Арка. Ветер. Капли как пули. Никотиновая муза шумит в ушах. Здесь тонка атмосфера. Не потому ли Гложет нас радость, въедливая, как страх. Ноны и септ-аккорды взрывают утро - Сыгрывается нестройный бакланий оркестр. В соседних домах начинают слезиться мутно Форточки, подпертые кусками моржовых чресл. Жизнь-спокоствие. Жизнь-декаданс. Арка. Ветер. Память о тяжести зимних трасс. Что там метео?

Мы словно мыши мечтаем о сыре В мышеловке из наших собственных костей. Я не видел ничего нелепее в мире, Чем восстание земляных червей. Осклизлые пространства мертворожденных мыслей, Тучные пажити бесплодных идей. Слышишь, как целые пласты наших жизней Обрушиваются с крыш в одну из оттепелей? На до-о-олгом пути ниоткуда куда-то Перегибаем палку за палкой о дорожную плоть. Понимания - по две плюшки на брата. „Покури, брат!” - а брата-то рядом и нету. Такая вот, братцы, якоть... На места для цивилизованных митингов Почему-то не стекаются людные ручейки. Судя по всему, тому, что из этой тучи повытекло, Не поверили червяки.

Всего килобайт весом, И до небес ростом Песня моя про песни, Сказка моя про осень. Задребезжит морось, Перебежит кошка, Буквы азбукой Морзе Ткнутся ко мне в окошко. Невелика радость, Чувства зато огромны. Плавятся желтые листья В красной утробе домны. Перекачу поле На синем велосипеде. Осень писать - что ли, Это мое кредо?

В окрестностях моей любви Тепло и сухо. В окрестностях любви моей - Собака. В моей окрестностях любви - Дождь и разлука. В любви окрестностях моей - Не надо плакать.

Привыкли люди к дармовым подачкам: Трещит по швам от изобилья дом - Так человечество, безногая собачка, Бежит за мяса дьявольским куском. Смысл слов иссяк. Любовь - с приставкой гомо. В умах царит копулятивный дух. Мозги заплыли слоем силикона. Мы на хорошем прикупе без двух. Струятся из колонок звуки лажи, С экранов хлещет полужидкий кал... В сей век постыдный купли и продажи Мы все все так же гибнем за металл.

Есть специальные люди: Птички, цвяточки, весна... А о том, что вокруг убивают друг друга - Они забывают-на. Пушкин для них - икона, А Башлачев - сатана. А о том, что поэты - живые люди, Они забывают-на. „В мире сплошное ле-е-ето, Сказычная страна-а-а!” А о том, что без тьмы не бывает света, Они забывают-на. Отнимут, изгадят и бросят, Крови напив допьяна, А после: „Любов!!! Цвяточики!!!” А подите-ка, сладкие, на!

Да ведь это все безделицы, Зря потрачены часы. Месяцем полуночь телится В центре темной полосы. Да ведь это все наигранно, Не бывает в жизни так, Чтоб сквозь тишь струился рыбою Дальний вой ночных собак, Чтобы звезды поздней перхотью Осыпали зимний лес, Чтоб скрипел как будто нехотя Снегом мимохожий бес... Или я такой неправильный, Или все... такие все, Но писать вот так мне нравится, Сидя в темной полосе.

Посерели обвисшие крыши. Март спуститься на землю готов. Над землею - где выше, где ниже, - Разноглазые песни котов. Замелькали хохлы свиристелей: Падшей ягоды сладок сок - Много надо ли, в самом деле, Тем, кого бережет сам Бог! Будто пеплом покрыты дороги. Скоро, скоро их прочные сны Расплескают железные дроги, Серебристы, сини и красны. Оседают сугробные дули. В уши бьется капели аллюр. На восходе алеют сосули Как последний зимы маникюр.

Под звуки не слишком старинного танго Танцует внутри меня обезьянка На крышке, покрытой потресканным лаком, Шкаулки моей души. Скрипит механизм из поблекшей латуни. На штоке все кружится мавпочка втуне С особым каким-то, с особенным тактом. Кружи, обезьянка, кружи!

Ах, вода бежит светлым оловом, У нее здесь короткий век. На мою непокрытую голову Ольявидово сыплет снег. Ах, под горочкой, под пригорочкой Светлых камушков не сочесть. Полевой сугроб белой корочкой Отдает иегумену честь. То ли был ты тут, то ли не был ты, Не узнать теперь, не узнать, А под горкою - ледяны цветы, И приходим мы пить-купать... Злой поземкою, как мурашками, Продирает холодный путь. Богомольцы уходят с фляжками: Отче Сергий желают соснуть.

Я порадую сонное око, Я упру его в первый свет. Насосавшись прогорклого сока Полуночных своих сигарет; Я придумаю новую песню Под сорочий аккомпанимент, Что сухими дробями треснет Среди места, которого нет. А пока... Не окончено завтра, О котором мечтал я вчера. Так некстати похожий на мавра, Сумрак юн - и сто лет до утра. Водит ночь голубыми руками Над поблекшею шкурой лесов. Одиночество веско, как камень, Ляжет снова на чашку весов.

Львица и Птица по стенам сидят. Над лесом поплесшим алеет закат. Так тихо, что якобы нет меня здесь Настолько, что лес безответный поплес. На стриженый ежик постылых лощин Лег плотною льдиной туман-господин. Львица и птица глядят сквозь окно На сказочно-злое немое кино Только вдвоем, как земля и вода, Отныне, теперь, и - навсегда!

Тихо трещат стропила, Груз снега устав нести. Острые звездные вилы Тщатся весь стог разнести. Тихая белая пустынь. Вечер спешит за мной. След мой вжимается с хрустом В наст, без затей ледяной. Воздуха звонкие крылья. Облаков редких сомы. Сугробам на плечи свалились Брыли усталой зимы. А над Борисом и Глебом Виснут случайные сны. В донце пустынного неба Скатилась слеза луны.

О, безмятежный мир, нависший за окошком! Лежащий на полу приветствует тебя! Здесь холодом от стен так безответно тянет, Так стонет от любви оконное стекло. Приветствие мое сродни сладчайшей муке, Которая и есть начало всех начал. Насупился мой мир - обиделся, замкнулся. Здесь так звенит в ушах От тишины его. Пиратским кораблем нависла ночь над лесом: Чуть-чуть - и соскользнет В водоворот двора. В котельной человек под старой телогрейкой Как рыба, пузыри пускает изо рта. Моя тетрадь чиста - удел тетрадок новых - Ее углы прямы как честный разговор. Еще секунд шестьсот - и точно в сон потянет. Но, пес меня возьми, как дует из окна!

Тишина играет со слухом странные шутки. В замерзших лужицах окон темны облака. Как в отверженном времени вялились цветы незабудки, Ой да пополнялась притоками огненная река. Тени звуков скользят словно нить сквозь игольное ушко. Набухает басами сиреневая земля. Тишина расстреляла меня как огромная белая пушка. Потонули обломки пиратского корабля.

Благодарю тебя, Земля, Душою,Богом данной, За эти полые поля, Облитые сметаной, За этот непомерный труд - Носить детей несносных, За изобилье разных утр, То радостных, то грозных, За стразы рос, за слезы роз, За брюкву и капусту, За смазку для моих колес, За грифель для искусства. Твой бег вовек да будет ровн, Да ось не уклонится! И, в общем-то, довольно слов, Давай с тобой кружиться!

Не в красноречии есть высшее искусство, Не в ладных рифмах, - это чешуя! - А в том, чтоб высказать неистовые чувства, Которые родит душа твоя. Девятый вал воды рокочет стройно, Извивы пены - к завитку виток; И тонет смысл, и без того покойный, В велеречивой паутине строк. Превозмогая мир, всплывает утро, Как желтое подводное тэ дэ И отражается так правильно, так мудро В огромной кристаллической воде. Сказать - полдела, высказать труднее! Не описать, а выписать полет. А вдруг тобой кого-нибудь согреет? А вдруг твое кого-нибудь спасет?

Износилась тушка, Окоснел язык, Покосилась пушка, Изоржавел штык. Осени пичужка Гадит в воротник. Чешет небу брюшко Ледяной язык. Заскрипели весла, Зазнобило пруд. С дальнего погоста Мертвого веут! Пережить бы осень, переждать весну, Да на том погосте Замочить блесну. Упаду в объятья Призрачных осин, Вырву из-под платьев Ихних кринолин, Загугню, заною, заведу часы. Нет уже со мною Молодой красы.

Глаза пожирают седые январские километры. Фары толкают перед собой вал индевелого света. Где-то под Клин Бельдином встали, попили чаю, Покурили, оправились - и далее. Вот и Озеры. Река и понтоны. Гора. Скрадывает расстояние черная ночи дыра. Вонький автобус переехал пред нами мост. Снулою рыбой скользнул в темноте погост. Дело такое: охватывает священная жуть - Оказывается, и здесь тоже люди живут; Где-то эректусы, а где-то и сапиенсы даже. Такой муравейник, что-то не по себе мне. Страшно. Опущу стекло, разгоню ночь, как дым, рукой. Темный мир за окном словно медведь какой. Спит до весны, лапы дорог сосет. До Ступино - тридцать пять. На этом пока все.

На контрабасе - четыре струны, Больше - от сатаны. До, ре, ми, фа и, конечно же, соль. Музыка - мой алкоголь. Пальцы по грифу растянуты в спешке В странной нелепой усмешке. Старый смычок канифолью поет, Двигаясь взад и вперед, Песню о страсти, канцону о зле, Зонг о любви на земле. Сердце сожмется: а что будет, если... Впрочем, тем интересней! Людям привычней под скрипку грустить. Что ж, может быть. Мой контрабас, словно пламенный стерх, Плавно взлетает вверх. Призрачный страх пустоты под ногами… Музыка, ты - мое знамя!