Что-то не спится мне, братцы-сестрицы, устрица ночь растопырила створки, то домовой заскрипит половицей, то лунный лучик сверкнет из-за шторки. Сны не снуют в опустевших глазницах, вязнет в ушах шепот скороговорки: что-то не спится мне, что-то не спится, в этой уютной натопленной норке... Время прольется и день засмеется, змеями света воскреснет планета, на подоконнике след от крыла. Было ли — не было? Снилось — не снилось? Жизнь утекла или остановилась? Время покажет. Была — не была...

Я возвращаюсь туда, где меня не ждут. Гости устали стоять у порога, Хозяева пьют помутневший уют, А у меня под ногами дорога. Кем бы я ни был - был я не тем, С кем бы я ни был - был я не с теми. Я просто учился дышать в пустоте И видеть там, где кромешная темень. И вот возвращаюсь. Мне просто смешно Смотреть на забывших дорогу обратно. Если стена - в ней должно быть окно, Если есть смысл, то должно быть понятно. Боль - не причина уходить навсегда. Страх - не причина стоять на месте. Я возвращаюсь. Не знаю, куда, Но я возвращаюсь. Об этом и песня.

Входит лето в дом украдкой, Дождик плачет за окном. Наклонившись над тетрадкой Пишет сказку старый гном. Он скрипит пером павлиньим Про принцесс и королей... Лето будет длинным-длинным, Будут запахи полей, Свежескошенные травы, Солнца теплые лучи, Горы, реки и дубравы... Ну а гном строчит, строчит, Сказка вьётся тонкой нитью, Чем закончется она? Гном, наш добрый страж-хранитель Пишет сказку до темна. День и дождик утихают, Растекаясь по дворам. Жизнь короткая такая. Вот и вечер. Спать пора.

«…это белая зверь - то-то правда есть, а серая зверь - то-то кривда есть; правда кривду передалила, правда пошла к богу на небо, а кривда осталась на сырой земле…» А.К. Толстой. Князь Серебряный Тень торшера подстреленной белкою Распласталась на жёлтом полу; Зверь домашняя, белая, мелкая На диване свернулась в углу. В крепко сомкнутых глазках стремительно Мельтешат конвульсивные сны, Как знакомы и как удивительны В них ландшафты забытой страны. Словно чья-то душа бессловесная, На Земле отбывая свой срок, На побывку в отчизну небесную Отлучилась во сне на часок. Зверь вращает белками-глазницами, Всё дрожит да тихонько скулит. Это жизнь предыдущая снится ей, Это грешное сердце болит…

Поезд, WARS*. За окном в белых сполохах синее небо. Пиво пьют, и струится негромкий мужской разговор. Вкусный запах колбасок и свежего белого хлеба, А колёса по рельсам стучат, разрезая на части простор. Вот известный актёр балагурит в весёлой компании, Говорит: «Я Кобзона люблю, но не слышал его тридцать лет...» Вот подходит кондуктор прозрачный, как водка в стакане, и Мне велит предъявить на случайный спектакль билет… Вот я сам. Удивлённо смотрю: будто в съёмке замедленной За окошком плывут облака и бескрайняя зелень полей, И минуты текут бесконечные, словно бы в век длинной, Ну а поезд зеленой козявкой ползёт по земле… Не успел оглянуться – коротким, как выстрел, мгновением Промелькнули года, всё уже навсегда позади. В промежуток вагона вмещается так много времени, Но перрон приближается, скрип тормозов, и пора выходить… 12.09.1996, экспресс Варшава – Краков _________________________________ * WARS - так в польских поездах называется вагон-ресторан

          Чуточке Ч. с любовью Сеть прозрачна, как аквариум, В ней шевелятся слова. Здесь по паре каждой твари вам, Здесь и слава, и молва. Тонкой ниткой электрической За строкой бежит строка. Слов безмерное количество, Бестелесная тоска... Судьбы наспех пересчитаны В цифровой эквивалент Никогда никем не читанных Вековых архивных лент. Безнадежно засекречены Смысл и правила игры, А небесные диспетчеры Все ушли на перерыв. Пальцы цокают по клавишам, Под эмоций нервный ритм. Ну и что же ты оставишь там, На полях незримых битв? Лишь колышется над пропастью Злой надежды бледный след, И свои вращает лопасти Мясорубка дней и лет...

       Андрею Листикову мал да убог бедный мой бог крошечный словно гном с ним я дружу и его посажу в спичечный коробок дам ему есть добрую весть на ночь ему расскажу и при луне будет он мне тихую песенку петь время пройдёт он подрастёт и наяву иль во сне ночью иль днём с лёгким дождём он в небесах пропадёт

А осень косит дождиком траву Уже пожухлую, ещё с налётом лета, Натягивает ветром тетиву Огромного – в полнеба – арбалета, С ветвей срывает листьев урожай, И скармливая дворницким кострам их, Вонзает в землю лезвие ножа Заиндевелых заморозков ранних. Сквозь толщу гипсолитовых ночей Вдруг понимаешь: ты уже ничей, Твой круг очерчен циркулем небесным. И этот горизонт печально пуст, Но ты твердишь привычно: «Ну и пусть… Коварен бог, тягаться не тебе с ним…»

лежу в траншее с простреленной шеей с кишками наружу веером руки раскидав по округе вши шевелятся в шевелюре легли на виски крови мазки выползают мозги из глазниц на остатки ресниц все в полном ажуре а пули легки словно плевки вонзаются в пыль кивает ковыль да на тысячу миль насмешливый голос кукушки в голове дыра в животе дыра и в груди дыра «ну всё мне пора» – червяком ворочается в черепушке

Кроме цинизма бездонного тёмного кроме безверия мутного серого что остается у сердца бездомного если закрыта наглухо дверь его? Не раздвоиться судьбе ни растрoиться и не пройти по неведомым улицам к дому который уже не построится к миру который вовеки не сбудется. Лишь лабиринты терпения трудного только надежды нить безнадёжная - всё что осталось у сердца беспутного что заплутало во мраке безбожия...

басня Плыл по реке на байдарке кретин, Счастливый, с улыбкой от уха до уха, А поскольку он был настоящий кретин, Кретинел он с каждой минутой. А река была голуба и крива, Небо было безоблачно ярким, И плохие люди кричали с холма: - Ах, смотрите, — кретин на байдарке. И жена его вышла на берег в венке, Вышел шурин с семейкой своею, Все рыдали, ломая руки в тоске, А кретин себе плыл, кретинея. Вот мораль: солнце светит для всех по утрам, Пусть никто не стремится в герои, Могут плавать в байдарках не только профессора, Но и просто кретины порою. 1934 Пер. с польского Источник: Владимир Штокман - поэт и переводчик. Официальный сайт.

Они ходят вокруг зеленого деревца Вокруг елки ходят совсем нагие А каждая держит в правой руке свечку А каждая свечка сгорает неровно А левою рукою царапают друг друга Одна другую в спину царапает до крови Потом втыкает свечку в кровавую рану Потом бросает свечку и под деревцем приседает Они приседают под деревцем зеленым Рожают уродцев способом турецким А потом словно напрочь позабыв Где были и что творили Одеваются и выходят 1965

Двенадцать братьев, веря в сны, нашли стену́ мечты кромешной, А за стеной был слышен плач – деви́чий голос безутешный. Им голос девушки был мил, они ее воображали, Угадывая прелесть губ, что издавали звук печали... «Раз плачет, значит есть она!» - твердили, крестное знаменье Верша над миром всем, и мир задумался вдруг на мгновенье. И молотами в их руках был тишины покой расколот, И не могла слепая ночь понять, где человек, где молот. «О, сокрушим гранит скорей, чем смерть возьмёт Её в объятья» - Двенадцатый промолвил брат своим одиннадцати братьям. Но был напрасен братьев труд, напрасен сил был дар усердный, И прахом пали их тела, сна соблазнительного жертвой. Крошатся кости, тлеет плоть, бледнеют лица, руки слабнут... Они почили в один день, и ночь одна им вечной славой! Но тени умерших – Мой Бог!

В междупространстве четырёх времён года тебя я отыщу, когда детей выводят на прогулку, а души возвращаются обратно, как грязные тарелки в рабочей столовой. Мы не религия, и никто не верит в наши святые писания. Наши взгляды спрятаны в складках занавесей, сквозь которые проникают чужие молитвы и падающий свет. Соприкоснутся ли наши ангелы, когда мы обнимемся во тьме, зажжёт ли кто-либо свечу чтобы провозгласить царство? Мы – свет сгоревшей спички, что обратится в прах лишь только прикоснёшься. Перeвели с македонского Павел Попов и Владимир Штокман

В имени «человек» скрыта тайна И потому наверное силуэт человека напоминает замочную скважину Небесный Ключник сжимает в длани ключ и ждёт Перевод с болгарского.

Посреди барахолки бытия политики продают покупают покупают продают души (их собственные проданы давно) Посреди болота барахолки политики с тёмным прошлым обещают светлое будущее (но строят только новый бардак) Посреди бытия бардака политики одержимы усердными аккуратными бесами (А я одержим стихами) Милая Родина ты ад земной Перевод с болгарского.

Тихо-тихо ночь течёт, Долго-долго время длится. Все слоны – наперечёт. В темень смотрят окон лица. Сыплется секунд песок В вечность – бездны глубже нету. Месяц на фонарный столб Лёг серебряной монетой. Зря разматываешь нить Старой сказки колыбельной, Ничего не изменить: Сон – в пространстве параллельном. Полуночный домовой Скрипнет осторожно дверцей И сгустится мрак ночной, Наполняя страхом сердце… Котьи лапки липких снов На рассвете век коснутся, Обрывая нитку слов, И теперь уж не проснуться. А над миром – солнца шар, А над солнцем – звезды светят. Во вселенной спит душа. И не думает о смерти. Перевод с польского: http://www.my-works.org/content/works/text.html?text_id=24270

Cicho-cicho cieknie noc, Długo-długo trwa bezsenność. Twarde łóżko, szorstki koc. Oczy okien patrzą w ciemność Sączy sekund sypki piach Wieczność, której nikt nie przebrnął. Księżyc na sąsiedni dach Stoczył się monetą srebrną. Nadaremnie snujesz nić Starej bajki na dobranoc, Nie pomaga nic a nic: Sen na dobre odebrano. Skrada się północny skrzat, Skrzypi drzwiami i podłogą, Mroczne cienie długich szat Wypełniają duszę trwogą… Kocie łapki lepkich snów Tuż nad ranem dotkną powiek, Obcinając nitkę słów, Żeby zasnął wreszcie człowiek. A nad światem wstaje świt

Я всегда тосковал по форме более ёмкой, что была бы ни слишком поэзией, ни слишком прозой и позволила бы общаться, не обрекая никого, ни автора, ни читателя, на страдания высшего толка. В самой сути поэзии есть непристойное что-то: возникает из нас нечто, о чём мы не знали, что в нас оно есть, а мы таращим глаза, словно из нас выпрыгнул тигр и стоит в круге света, похлёстывая себя хвостом по бокам. Поэтому правильно говорится, что стихи нам диктует демоний, хоть наивно считается, что это, конечно же, ангел. Трудно понять, откуда берётся вся эта гордость поэтов, если стыдно бывает им оттого, что заметна их слабость. Какой же разумный хотел бы стать прибежищем духов, что живут в нём, как в собственном доме, вещая на разных наречьях, и, как будто им мало было украсть его голос и руку, они для собственного удобства пытаются даже влиять на его судьбу? Поскольку нынче в цене то, что носит приметы болезни, кто-то может подумать, что я просто шучу, или, что я открыл ещё один способ вос

ОН: – Не плачь, когда я уеду Сердце с собой унесу я в груди Сердца Тебе не оставлю Оставлю лишь этот мотив Мотив в этой боли разлуки Будет тебе как врач Не обнажай свою душу Когда я уеду не плачь ОНА: – Когда над мечты моей замком Ты одержал победу Я плакала, нынче не плачу Хоть Ты и сказал – Уеду Уеду – твердишь – Не страшно Я буду счастливой иначе И как я могу «не плакать» Коль скоро и так не плачу ОН: Чувств Твоих войско наткнулось На планов моих засаду Хоть это, должно быть, больно – Уеду, не плачь, не надо ОНА: Речам я Твоим внимала Но Ты обрывал беседу Не плачу, коплю я слёзы На случай, что скажешь – Приеду ОН: – Любви твоей аппетиту Я ведь не стал обедом ОНА: – Ну что же, давай расставаться А хочешь, с тобой я уеду? ОН всем своим организмом говорит, что, пожалуй, не надо! ОНА продолжая: – Побудь со мной хоть немного Попе