* * * А что осталось мне от жизни прежней? Гадать не стоит на орел иль решка, Становится все время на ребро Пустой вопрос. И все погребено В развалинах полузабытых хроник. Вот девушка стоит с веслом Харона, А мальчик дует в пионерский горн. Все спрятано от времени в бетон, Но он не вечен, в трещинах разлуки. Я, как прораб, стою среди разрухи И составляю планы на ремонт. Но время прячет их за горизонт, А на столе, с обмылком колбасы, Как перед взрывом, тикают часы!

* * * Утонул я в пучине Отчизны, Где на дне только мрак мракобесья. Над развалинами коммунизма Ходит стайкой пугливая пресса. Где-то там вверху солнце маячит, Кто-то икс умножает на игрек И в итоге я – теннисный мячик Для играющих в жесткие игры. Так живу я босой, но не голый, Не моральный урод, но калека. И остался моим только голос, Да и тот продаю помаленьку.

* * * Я плыву аквалангистом А желтом море тишины. Я последний лето-писец До пришествия зимы. Небо выспалось на поле. Осень сняла сарафан. На плечах берез приколы: Строчки белого стиха. Где он тот, который пишет, Тот, что радует и злит? Где–то рядом, где-то дышит, Где-то словом прозвенит.

* * * Где-то на окраине моих воспоминаний, куда я порой забредаю в поисках потерянных ощущений, я вижу тебя возле телефона-автомата Ты красноречиво молчишь, а кто-то, на другом конце линии безуспешно повторяет -Алло, алло? Вместе с тобой плачет дождь и на дне его сострадания тускло светится глубоководный батискаф телефонной будки. И когда у меня, иногда ночью вдруг, звонит телефон, я поднимаю трубку и слушаю тревожное молчание и влажный шорох далекого дождя.

* * * Эта осень так искусно Из меня веревки вьет: То приблизит, то отпустит, То под ноги упадет. Все же лето отлетает. Ветер тешится золой. Я, как лист бездомный, маюсь Между небом и землей. Одиночеству служенье, Невезенья полоса. Но не греет сожаленье Твои желтые глаза.

/вариант/ Изыски языка и цвет, и аромат, А между ними мат без славы и наград. На место ставит он, как вывих костоправ. Но забивает вкус обилие приправ. А грешный наш язык, который без костей, Рисует этот мир размыто, как пастель. И, глядя на нее и умный и дурак Все могут поправлять на «этак», и на «так». Но может не язык тому виной, а взгляд, Когда мы невпопад стреляем наугад. И принимают дробь заряда облака, Когда «замылен» глаз, когда дрожит рука. Не бейте в небеса, а точно под обрез. Что сброшено с небес, к ногам приносит бес. Он просится, как пес, к вам в душу на постой, Но смотрит свысока, хоть и юлит хвостом. .

А город спал щекою на ладонь Вдоль гавани из темно-синей краски. Словно девчонки выпускного класса Акации стояли над водой. И лунный свет сквозь шепот тишины, И плеск волны у изголовья мола… Весь мир вокруг был бесконечно молод, Как будто бы и не было войны.

( нью фантазии) Стул стоял на низком старте Между фалдами маэстро. Были скрыты бриллианты От маэстро задним местом. Мог на них бы жить в Париже И сидеть в Пале-Рояле, Только он, глаза закрывши, Правил парусом рояля. Были музыки раскаты Словно вздохи атмосферы. В зале плакали мулаты, Все из Рио-де-Жанейро.

Напрасно молодость беспечна, Ведь время грубый визажист. Всегда движение конечно, А бесконечна только мысль. Да, жизнь не склонна к постоянству И разум впитывать спешит Все, чем заполнено пространство Вокруг бессмертия души. Но смысл дается постепенно И будем до исхода дней Дивиться грации растений, Скупому мужеству камней.

Источник Любви, который находится внутри тебя переполняет твое юное тело и готов выплеснуться через край на первое, что попадется под ноги. Но ты находишь объект любви, и она заполняет все пространство, существующее между вами. С годами это пространство увеличивается до размеров всего сущего и даже, более того, ты начинаешь ощущать Нечто, находящееся за его пределами. Но источник подсыхает и ты начинаешь расходовать Время по каплям, как валерьяну. И тогда сердце наполняется любовью к Богу. Она кажется неиссякаемой и вечной пока ты жив.

Спокойно, не спеша, Без боя и преград Ты в жизнь мою вошла, Как армия врага. Пылало все вокруг. Пылала ночь без дня. И даже лучший друг Не вынес из огня. Ни схима, ни успех Меня не защитят. Мой первородный грех В том, что люблю тебя.

Ты посадишь цветы рассвета Далеко, на окраине моря. И над ними появятся птицы, Вслед за ними появится город. Побегут по рельсам трамваи Друг за другом, играя в «салки». И проснувшись под одеялом Потолков, улыбнуться люди. Только хмурый бомж на скамейке Отряхнет с мятой кепки звезды. Вот тогда можешь выпить кофе. Покурить тайком сигарету И пойти на вторую работу, За которую платят зарплату.

«Окаянные дни» И. Бунин Негасимый куст Выжжен намертво. Развернулась Русь Красным знаменем. Смотрит что украсть Шпана местная. Развратила власть Власть Советская То пальба, то стон Прорезают мглу. Божья мать окном Светится в углу. А в пресветлый храм, Где Христос распят, Влезла по верхАм Сволота и пьянь. Под гармошки визг Дым и гарь окрест. На крыле висит Козломордый бес. Знать ушли в поход Полки Игоря. А с врагом народ Водит игрища. Не блюдет себя В покаянии. Время Каина Окаянного.

Кружится первый снег за голубым окном, А город затонул на дне глубокой ночи. Ныряет самолет под днища облаков, Уже никто его прибытье не отстрочит. Пружина тишины сжимается опять До выплеска зари, до воробьиных прений. Ночные журавли по небу не летят, Но осень до весны печалью сердце греет. Беспечный и святой, не пойманный в ладонь, Над крышами домов, над темными крестами Порхает первый снег, как первая любовь. Быть может по утру, он на земле растает.

Обделенный судьбой, удивленный любовью, Я поставил скрижали в свое изголовье. Я - живая мишень в перекрестье законов, Станционный смотритель пустого перрона. Все ушли поезда. Провожающих нету. Дождевая капель, переводчица лета На слова, на дела, на прощальные слезы. Это значит, ко мне возвращается осень Разведенной женой, гранью старого скола. По груди косогора струится наколка Темно-синей реки. Дождь ушел через сутки, Овдовевшая грязь тускло сохнет в разлуке.

Он выходит на сцену, сегодня он греческий кесарь. Как вселенная светятся в темном провале глаза. И застыл дирижер, ожидая привычного жеста, Чтоб обрушить оркестр на притихший в предчувствии зал. Горлом выкатив вверх кантилену высокого звука, Будет несколько раз по цветам выходить на поклон… Он покинет театр пустынным ночным переулком, Чтоб увидеть ее обожженное светом окно. И замедлив шаги у калитки, слегка приоткрытой, Будет долго стоять, освещенный ленивой луной. Его сцена прошла, но никто не «бисирует» выход. И он пьет неуспех, разбавляя его тишиной.

День, словно конь на поводу, Ушел дорогой непросохшей. Последний лист в пустом саду Нам машет детскою ладошкой. Нальем бокалы прежних чувств. И выпьем, поминая лето. Зажги пасхальную свечу, Чтоб осветить дорогу к свету. Мы дверь прикроем за собой, Пускай за ней шумят народы, Ведь продолженьем нас с тобой Не люди будут, а природа.

А камня пласт, нетронутый рукой, Казалось, не подвластен переменам. Он выпечка из высевок веков, Которую грызет упорно время. Пригоден для дворца и для тюрьмы. На нем потомкам выбиты скрижали. Но, как бы форму не меняли мы, Он не меняет сути содержанья.

Под чертой горизонта осень подводит итоги лета. Развернутые свитки дорог читаются мелким дождем. Я, да собака напротив, оба смотрим в одно и то же окно, только она снаружи, а я изнутри. И потому у нас с ней разные точки зрения на происходящее за стеклом. Холодное пламя листьев пробегает между ветвей, на которых глубоко задумались птицы перед перелетом в дальние страны. Пахнет сыростью ночь и полотно темноты шевелят сквозняки надежды, что все еще вернется, что все еще сбудется, все то, что было и нам снова приснится все то, что не сбылось. Оглянутся уходящие навсегда и встретятся наши улыбки.

Я храм воздвиг, но не нашел покоя. Пускай простят за это небеса, Рукоположен собственной рукою И сам собою возведенный в сан. Ищу, ищу спасительные строчки, Не сетую на славу, не ропщу. Сбивая шаг на камнях многоточий, Иду в стихи, как на прием к врачу! Раскрепощает душу бес сомнений И нарушает правила игры. Не излеченья жажду – исцеленья, Не абсолютной правды, а любви!