридцать как нет. Дайте, дайте обратный билет! А собака поймала и съела мышь.

С утра сегодня я будто павший - Остановилась душа, не пашет. Не бередит, не поет, не тревожит. Я думал, этого быть не может. Иль бурный воздух тому причиной? Вдруг тело сделалось безречиво, И сесть охота, и там прилипнуть, И, дверцей сделавшись, тихо скрипнуть... Должно быть, воздух тому причиной, Что я слагаюсь, как перочинный, С утра тяжелый, как кран, я башенн. Остановилась душа, не пашет.

Ива рыдает Над твоею могилой. Ты была кошкой.

Перегорел, остыл накал страстей, Сказать, что весь, - о, это было б слишком! И все ж не шлет мне радостных вестей Мой странный орган слева, близ подмышки. Страдает мир привычной суетой В белесых выхлопных туманах улиц. Мы больше не увидимся с тобой, В две разных дали улетают наши пули. Но никогда, ты слышишь, - никогда! - Я не желал такого жалкого исхода. Вся наша связь - походка без следа; И за вино любви мы принимали воду... А кипятильником в ней был накал страстей. Перегорел он - наша карта стала бита. С деревьев рвутся письма без вестей. Тетрадь для нот на подоконнике забыта.

Кончен май-гулеван. Прет навстречу дебелое лето, Истекая дождями да грозностью гроз исходя. Убыстряет свой бег в предвкушении зноя планета, Чтоб забыть не успеть освежающих капель дождя. Наступил перелом ежегодный меж "этим" и "этим", Незамечен пока мутным людом больших городов. Хорошо, что тепло тонко чувствуют звери и дети, А не то б заблудились в аллеях ночных холодов. Стонут битвы ветров где-то там, в вышине по-над нами, Но уже - грому нА рупь, а дела - всего на алтын. Посмотри же, мой ангел, как кошка поводит усами, Как в квартире свирепствует наш подпружиненный сын! Наступил перелом долгожданный на этой планете. Незаметно? Так что ж, не грусти, потерпи, погоди! Хорошо ведь, родная, что есть у нас звери и дети. Мы узнаем от них, что нас ждет впереди.

Машина стала. Умер агрегат, Что приводил в движенье шестерни. Потух горящий пламем жадный взгляд, Недвижен он, кто хочешь, - обгони. Щелчками остывающий металл Дает понять: земной закончен путь. Изношен организм; он так устал! Но ничего, есть время отдохнуть. Огромный мир с презрением глядит На символ преходящести всего. Спи, верный конь! И он послушно спит, Лишь ветер щеном скачет вкруг него.

Над землей в июне реет Горький тополиный дух. В тьме ночной как будто змеи, Ветви шепчутся вполслух. Холод шарит по карманам, Не находит ни рубля. Я от вас стал чутку пьяным, Тополя вы, тополя! Заплети, июнь, мне ноги, Да на землю урони. Покажи мне, месяц, рОги, На небе зажги огни!.. Мой пиджак к утру на ветке Горьким тополем пропах. До зари сидел в беседке Я с цыгаркою в зубах.

Я убился этим миром Просто в хлам, Просто в хлам. Тыкаюсь по черным дырам И углам, И углам. И меня не попускает Никогда, Никогда. Мир об этом точно знает, Да-да-да, Да-да-да. Не сбиваюсь - не ломает, Нипочем, Нипочем. Ангел медленно вздыхает За плечом, За плечом. Тащит мир меня по жести Босиком, Босиком; Делает, скажу без лести, Дураком, Дураком. Но когда придет расплата, Охохо, Охохо, Станет, станет фиговато, Нелегко, Нелегко. А пока торчу на мире Каждый день, Каждый день, И бренчу на датой лире Дребедень, Дребедень.

Ай да погодка! Ну и походка! То ли джинсы тесны, То ли слишком много весны В организме. А на низменности Лишь болота да сон. В унисон Поют молодые ветра: "Тиу, тиу!" "Бам, бам, тарара" - То по крышам катается дождь. В это время подспудно ждешь Чего-то такого. Однако, снова и снова, Здесь остаются лишь дрема и влага, Вместо родины, вместо флага. Здесь, на низменностях, все так. Интересно, в горах по-другому?

На потех честной толпе Я шагаю по стропе, ПротянУтой над землею в полметровой высоте. И погода нынче та, И природа - красота, Да и люди, право слово, исключительные те!

Мир цифры прирастает болью На обезличенном лице. Он жадною сжирает молью Уран в свинце. Что ж, биться пикселю без толку В узилище кристальных снов, Там, в рамке, там, на дальней полке, Среди стихов.

Опять немые раскричались Весной на площади, встав в круг. Глаз еле-еле замечает Мельканье рук. В багровом выпученном глазе - Посыл: "Иди ты на!.." А мир глядит на них, как Вайзель, И - тишина!

Так и живем, чужие с виду, Разлуки ведая края, Неистребимую обиду Неубедительно храня Пустыми долгими ночами. Огонь по-прежнему огонь, Но что-то, что-то между нами Все ходит противусолонь, Но что-то кажется и мнится, У тени дальней на краю. А вдруг все снова повторится, Как эхо дальнего "люблю"? А вдруг взлетит усталый сокол, Коснется крик озябших губ... Но что-то ходит вкруг да около. Чуть звякнет цепь. Чуть вздрогнет дуб.

Еще тепло, еще не слишком. Собака пьет росу с травы. Вон селезневых шеек вспышки В сетях прибрежных ив листвы. Уже почти густы деревья, Да и кусты почти густы, А лето топчется под дверью С классическим: "Пусти-пусти!". Отчетлив мир в теченьи мая, Особенно в его конце... Бежит собака золотая С улыбкой счастья на лице. Полощется язык как знамя! Напившись утренней росы, Летит, к земле не прикасаясь, Не ведая своей красы.

Мир пахнет смолой и нагретым песком. Лучи, как блестящие тонкие спицы, Реальность вывязывают куском, Который когда-нибудь пригодится. И всюду - свобода, и всюду - закон; Но их не измерить людским сантиметром. Сшивают иголки полотнища крон В огромную сумку, набитую ветром. Доносит с болот эхо выкрики цапль. Косули лицо нервно веточки гложет. Мне кажется: жизнь есть огромный корабль, Волнам неподвластный, и времени - тоже. Здесь кроме чудес ничего больше нет, Здесь машут орлы золотыми крылами, А в небе расцвел голубой горноцвет, Стирая различия меж существами.

Под трезвон речей пустых, но гордых, Под сорочью теледребедень Начался семнадцатого года Праздничный девятый майский день. Машут ручкой тети, машут дяди. Рады все, а кто бы был не рад: На военном праздничном параде Вертухай шагает как солдат, Да и не один, а с барабанщиц Целой белой шумною толпой! Самою пошлейшей из цыганщин Предстает вдруг праздник боевой. Те, кто целил в спины нашим дедам, И не только целил, но - стрелял, В воинский день славы и победы На парад приперлись, как на бал... Барски помаваючи из "бентли" Жирной, будто окорок, рукой, Спекулянт с георгиевской лентой Рад, что за него погиб другой. И "спасибодедузапобеду" У него на стеклах смотровых... **** *****, карету мне, карету! Лучше уж никак, чем так как вы.

Вдаль летят разлуки желтой листья, Письма о несбывшейся любви. Ветры-почтальоны носят письма. Почтальоны, вы всегда правы. Ты теперь в таких далеких странах, Что как будто их и вовсе нет. Волны всех на свете океанов На песке твой размывают след. Не могу ни очно, ни заочно Высказать отчаянную боль, Что в моей душе отныне прочно Заняла главенствущую роль. Что ж, березы, ясени и клены За меня с тобой поговорят. Листья писем, некогда зеленых, Пусть на край земли к тебе летят. Оплачу слезами сервис полный, Письма не воротятся назад: Ни один из ветров-почтальонов Никогда не путал адресат. Я прошу их прочитать скорее, Остальные письма подождут. Если не захочешь, не успеешь, Их седые дворники сожгут. Вдаль летят разлуки желтой листья, Письма о несбывшейся любви. Ветры-почтальоны носят письма. Почтальоны, вы всегда правы.