В старости Ешь по малости, Спишь по малости, И живешь из милости. И тем не менее Соловьи за окном Упиваются звонким своим вином, Бурлящим, Сладостным И так далее, Лишая тебя одной из малостей, Что именуется сном.

Желто-зеленая осень, луны неразменный пятак Покрывают мою убиенную водкою совесть. Много чего в этой жизни как-то не так; Песня души, невозможно грустная повесть. Нет ничего в мире кукол, что можно понять, Нет ничего, что нельзя в одночасье разрушить. Мы собираем – время стремится отнять, Время молчит – мы прилежно пытаемся слушать. Страшный обман, провокация, лесть и подлог… Странный набор для того, кто, по слухам, целитель. Кукольный мир, как послушный, но глупый телок, Содранной шкурой тряся, направляется в скорби обитель. Точно такою же куклой живу я как все, Так же пляшу все под ту же старинную дудку. Но на контрольной своей следовой полосе Я задержаться рискну На минутку Но на контрольной своей следовой полосе Я задержусь На минутку

Дождь прозрачный, дождь весенний, Добрый серый айболит, Съешь плоды моих сомнений Истечением мгновений, Распечатанных навзрыд. Дождь прохладный, дождь весенний. Голоногий май бежит, Растеряв остатки лени, Из густых стихотворений, Распечатанных навзрыд.

Наверное, я скоро сдохну, И это меня убьет!

Боль вздымается по утрам Со словами: «Вот тут полижу!» Боль раскалывает пополам Колуном по кривому кряжу. Словно солнце, слепит глаза, Выжимая останки слез. Раскаленная полоса — Боль взялась за меня всерьез. С лютой ласкою вдруг сожмет — Душу смрадом овеет страх: Я как будто усталый кот Злобной девочки на руках. Разбирает мои грехи. Ей-то что, ей все это в кайф. Тонут малые светляки, Погружаясь в кипящий чай.

Две безобразные девки На поручне, как на ветке, Втроем С синим ведром Пиво жрут, Непристойно ржут. Весна, блин, Весна.

Близко дорога в тумане тает, В бездне без нас исчезает. Тени в тумане, как чьи-то дети, Молча бредут по планете. В пышной воде утонуло пространство. Кажется: вот постоянство. Только туман самый долгий невечен, Крыть ему солнце нечем. Призрак умен, он отчетливо знает: Скоро растает.

Как рвалось и металось возбужденное эхо, Потрясенное звуком осторожных шагов. Никогда, никогда здесь нога человека Не забыла ни разу ни один из следов. Камни глухо ворчали в инфра-диапазоне: Возраст делает мудрым и брюзгливым всегда. Липла к ним полутень в полупьяном поклоне. Как руками, всплеснула болотцем вода. Вдруг застыло движенье цепочки сторожкой. Все вокруг затаилось, все вдруг напряглось. Воздух сделался густ, хоть черпай его ложкой, Запивая вином, что еще не стряслось. Показалось, что мир перетянутый рвется. Камни тихо издали невидимый стон... И тогда из тени, что Вселенной зовется, Улыбаясь счастливо, вдруг вышагнул он.

Вы спросИте меня — я-таки вам отвечу — Как я, вор, загремел по позорной статье, Как я стал экстремист и китайский разведчик Без прикрас расскажу, век не есть курабье! Я немалую мзду относил на мусарню. Воровал, как умел, но хорОм не купил. Хоть фартово щипал по вокзалам и барам, Я веревочку в петлю долго вил — и завил. Срисовал я гуся в модном баре «Удача», Мне кивнул на него гардеробщик Лукич. Гусь с солидным брюшком, весь в картье и версачи, А в кармане лопатник толщиною с кирпич. Я технично в толпе тот лопатник приветил И хотел уж канать, будто я не при чем, Но в последний момент фраер чтой-то заметил И вцепился в рукав окаянным клещом. Что там было потом — кто такое забудет! Этот гусь заревел не как гусь, а как лось! Налетели толпой государевы люди И откуда их столько в этом баре взялось? На допросе меня ни о чем не спросили. Лишь потом мне сказал в КПЗ один мент: Это был депутат от Единой России, А в лопатнике том был его партбилет. Через месяц меня второпях осудили — Лиш

Посмотри, как двигаются тени В этом распадающемся мире: Вся их жизнь — недостижимость цели. Может, за пустыми мостовыми, Может, за неблизким поворотом... Только тени землю крутят, крутят, Исходя невидимым нам потом. Кто их сосчитает — и забудет? Тени-люди, тени-кошки, тени! Я вам друг, я тоже уползаю, И ползу, как вы, без сожалений, Без надежды, радости, печали. Только вера в достижимость цели Тень мою от вашей отделяет. Покачали головами тени — Так они обычно отвечают.

Мне жалко тех времен, где двери в лето Не закрывались, как ни закрывай. Таких людей, как те, уж больше нету — Костьми их вымощен просторный хайвэй в рай, Где на обочинах мы безнадежно пляшем, Где при заправках суетно живем... Что мы при встрече, скажем, Богу скажем? Куда мы после этого пойдем? Как постепенно тают двери в лето! Не удержать и не остановить. Да и таких, как мы, уж больше нету: Мы сами перестали нами быть.

Корпус усталого мира окрашен Методом низкотемпературного порошкового окрашивания. Я отброшен в зиму. Маваши Внезапного снегопада был сокрушительно страшен. По колено в снегу гнезда Одинокая наша ворона Клара. Злобно поблескивает звезда Сквозь туман облаков как противотуманная фара. Есть ли дальше путь? Не увидать, не распознать, не избегнуть. Боль в отчаяньи стиснула грудь - Не успел ни вздохнуть, ни мемекнуть. Белый день календарь До сих пор еще не считает за праздник. А что ж вы хотели? Рапортует февраль Об успешном захвате апреля.

Как раньше я не верить только мог? Но те минуты, к счастью, отлетели. Я чувствую: огромный добрый Бог Берет меня в ладони-колыбели. Хоть помыслы бывают нечисты, Рука с рукой порой бывают в ссоре, Господь простит мне грязные листы В недолгом, но приватном разговоре. Он учит понимать движенье птиц, Он учит понимать переговоры С диспетчерской. Косяк заходит ниц: Для птиц аэродром - поля и горы. И всякий муравей в своем гнезде, И всякий камень стал краеуголен. Порядок всюду, простота везде. И всюду - мы, вкраплениями соли, С неуловимым шелестом сухим Листаем - кто странички, кто страницы. Бог смотрит сверху. Позади над ним В безмолвном шторме плещутся зарницы.

Тик-так стеклянные стрелки, тик-так. Звяк-звяк хрустальные шестеренки, звяк. Нету пружины, нету цепей и гирь. Только по центру какой-то янтарный штырь. На циферблате нету делений и цифр. Как же работает странный сей механизм? Эти часы работают на невидимой крови людей, Которые лгут. Эти часы работают на неведомых слезах женщин, Которые ждут. Эти часы, печатая звонко и тщательно каждый свой шаг, Идут и идут. Эти часы принадлежат тому, Кто такт уж как тут. Такт уж как тут, Такт уж как тут, Кто такт уж как тут. Такт уж как тут, Такт уж как тут, Кто такт уж как тут. Переговоры по радио с богом Никогда не считались хорошей приметой. По кристальной рации с алмазным богом, С тем самым, которого нету. Тик-так стеклянные стрелки, тик-так. Звяк-звяк хрустальные шестеренки, звяк. Так как хрустальные стрелки — позвяк. Как так стеклянные шестеренки ткут в такт.

В миг, когда все проснулись, Но еще никто не встает, Посередине улиц Испытываю полет. Над переменным асфальтом В хлопьях пустых следов Я подбиваю сальдо Утренних городов. Разницы нет, я понял, Дебет и кредит равны: То же белье на балконах, Те же осколки блесны, Теряющиеся перспективы, Траченный молью шатер. Сны, не мертвы и не живы, Мчатся во весь опор Сзади, в кильватерном следе, По разреженным струям. Сны, как и я, не заметят Ни дураков, ни ям... Слишком над городом низко,— Не избежать потерь. Слишком к груди его близко Я пролетаю теперь. Мне бы в открытую песню, На перекаты-стихи, Но не дают, хоть тресни, Пафосные грехи, Запахи интерлюдий, Слишком густой коньяк, Злые наивные люди, Вкусный душистый табак. Вот и стою средь улиц, Испытывая полет. Что-то скорей всего сбудется, А что-то и не придет.

Ранним утром По телу дома проходит усталая дрожь. Он будто бы ежится, Шкурой трясет как будто. Росой несмышленой Бесхозные четкие звуки Брызжут мне нА руки, Как сок паслена. Но и далее Продолжается эта широковолновая ротация: Бряканье, звяканье, клацанье... Всплеск пика сигнального. Килобайтами нанопыли Скоро покроет эти чистые звуки. Скрежеты. Стуки. Как мы пели. И как мы любили.

Как вспыхнуло, как жахнуло По всей глухой ночи, Как по ушам шарахнуло: — Недоучел — учи! Грызи, слюнявь науку Как душу лютый страх: Свобода стала сукой О золотых сосцах! Кого-то недокормит, Кого и обнесет, А кто-то, ей покорный, Сосет, сосет, сосет. Не в рост, не впрок бывает Нам сучье молоко. Порой нас убивает — Небрежно и легко. Мы все живем покуда Под брюхом у нее. Как знать, вдруг будет чудо? Колышется жнивье, Несжатое пока что, Не мудрое еще. Хоть прячься, хоть не прячься, Отдаст тебе твое! Окончена наука. Утих последний звук. Да был ли звук тот звуком, Тяжелый, как недуг, Насыщенный басами, Объятый всем нутром... Всплеснула небесами Аврора вдруг потом. На четверть неба зарево И на весь день — светло, Оранжевое марево С востока потекло.

Топчет синий луг Вертолет-паук, Нет ему покоя. В луге — желтый круг, Он без ног, без рук, — Ходит, что такое? Берестой дождя Шелестит шутя Ветер на излете. Ни крыла хотя, Облаки летят, Вязнут в вертолете. А под ними я, На небо глядя, Позабыл о страхе. И не слышу я, Как судьба моя Хнычет, теребя Край моей рубахи.

Пахнет тобою подушка. Это на целый день. Солнца слепая полушка Бродит по небу как тень. Ты же — в туманных далях Выдуманных новостей. Нынче снега перестали, Лишь ветер летит из гостей. Жаль, что сейчас мы не вместе. Я бы тебя жалел. Вороною, как перекрестьем, Крестит весны прицел. Жаль, что когда мы вместе, Я так суров и строг. Дрыхнет мягкая бестия, Снега гигантский сурок. Милая! Ты в моем пульсе — Крохотный луч луны. В самой последней конвульсии Выгнулось тело зимы. Что нам какое-то тело, Эта ничтожная плоть! Небо здесь занято делом: Ждет тошноту побороть. Пахнут тобою постели. Стану на них лежать. Вон свиристели обсели Тополь вороний опять.

Засыпает вокруг земля, Тихо-тихо вздыхают поля, Даже солнце ложится спать, Черным шелком стелит кровать. Только мне кочумать не с руки: Так удобны мои башмаки, Так в них нетяжело ходить, А дорог-то - не перебродить. Беги, бродяга, не отдыхай, После смерти бродягам обещан рай! Спеши, бродяга, в небесный край, Не кочумай!