«Старший бригадир Козлов. Предъявите документ». «Командир, поменьше слов. Бригадир кого ты, мент?» «Из машины попрошу. Вылезайте гражданин». «Не спеши, права ищу. Щас достану из штанин». «Перегаром изо рта за версту, родной, разит». «Это все из-за торта, с пьяной вишней, паразит». «Дуньте в трубку, вон туда. Вы уже, похоже, труп». «Ваша трубка, лабуда. Если я свинья, вы – дуб. Тысяч двадцать вас устроит? На работу я спешу». «Не один я, нас же трое. Шестьдесят. И отпущу». Разошлись они в итоге. Деньги в мире правят бал. И преступник на дороге вдрызг машину раздолбал. Посадить обоих можно: и пьянчугу, и мента. Но, мента, наверно сложно. Ситуация не та.

Вначале было «слово». Какое? Неизвестно. Всему первооснова, то «слово», если честно. Бог создал человека. Подумал: «Вот, прелестно». Но был он, как калека. Немым был, как известно. Бог почесал затылок. Исправил изначально. Не видел предпосылок к последствиям печальным. «СловА» - не просто звуки. Всему первооснова. И нет такой науки, познать всю силу «слова». «Словами» можно ранить, убить «словами» можно. Все можно испоганить. Совсем это несложно. Вдохнуть живую силу в больного безнадежно, Или свести в могилу проклятием безбожно. Влюбить в себя, отвергнуть. Иль присушить «словами». Признать, иль опровергнуть. Послать к «какой-то маме». Но, прежде, чем промолвить, подумать стоит снова. Не забывайте помнить. Не воробей -то «слово».

Вы думаете - это бред? Вопрос никто не изучает? Не угадали. Вот и нет. И кое-кто их различает. На белом фоне – белый снег. Соль, сахар, белая береза. И белый, в общем, человек. Есть белый стих, почти, как проза. Течет молочная река, Что может быть еще белее? Лоб белый, белая рука, Наверно, человек болеет. Белеет парус вдалеке, Ворона «белая» летает. И белый повар весь в муке, Торт с белым кремом уплетает. P.S. Кто ищет смысл в вещах простых, Тот болен и болит болячка. Для тем, существенно пустых Подходит «белая горячка».

В богом забытой деревне три дома, Древние стены, покрытые мхом. Жизнь еще теплится, но, почти кома, Кошка с собакой, да гусь с петухом. Свечка горит на столе еле-еле, Бабка и дед на скамейке сидят. Рядом тайга и зеленые ели, В ночь непроглядную оба глядят. Дед пожевал ртом беззубым краюху, «Ножку» свернул, прикурил не спеша. Бабка вздохнула, прошамкала сухо: «Что-то, старик, разболелась душа. Внук обещал к нам на праздник приехать, Чувствую, вновь не приедет опять. Все замело, не пройти, не проехать, Дочка не пишет, забыл нас и зять. Мы не нужны никому, даже внуку, Старые стали, пора на покой». Дед положил на плечо бабке руку, Нежно погладил старуху рукой. «Детям отдали здоровье и силы, Нечего больше нам, видимо, дать. Лишь об одном я у бога просила, Счастливы были, чтоб дочка и зять». Ночь догорала в уральской деревне, Бабка и дед прекратили ворчать. И невдомек было старым и древним. Внук на пороге. Бегите встречать.

Разве можно бросить того, Кого ты произвел на свет? Ведь роднее нет никого. Оправдания этому нет. Почему я об этом пишу? Ведь меня не бросала мать. К этой теме неровно дышу. Жизнь ребенка не надо ломать. Мне знакомы глаза малышей, Я в детдоме куратором был, Не забыть мне головок и шей. И глаза, их глаза не забыл. На колени мне лезли гурьбой, Кто-то «папой» меня называл. И смотрели с любовью, мольбой, И просили, чтоб чаще бывал. Был тогда я совсем молодым, Может, что-то не мог я понять. А когда стал уже я седым, Потерял и отца я, и мать. Но я им благодарен вовек, Что не бросили в детстве тогда. Ваш ребенок - родной человек. И останется им навсегда.

Корейское кафе под вывескою «Друг», Хозяин Ким, ну, а точнее, Пак. Меню из мяса кобелей и сук, Короче, из откормленных собак. Хохлятское кафе под вывескою «Хряк», Хозяин? Ну, наверно, Тарасюк. В меню свинина, нет «друзей собак», Здесь не едят ни кобелей, ни сук. Казахское кафе под вывеской «Шашлык», Хозяин Бек, ну, а точнее, Бай. Барашек нежный, а не «Белый клык», Вкусней в сто раз, чем Пака алабай. P/S. Еды хватает всем всегда вокруг. И можно кушать мясо все подряд. Но, ведь собака – человечий друг. У нас друзей обычно не едят.

Эпоха Брежнева во времена застоя, Семидесятые, двадцатый век. За «коммунизм» хочу я выпить стоя, Прекрасно жил в те годы человек. В кармане рубль, и ты уже богатый, С тобой всегда твой верный «корешок». Тогда не пили вовсе суррогаты. А брали благородный «портвешок». И третьего недолго мы искали, Чего искать, он сам тебя найдет. В стакан граненый мы «портвейн» плескали, И плавленый сырок к нему идет. Ушли в былое времена застоя, Давно в могиле верный «корешок». Один остался. Раньше было трое. И наш любимый всеми «портвешок».

Если выбор есть, то выбирай. Ну, а если нет, живи, не ной. Может, на Земле бывает «рай»? Только не у нас. У нас-иной. Человек произошел от обезьяны, С пальмы слез, затем надел штаны. Но, не скрыл он главные изъяны, В этом нет, скорей, его вины. Перенял от обезьяны все пороки, Хоть он и пытается скрывать. Все ее ужимки и мороки, И привычку, что-нибудь урвать. А в стране «банановой» и дикой, «Обезьянам» разве что не «рай». В многолюдной, жалкой и безликой. Все рекорды биты. Через край.

Купил однажды в магазине большое яблоко «апорт», Принес домой его в корзине. Прекрасный фрукт и высший сорт. Я на него смотрел с любовью, слюною томно истекал, Как молоко смешали с кровью. От радости аж заикал. Но, надкусив бочок румяный, скривился, горечь ощутив, Во рту был привкус горько-пряный, похожий на аперитив. Червяк жирнючий, толще пальца, смотрел с улыбкой на меня, Конечно, в нем немало сальца, но я боюсь их, как огня. Вот так среди людей бывает, на вид румяный и здоров, Но гниль внутри себя скрывает. От всех, и даже докторов. Копнешь поглубже сердцевину, внутри «червяк» его живет. Сожрал души он половину. Вторую скоро дожует. У «червяка» названий много, короче, это просто зло. Ты чист перед собой и Богом? Прекрасно. Значит, повезло.

Стиральный порошок в красивой упаковке, Стоял на полке около горшка. Удачно выбрал место для парковки, Он выше был горшка на два вершка. Горшок был важный, красный и блестящий. Брезгливо он смотрел на порошок. И думал, что из них он настоящий, Что бесподобный только он - горшок. Но, как-то раз обоих с полки сняли, На этом и закончу свой стишок. Одним белье вонючее стирали, В другой на…ли. Бедный наш горшок.

Без утайки скажу, без обиды. Все, как было и есть, расскажу. Есть здоровые, есть «инвалиды». На примере одном докажу. Возле церкви, где много народа, Попрошаек немало сидит. Каждый день и в любую погоду. Появился один инвалид. Он в коляске сидел инвалидной. Без обеих, как видимо, ног. И о горькой судьбе, незавидной Он рассказывал, как только мог. Говорил, что работал в забое, И однажды попал под завал. Откопали, что их было двое. И народ, кто, что мог, подавал. Но нашелся один «добрый» дядя, Рубанул сгоряча, наотмАшь: «Я насквозь тебя вижу, не глядя. Свои ноги ты прОпил, алкаш». Инвалид почернел от обиды, Будто выстрелом в сердце убит. Мне страшны «без души» индивиды. Кто же больший из них «инвалид»?

Что-то уже перестал понимать, Что происходит и что будет дальше. "Триста(тенге) за доллар? Етит вашу мать!" Сколько терпеть нам изысканной фальши? "Выхода нет, это правильный путь"- Кто-то слащаво с экрана вещает. Хочется плюнуть в экран или пнуть, Тех, кто чего-то еще обещает. Доллары, нефть-это все лабуда, Нет и не будет в стране виноватых. Было так, есть, да и будет всегда. Воду возили на нас. На горбатых.

Можете это совсем не читать, Чтоб не нарушить морали устои. Этого не было, будем считать, Может, и было. В период застоя. Мы за границы тогда ни ногой, Только курорты в пределах Союза. Жить утомительно с "бабой ягой", Вдруг на курорте мне встретится "муза"? Сказано, сделано.

"Здравствуйте, рад я вас видеть". (Честное слово, не рад). "Я не хотел Вас обидеть". (Чтоб провалился ты, гад). "Как поживаешь, подруга?" (В принципе, мне наплевать). "Я помогу, если туго". (Разве, что лишь наливать). "Можно, я Вас поцелую?" (Господи, что я сказал?) "Сладеньким Вас побалую". (Всю шоколадку слизал). Хватит. Теперь подытожим. Можно так циником стать. Как хорошо, что не можем Мысли друг друга читать.

Красиво жить не запретишь. А что такое-жить прекрасно? Известность? Слава? Деньги? Шиш!. Все было, но прожИл напрасно. Когда гребешь лишь под себя, Не замечая рядом боли, Не сострадая, не любя. Красиво для себя.Не боле. А если людям все отдал, Всего себя и душу тоже, Христос ведь за людей страдал. И забывать о том не гоже.

В этой жизни запутанной, странной Для меня прочти все решено. Как во сне с кем-то муторно-страшным, Ядовитое пили вино. А наутро проснулися оба, Заглянули друг другу в глаза. Не любовь, а какая-то злоба, Застилает ресницы слеза. Пропади оно к черту все пропадом, Не хочу я смотреть этот сон. Гулким эхом, предательским топотом. Убегаю от жутких персон.

Жила-была собака, звали Шарик. Гоняла кошек и давила блох. Он не алкаш был вовсе и не нарик. Прожил бы жизнь и скромненько так сдох. Но, на его беду Преображенский, Решил собачьи органы сменить. Не пол он поменял(мужской на женский), А в корне суть природы изменить. И получился Шариков дебильный, Похож на человека-алкаша. Эксперимент удачный и стерильный, Собачье сердце и дворнягина душа. Он обаятелен и мерзок, как собака, Но, не его вина, что Шариков теперь. Когда в стране разруха и клоака, Собакой стать нетрудно. Уж поверь. P.S. И в наше время есть такие люди, Как Шариков они, один в один. Им дай всего, желательно на блюде. Хоть и собака он. Но, будто господин.

Если кто-то тебе улыбнулся, Значит, ты симпатичен ему. Мимо шел, и назад оглянулся. Улыбнулся? Зачем, почему? Всем знакома Джоконды улыбка, Еле-еле заметна она. Выражение призрачно, зыбко. Обаятельна и смущена. А бывают такие гримасы, От улыбки такой киснут щи. Улыбаются так "фантомасы" И последние в мире "прыщи". До ушей растянулась улыбка, Перед вами стоит "гоэмплен". Улыбнулась нечаянно "рыбка", И без боя взяла меня в плен. А собака хвостом улыбнулась, Выдают их улыбку хвосты. И моя к вам улыбка вернулась. Из улыбок возводят мосты.

Мы ждали долго. И дождались. Рассеялись надежды прочь. Не то, чтоб жидко обос...лись, Украли у людей всю ночь. Не спали люди, матерились, А спал лишь только наш вратарь. И если бы с Кореей бились, Как в прошлом веке бились встарь. Кто смазал "варежки" "ловиле"? Мяч не держался, парашют. Корейцы с центра поля били, Как будто знали, что забьют. Спасибо, Саше Кержакову, Он дрыгнул вовремя ногой. Гол получился бестолковый, Забить не можем мы другой. Ну, ладно, вроде отскочили, С улыбкой Бельгия нас ждет. Забыли все, чему учили. А, может, снова пронесет?

Обаме странный сон приснился, В Сибири он, на Колыме. Не помнит, в чем он провинился, И почему сидит в тюрьме. Братва знакомая в ушанках, Сидят, и сала шмат жуют. Горилка в пол-литровых банках, И на пол семечки плюют. Обама почесал в затылке, Понюхал сала, откусил. Налил горилки из бутылки, И, как бы невзначай, спросил: "Скажите, хлопцы, что случилось? За что и сколько нам сидеть? И что такое приключилось? Я в шоке, просто обалдеть". "Ты что-ли ничего не знаешь? Зачем Россию разозлил? Ты за базар свой отвечаешь? Ты там такого нарулил. Пер на Россию и споткнулся, Теперь тебе и нам хана". Обама вздрогнул и проснулся. В поту. И мокрая спина.