Врем на каждом шагу, не стыдясь, не краснея. Другу врем и врагу. Разве, правда, страшнее? И уже не понять, отличить не возможно. Что на жизнь нам пенять? Все правдивое ложно. Даже врем мы себе и пытаемся верить, Ни тебе, и не мне эту ложь не проверить. Утопаем во лжи, словно мухи в стакане, И, пойди, удержи, эту ложь на аркане. Только в церкви порой очищаются души, Мы за правду горой. Только богу, да в уши.

Герасим в последний раз посмотрел в глаза любимой МУ-МУ Мы знаем примеры «смертельной» любви. Но, это всего лишь примеры. И разве доводит она до кровИ? Страшней не бывает химеры. Когда говорят, что «до гроба любовь», Совсем о другом намекают. Но, эта любовь разбивается в кровь, В изменах, когда упрекают. «До смЕрти любил» - говорят иногда. Простите, до смерти в натуре? Любил и убил. Так бывает всегда, Де-факто и тут же де-юре. P/S. Де-факто - любовь, а убийство-де-юре. Два разных понятья. И как их связать? Все дело в подходе к любви. И культуре. Вот в принципе все, что хотел я сказать.

Из зеркала глядит какой-то старый дед, Неужто это я? Печальная картина. В морщинах весь и головою сед, Наверно, зеркало покрыла паутина? Сейчас протру старинное стекло, И стану молодым, здоровым, как и прежде. Но я забыл, что так меня влекло, Уже не верю Вере и Надежде. Седая голова, как облетевший клен, Картошкой нос с мешками под глазами. И если раньше был в себя влюблен, Теперь святых всех выноси, да с образАми. Пройдет еще чуть-чуть, десяток или два. Весной растает снег, но мой совсем не тает, Ну, вот и все. Седая голова, Такое иногда с мужчинами бывает.

Кап. Остановка. Кап-кап. Промежуток. Еле ресницы с трудом разлепил. Так и лежу я в течение суток, Силы по капельке малой копил. Только недавно я вышел из комы, Сколько в ней был? Почему в нее впал? Лица чужие, совсем не знакомы. «Ты в катастрофу, любезный попал». «Доктор, скажите, а все ли на месте? Целы ли руки, а ноги при мне?» « Вы проживете, наверно, лет двести. Только придется лежать на спине». «Как на спине? Я немедленно встану. Где мои тапочки? Срочно домой». «Нет, дорогой, ты прикован к дивану, И хорошо, что остался живой». Годы прошли, я поднялся на нОги, Доктор ошибочный выдал прогноз. Вот я неспешно иду по дороге, Правда, протезы не чуют мороз.

«Открывай, скотина, дверь скорей! А не то здесь разнесу все в щепки»! Пять утра и пьяный у дверей. Вам знакомы жизненные слепки? «Уходи отсюда навсегда! Передай привет своей кобыле». Пьющий муж - семейная беда. Многие в таких спектаклях были. Все страдают: дети и родня. Плач и крик доводят до истерики. «Пил и пью, не трогайте меня! За свободу Украины. От Америки. А кобылы нету у меня. Баба есть, но просто так, прибилась. Разве я похожий на коня? Мать твоя! Всю ночь вчера мне снилась». Утро. У дверей мужик лежит. Как собака, сторожит квартиру. Мальчик в школу весело бежит, Радуется молодости, миру. А мужик проспится, И опять понесут его шальные ноги. Продолжает пить, кутить, гулять. Разошлись с семьей его дороги.

Чем можно жизнь измерить? Подскажите. Календарем? Банальней меры нет. Со дня рожденья, сколько лет сложите, Получится неправильный ответ. Измерить в килограммах также можно, И даже в литрах можно посчитать. В рентгенах, километрах. Это сложно, Соплей немало можно намотать. Быть может, я кого-то напугаю, А, может, и кого-то насмешу. За жизни год возьму я «попугая», И эту теорему разрешу. Ведь сколько попугай живет на свете? Бывает до восьмидесяти лет. Об этом знают взрослые и дети, И у меня сомнений тоже нет. P.S. Я не жалею, не зову, не плачу, Очередным отмечен «попугаем». Плачу по векселям. Не надо сдачу. А «попка» - не дурак. Так полагаем?

Родился человек, как зеркало в оправе. Ни трещинки, царапин даже нет. Он не подвластен жизненной отраве, Он излучает только добрый свет. Чуть-чуть подрос. И пыль, как паутина, Но, эту пыль смахнуть, как дважды-два. И в зеркале чудесная картина, Царапинки видны еще едва. Вот человеку минуло за двадцать, И кое-где потрескалось стекло. Он научился злиться и ругаться, И по краям оправы потекло. Рубеж в полсотни пройден, слава богу, Но, зеркало имеет бледный вид. В нем странный тип волочит как-то ногу, В осколках зеркала все ноет и болит. А вот и финиш, как это не больно, И вместо зеркала осколки там и тут. В них жизни нет, уродливо-прикольно, Их веником в утиль потом сметут. P.S. Я вас не напугал? Помилуй, боже. Но, зеркало - мистический предмет. Пред ним нельзя кривляться, строить рожи. Оно ответит. На исходе лет.

Закончен пост, воскрес Христос. Прошла пасхальная неделя. Теперь гуляем в полный рост, Есть повод, правда, в самом деле. Забыв, что делали вчера, Мы по накатанной, наклонной Несемся с криками «ура» По крутизне горы «поклонной». Доев яички, куличи, Сорвав смирительные маски, Теперь по полной получи. На год. До следующей Пасхи. А что Христос? Ах, да, воскрес. И что же дальше делать будем? Печально смотрит он с небес. Чему учил, опять забудем.

Чтобы прикрыть на заднице дыру, Чтоб денег нам хватило на «заплату». Нам кинули (нет, я сейчас умру), Не нитки, не иголки, а «Зарплату». Быть может, кто-то скажет: «Ну, и пусть. Скажи, спасибо, что чего-то дали». А голос тихий и в глазенках грусть: «Да мы и хуже времена видали». Давайте вспомним голод, нищету, Разруху и талонную систему. При слове «сахар» слаще ли во рту? И критика моя совсем не в тему? P/S. Наверно, тем, кто наверху, видней. Они щеками могут лишь надуться. Есть страны, где живут еще бедней. И надо к этим странам подтянуться?!

Когда с болячками в больницу мы приходим, Врачам, чтоб меньше думать и гадать. По кабинетам мы с мочой и калом ходим, Необходимо все анализы нам сдать. В моче - песок, в крови-эритроциты, И в легких подозрительно темно. В мозгу заклинило. Неужто, тромбоциты? А в кале (чтоб вы думали?) …овно. Кардиограмма пиками пугает, И в почках камни дивной красоты. Гастрит в желудке язву запрягает, Простата проще всякой простоты. P.S. Одно лишь утешает постоянство, Что у меня беременности нет. А то, что есть, от старости и пьянства. И мне не надо в женский кабинет.

Он был примерным семьянином И положительным отцом. А также был любимым сыном, Пригож был телом и лицом. Убийцей был он на работе, Наемным киллером служил. Тогда еще, в морской пехоте С винтовкой снайперской дружил. Ему всегда по-барабану, Он тупо выполнял заказ. Что человека, что барана валить. И он валил не раз. Но вот однажды, как обычно, Расположился у окна. В прицел оптический привычно Поймал он цель. И вот она. Была почти еще девчонка, С улыбкой радостной плыла. И с талией, осиной, тонкой. И дрогнул снайпер. Во, дела. Он вспомнил годы молодые, Его девчонка точь, как в точь. Потрогал он виски седые. И понял, это его дочь. Внебрачная, но все ж родная От первой той любви большой. Он, все на свете проклиная, Стал биться оземь головой. Никто его потом не видел, Пропал, исчез и не найти. Видать, он Господа обидел, Идя по скользкому пути.

Я иду, а кругОм зеркала. Слева, справа, по курсу и сзади. В них вся жизнь. Эх, была, не была. В зеркалах я, как будто в засаде. Отражается всякая муть, Я смотрю и всегда поражаюсь. А хорошего только чуть-чуть, Как-то криво я в них отражаюсь. Кто-то жуткий и злой в зеркалах, Усмехается, строит мне рожи. Затаился в душе липкий страх, И ознобом гусиным по коже. Я стою, отражаясь в стекле, Подбираю слова-выраженья, И почудилось, будто во мгле. Я не я. А мое отраженье.

В платочке простеньком, согнувшись в три погибели, Неспешно палочкой по мостовой стуча. И с малым ростиком. Такую вы не видели? Да, вон идет, себе под нос бурча. А ведь была она когда-то в теле, Прекрасной девушкой давным-давно была. Теперь плетется до аптеки еле-еле. И, кажется, что вовсе не жила. Задумайтесь, девчонки, на минутку, Пройдет лишь несколько десятков лет. Жар-птица превратится просто в утку. Как та бабуля с палочкой. Ведь, правда? Нет?

Есть у каждого времени года Своя «книга» в картинках пейзажных. СоздалА эти «книги» природа. Девяносто листочков бумажных. В зимней «книге» пурга и метели, Снег и иней, сосульки и льдинки. И медведь спит в берлоге-постели. В «книге» белые только картинки. А весенняя « книга» - прекрасная. Нарисована сочными красками. Зелень листьев и солнышко красное. «Книга» дышит весенними сказками. «Книга» летняя в суперобложке. Все листы разноцветьем сверкают. И на каждой странице заложки. С удовольствием «книгу» читают. Я листаю «изданье» осеннее. Пожелтели, пожухли листочки. Настроенье совсем не весеннее. Вместо текста одни только точки. Эти точки дождем нарисованы. Листья «книги» той влагой пропитаны. В листопад все страницы спрессованы. И до дыр те листы не зачитаны. Выбирайте, какая вам нравится. Кто-то летнюю, кто-то весеннюю. С искушением трудно мне справиться. Но читать мне придется осеннюю.

Целовало лето красное Мое тело загорелое, Та любовь была прекрасная. Земляникой пахла спелою. Но прошла любовь короткая. Изменил я лету с осенью. Осень-девушка не робкая, Но не молодая, с проседью. Поцелуи осторожные, То дождем, то листопадами. Отношенья с нею сложные, То ручьем, то водопадами. Хоть и губы у ней влажные, Поцелуи те холодные. И не то, что бы продажные, Но до страсти не голодные. Все когда-нибудь кончается, Я стою, как завороженный. Почему так получается? Зимний поцелуй. Мороженный.

Он был обыкновенным парикмахером, По жизни даже мух не обижал. На «Жигулях» не гнался за Шумахером, Законы чтил и даже уважал. Но, вот однажды, в кресло сел мужчина, На вид приличный, все как у людей. Побрить решил недельную щетину, И замер в изумленье брадобрей. Узнал он в нем убийцу и злодея, Что год назад убил его жену. И понял он, от мысли холодея, Что жизнь за жизнь сегодня на кону. Обильной пеной он покрыл щетину, И бритву долго о ремень точил. По горлу полоснул, убил скотину. Убийца по заслугам получил. P/S. На зоне года три он брил калганы, Но, не жалел о том, что совершил. Его боялись даже уркаганы, Прознав, как он убийцу порешил.

Исписаны сотни листов, Исчерканы, смяты. И в урну. Пронумерованы годы жизни. Прошедшие – Туда же. Секундная стрелка Пугает щелканьем монотонным. Кто-то родился - мгновенье, Кто-то – умер – Вечность. Чистый лист напряженно Ждет, что на нем Напишут.

Шел я ночью по бездорожью, вышел к черной бурлящей реке. Пробирает меня мелкой дрожью. Вдруг увидел огни вдалеке. Дом, не дом, что то, вроде сарая. Подошел. Постучал. Тишина. Подождал, вот попытка вторая. Чья-то белая тень у окна. Заскрипели внутри половицы, отворилась скрипучая дверь. На пороге в ночнушке девица, как из сказки русалка, поверь. «Не подскажете, что за поселок? Можно ночь мне у вас скоротать? Заблудился в лесу. Я геолог. Мне бы чаю попить и поспать». Молча девушка в дом пригласила, с самовара чайку налила. На кровати белье постелила и тихонько куда-то ушла. А на утро я вышел в истоме, встретил бабушку у ворот. И узнал от нее. В этом доме лет 15 никто не живет. Все внутри у меня опустилось, на сарай я свой взгляд перевел. Может, это мне только приснилось. С привидением ночь я провел.

Он был знатным, фартовым охотником, И ходили легенды о нем. А еще был искуснейшим плотником, Крепкий, ладный на вид. Все при нем. Завалил тридцать девять медведей, Наступило табу для него. От знакомых слыхал, от соседей, Что последний завалит его. Как-то раз, дело было зимою, Шел в тайгу, где ветвистый кедрач. По лыжне шел, дорогой прямою, Но услышал вдруг жалобный плач. То был плач медвежонка-детеныша, Видно, кто-то мамашу убил. Взял охотник на руки найденыша. И в избушку к себе притащил. А когда тот подрос и поправился, Час прощанья настал роковой. Оглянулся и в чащу направился. «С богом!»- выдохнул. «Сороковой». Через год повстречались нечаянно, К рыси в лапы охотник попал. Мишка лапой отбил рысь отчаянно, Постоял и из виду пропал.

Вижу себя нарисованным в лодке, Пьяный художник напутал цвета. Краски развел он, наверно, на водке. Я никакой, да и лодка не та. Море вокруг ярко-красного цвета, Небо зеленое над головой. Мне непонятна позиция эта. Я - капитан. Ну, а кто рулевой? Лодку бросает то влево, то вправо. Весел-то нет, и дала она течь. Но, лечь на дно не имею я права. Хоть очень просто на дно это лечь. Остров вдали обитаемый вижу. Может, пристану я скоро к нему? То, что любил, я теперь ненавижу. То, что хотел, мне уже ни к чему. Вижу себя нарисованным в лодке, Этот рисунок – и есть мой удел. Умер художник от выпитой водки. Бросил меня, не спросив, в передел.