Ничего не жду и не хочу, ни о чём не плачу, не страдаю – лишь прижаться к твоему плечу, прошлое кляня и отвергая. Всё глядеть, глядеть в твои глаза, невзначай губами прикоснуться… Мне б уснуть. И больше не проснуться – ведь во сне всё можно, что нельзя.

Во мраке осеннем не видно ни зги – Затянуты окна дождём… Но… дремлет собака у правой ноги, А кошка – за левым плечом. Мурлыча, она коготками плетёт Незримого кружева свет – Собака сквозь дрёму тихонько вздохнёт, Как будто бы кошке в ответ. По диагонали от пят до виска Сквозь сердце струится тепло, И тает, и тает ночная тоска Осеннему мраку назло.

За собак! Без которых не в радость ни праздник, ни будни – рыжих, чёрно-подпалых, песочных и мраморных такс – чемпионов и самых обычных, которых мы любим, без заслуг и дипломов мы любим их всех просто так. За собак, что душою и телом нам преданы вечно, выпьем нынче за этим нехитрым, но дружным столом! Благодарны мы им, пробуждающим в нас человечность, согревающим душу своим неустанным теплом. Пусть они будут счастливы – только от радости лают! Пусть любая из умных и ласковых преданных такс чует, верит, а самое главное – знает, что любимый хозяин до смерти её не предаст!

Милый мой, губ твоих я не коснусь, Руки твои не сомкнутся с моими... В память запало, как светлая грусть, Имя твоё, незабвенное имя. Плоский туман укрывает тебя, Ветер заносит снегами сухими, Падают жёсткие капли дождя... Имя твоё. Полустёртое имя. Время надежд и молитв отцвело, Стёрты обеты - мы стали другими, Но сохранилось на сердце тепло - Имя твоё. Твоё светлое имя!

Осталось недолго. Вот скоро откину копыта, покину щелястый и тёмный постылый сарай… Земное прошедшее будет навеки забыто – и встретит меня лошадиный приветливый рай. Там - вольная воля! Луга круглый год зеленеют, прохладною влагой струится речная вода… И тяжкий хомут мне никто не надвинет на шею, и губ не коснётся кровавым железом узда. Там скачек не будет! Тяжёлой поклажи – не будет! Взлетят облаками небесных коней табуны... Сияние света! Вокруг тишина и безлюдье. И в явь воплотятся в неволе рождённые сны!

Ослепительный Город в руинах лежит, догорая… Я завал разгребаю – и ногти срываются в кровь! Как спешила единственная, навсегда дорогая, для меня дорогая, напрасная эта любовь… Вот и рифма избита. И я навсегда опоздала. И проиграна битва. Но теплится где-то внутри: голос мой услыхав, ты пробьёшься на свет из завала и воспрянешь. Вдохнёшь. И увидишь свой сад впереди.

Если то, что было сказкой, вдруг однажды станет болью, я отчаянья не выдам ни единым позвонком – с благодетельностью барской созову друзей к застолью – пусть они развеселятся красным свадебным вином. Я сыграю чудо-свадьбу! Платье красное надену – в зазеркалье улыбнётся мне ответное лицо, но никто не заподозрит ни малейшей перемены – недоступно будет взглядам обручальное кольцо. А в кольце – одно мгновенье. О любви поминовенье вдруг заставит возвратиться и вернуть меня к себе. Синий вечер листья лепит на задумчивые окна, натыкаясь на былое в неоконченной судьбе.

Белый мак и белая смородина – сладкий сон. Или просто мне казалось, вроде бы ты влюблён... Напоён пронзительною свежестью дикий сад. И сияет дерзостью и нежностью юный взгляд. На устах твоих благоухание – сок травы, и двоясь, колышется дыхание: «ты» и «Вы» ...

Уронила шпильки на пол – И волна волос тяжелых, Прикоснувшись нежно к шее, Заструилась вдоль спины… Подошла к столу спокойно – И, вздохнув, свеча погасла. Черным веером ресницы Тихо дрогнули из тьмы. Жаркий шепот наполняет Губы, влажные от страсти, В занавесках бродит ветер – Аромат густой ночи… Пали белые одежды! Ты – подобна изваянью – В темноте напоминаешь Пламя стройное свечи.

Я любима и – красива! Чёрный глаз глядит лукаво, Руки ласкою полны. Смех весёлый, голос звонкий, И бегу опять девчонкой К берегу за валуны. Плеск волны и блеск рассвета… Рассекает парус лета Лучезарный горизонт! Я от радости красива, От любви своей счастливой, Но судьба своё берёт... Нелюбима. Некрасива. Взгляд потухший, голос резкий, Руки некуда девать, Клонит голову усталость, И серебряная старость Тихо-тихо рассмеялась… Шепчет: «Слёз – не вытирать!»

Пустота зазеркалья – нет, это не я. Я – царевна Неспящая, Лебедь твоя. Я укрою тебя изумрудным крылом и серебряным звоном наполню твой дом. Я узорчатый плат расстелю на траве – и печаль растворится в зелёном вине, и печатные пряники мы будем грызть. К нам придут поклониться ягнёнок и рысь! В переливах ветров заиграет трава, финист-сокол шепнёт золотые слова… Но недолго продлится виденье твоё – небеса перекроет крылом вороньё. Старый каркнет, плеснёт наговорной водой – в зазеркалье вернусь, обернувшись другой. Ты рванёшься за мной и, стекло раздробя, упадёшь на осколки цветного дождя, простирая ладони в безглазую тьму… А очнувшись, забудешь о сне наяву.

Пройдя сквозь мрак безмолвной боли, ты – в знойном кухонном чаду. Немного уксуса и соли – смерть воплощается в еду. Повержена. И всё забыла, распластанная на доске,– в какие дельты заходила отнереститься по весне, на чистых отмелях икринки в какую водоросль вплелись калейдоскопною картинкой тысячекратно множить жизнь… И много миль прошёл, иль мало косяк литого серебра, не ведая, что хищным тралом его судьба предрешена. Из трала – в трюм, из трюма – в бочки. Здесь человечий произвол по-своему расставил точки: тем – заморозка, тех – в рассол! И вот под майонезной шубой, чуть приукрашенной лучком, не чувствуешь, как вилка грубо в тебя внедряется тычком, как разнимается на части то, что сверкало серебром в морской пучине, влажной власти, где всё отрада – штиль и шторм!

Распластаться рабом, подчиниться перста мановенью и слезами любви омывать благосклонный кивок, каблучку предъявить своё солнечное сплетенье, в знак доверия власти даря преклоненья зарок – и когда он вонзится по самую пятку, о, с кровью на губах прошептать пару слов, о пощаде моля, различая ответ: «Ты же сам со своею любовью был согласен на всё. И тебе это – ВСЁ от меня!»

Каждому человеку Земли необходимо 30 (тридцать живых деревьев, только для того, чтобы дышать... (из доказанных наукой фактов) Что ты шепчешь, туманный призрак? Я смотрю в заоконную темь – шелестит с глухой укоризной вдруг оживший берёзовый пень. Приникаю к стеклу плотнее, не могу различить слова… Бледным светом берёза белеет – забинтована голова, руки сломаны, ноги в щепы разметал подневольный топор… Закрываю глаза. Но тщетно отвести пытаюсь укор. Я сажала тебя, поливала… Любовалась, как ты росла, о разлуке не подозревала – от убийства тебя не спасла. Зарываюсь в незримую кущу, покаянно прощенья молю за твою отлетевшую душу, за безвинную гибель твою…

На рынке старушка щенком спаниеля торгует, стоит каждый день, а желающих нету пока. В потоке людском, перегруженном судьбами сует, никто и не глянет на чудо-красавца щенка. Брыластая мордочка, шёлком струящимся – уши, блестящая шерсть, словно чёрная-чёрная ночь… Ах, если бы знали они, как согреет он душу – душе человеческой как он сумеет помочь! Он просит безмолвно, вздыхая в коробке украдкой: Возьмите меня – Вам охотником буду в лесу. А если уж нет, то хотя бы домашние тапки как будто добычу, к порогу всегда поднесу. Меня продают за какие-то странные деньги – они почему-то важны для мужчин и для дам… Но дружбу мою обещаю – Вы только поверьте – я Вам совершенно бесплатно навеки отдам!

Я запрячу плохие привычки в подушечки лапок и мурлыкать не буду во благо спокойного сна, а для сердца скую воронёные прочные латы, чтоб его не задела амурной отравой стрела. Ну а если случайный захожий, ничтоже ни дрогнув, срежет чётким ударом стальные заклёпки брони – пронесёт он до смертного часа нежнейший автограф коготков мягкой лапки, таящей угрозу любви…

Волка ноги не только кормят – волка ноги всегда унесут от животных в людской униформе. Волку чужды их быт и суд. По земле рыщет он свободно. Кредо волка вовек не сломить: лучше петь для луны голодным, чем закормленным в клетке выть!

Нет ничего смелее, Нет ничего нежней, Чем эта малая малость – Сердце в груди моей. Мне бы уткнуться оземь, Мне б о тебе рыдать – Мечет бледная осень Неба тугую прядь, Ветром промокшим гонит Снег по моей земле. Там проплывают кони, Всадник маячит в седле, Стонет в ночи собака, Белый лёд по степи… Только не улыбайся… Не улыбайся, спи.

Между мальвами на стёжке В темноте возник клубок И, приблизившись сторожко, Шасть – в мой домик, на порог. Здравствуй, ёжик! Съешь сардинку! С чем пожаловал ко мне? Посидим с тобой в обнимку, Поболтаем при луне. Но молчит колючий ёжик, Лишь фырчит исподтишка. Может быть, тебя тревожит Безысходная тоска? Или запил друг-волчище, Этот серый идиот – День-деньской бутылки ищет, Отоспаться не даёт? Иль с другим ежом подрался Из какой-то чепухи? Неудачный день задался? Иль… не пишутся стихи? Не звонят друзья, не пишут? Позабыли дети дом? Не отчаивайся, слышишь, Как-нибудь переживём! Лезь в корзинку, черноокий, До опушки донесу! Мы теперь не одиноки – Я в дому, а ты в лесу.

Когда я умру, непременно воскресну - не ждите меня ни в раю, ни в аду. Я буду медведем скитаться по лесу, волчицей степной по оврагам пройду. А может быть, выгнув блестящую спину, в морские глубины с улыбкой нырну – и радостно встретят собратья-дельфины родную, заблудшую в людях, сестру… И кем я ни буду – змеёй или рысью, орлом или мышью, жирафом, слоном – мне только бы справиться с главною мыслью, о чём я мечтала в обличье людском: рычаньем, шипением, клёкотом, писком над степью, над лесом, над поймами рек взлетит моя весть об опасности близкой, названье которой одно – ЧЕЛОВЕК! Ноздрями нащупав отравленный запах гордыни и алчности, злобы и лжи, зверям объясню, как на пальцах,– на лапах: спасайся, беги, затаись и лежи! Капканы и ямы, облава, охота да минут, зверьё моё милое, вас… И буду я счастлива, зная: кого-то пророческий оклик от гибели спас.