* * * В разлуке жили мы и нЕ жили, Вновь повстречались – и уже Два робких солнышка забрезжили: В моей душе, В твоей душе. Здесь, над трамвайной остановкою, Молчала призрачно луна, Казалась тишина неловкою, Звонком звенела в нас она. Молчали трудно и измученно, Друг с другом рядом и… вдали. Телами вроде бы приучены, А прикоснуться не могли. В глаза друг другу глядя пристально, Мы не услышали трамвай – Он простучал, осыпал искрами… И я сказал вдруг: - А давай… - Давай! – шепнула. …Тени шаткие Гонял по комнате торшер. Два солнышка горели жаркие: В твоей душе, В моей душе. 2020 г.

* * * В этот день девять лет назад не стало мамы. Ажурна вязь кладбищенских оград (Один раз в год сюда иду… не чаще), Безмолвны плиты, строенные в ряд, Но кажется, что все они глядят В живую плоть сурово и кричаще. На полверсты – величие и тишь. Глотком слюны их сна не нарушаю, Святым камням дремать я не мешаю, У одного лишь с болью вопрошаю: – Безмолвная, ну что же ты молчишь?..

* * * В стекле окна не утра отпечаток – Морозной ночи слюдяной узор. Стена глуха. Насквозь не докричаться До тополей, шагающих в простор, До фонаря, что безразличья полон, Чей тусклый свет почти не режет тьму. Сквозь щели рамы – холод, холод, холод К ногам, К ладоням, К сердцу моему. Рассвет всё ближе, он ветрами гулок, Пуст, неуютен, по-январски льдист. Ещё тенями вычерчен проулок, Но меж домов уже не столь тенист. И набирает белизну мой дворик. Хоть солнце появиться не спешит, Но у крыльца уже маячит дворник, Уже метлою под окном шуршит. И надо б выйти – хоть и ненадолго, Пусть льнёт мороз к болючему виску, Но выпросить у дворника метёлку, Чтобы из сердца вымести тоску… Ах, кабы так: метлою по сосудам – И унялась, и отпустила боль, Но снова сердцу говорит рассудок: Ничем, ничем не вымести… любовь. 2018 г.

* * * Ну что с того, что он сказал: «Не буду куклой ротозеям!» …Пришли, как в выставочный зал, Под своды ветхого музея – В его холодную избу, Где пахло хвоей и свечами. Стояли, закусив губу, С глазами полными печали. Из красно-белого тряпья Гримаска постная желтела, И каждый думал: «Там не я. Моё пока упруго тело. Мне до холодного одра Ещё…» Оркестр привычно грянул, И каждый понял вдруг: пора! В последний раз на куклу глянул… И потянулась чередой Толпа за неказистым гробом, За чьей-то личною бедой, За ним – не важным, не особым. Тропинкой, что вилась дугой К почти забытому погосту, Шагали, гнулись под пургой, Трамбуя снежные заносы. У ямы, где земли куски Разнились с белизною снега, Сморкались в белые платки, Сопели, молча глядя в небо. И застучали о кумач Земли оледенелой комья… А был ли стон? А был ли плач? Не помню… Да и не о том я. 2018 г.

* * * Расстегнула облака Молния, И разверзся небосвод Ливнями. И пошла гулять река Волнами, Цвет её лазурных вод Вылинял. А по этой по реке В лодочке, Режет волны мужичок Суетный. С песней да с веслом в руке, С водочкой, Дождь по бороде течёт… Ну его! Гром гремит? Пусть входит в раж. Чаще бы. Ведь с природой на молчке Нет пути… Мужичок-то явно наш, С Брянщины, И плывёт он по реке Ипути. Взмах весла – к селу скачок (Долго ли?) Там жена в кастрюле щи Выставит… Тише, речка! Не плещи Волнами, Лодка, стой! Пусть мужичок Выспится. 22 сентября 2018 г.

* * * Мне хочется быть честным до конца. Давай же зачехлим на время пушки, Уже давно стучат, как погремушки, О рёбра беспокойные сердца. Кровь, что взрывалась от касанья рук, Уже не горяча под поцелуем, По змейкам вен её шальные струи Не добавляют сердцу прежний стук. Угасла свечка, над которой нимб Свивал дымок, над головами рея. Камин коптит – давно уже не греет, Огня большого жаждет наш камин. И чувства больше не наносят ран, Свой срок они исправно отслужили. Уже восстановил свои пружины Объятьями продавленный диван. Он будет в час высокий не скрипуч (Ну разве что прогнётся еле-еле), Когда с зарёй поднимет нас с постели Бродяги-солнца бесноватый луч. Твержу себе: «Страстями не живи, Должно быть сердце разумом ведомо». А шёпот жарче печки, громче грома Всё о любви кричит мне, о любви. 30 июля 2017 г

* * * Снимите простыни с зеркал, Ничем печалить вас не буду – Ещё разок взгляну «оттуда» На пёстрый жизни карнавал: Под звонкий цокот кастаньет Гудят басы, пищат сопрано, Зовут на танец барабаны, В том буйстве неподвижных нет. Где в нём друзья, а где враги – Не распознать в единой пляске; А здесь одни и те же маски У Господина и Слуги. Им – барабаном молоток, Что гвоздь вгоняет в крышку гроба. Под этот стук не спляшут оба, Не пустит крышка-потолок. И не безумствует толпа, Ни скрипки не поют, ни трубы, Лежат безмолвно черепа И улыбаются безгубо. От мала до велика вплоть Не на пиру, не за столами, Здесь не любуются телами, Вином не согревают плоть… Шёл карнавал по черепам, Творя безумию молитвы, Менялись на бравуре ритмы, Редела, узилась толпа. А пляска буйная всё жгла, И, веселясь, сердца сжигала, И… Нет, завесьте зеркала, С меня довольно «карнавала»! 18 июня 2018 г.

* * * «Знала только ночка тёмная, Как поладили они. Распрямись ты, рожь высокая, Тайну свято сохрани!» Николай Некрасов Густая рожь сомкнула колоски, Готовя нас для таинства святого. Скажи мне, уж не с бабьей ли тоски Ты выбрала меня, а не другого? Не потому ль, что по глухим ночам, Когда на сердце горячо и пусто, Ты поклонялась скрипкам и свечам – Не ярым трубам и не ярким люстрам; Когда так громко тикали часы – Как будто бы клюкой о пол старушки.

* * * Безмолвье женщины… Что может быть страшней? Когда обидой жгучею ведома, Свою печаль несёт она по дому, И всё в нём затихает перед ней. И кажутся мрачней его углы, Их желтизной не обливают люстры, И в складках штор окна – холодных, тусклых – Хоронят скрипы стулья и столы. По дому тихо женщина идёт. Вот на диван продавленный садится, На жёсткий драп ладонь она кладёт… Уже светлей окно, а ей не спится – Безмолвна женщина в тисках своих обид, Они саднят и жгут её колюче, И вместе с ней всё также дом беззвучен, В нём, неспокойном, каждый гвоздь не спит. Кто ты, обидчик? Нагрубивший муж, Любовник или липовый сожитель? Ключ поверни в замке – войди, разрушь Безмолвья женщины холодную обитель. Ей поцелуем губы отвори, Сломай молчанье стен тугих и толстых – И говори, и говори, и говори О чём угодно, только не безмолвствуй. 19 июля 2017 г.

* * * В сорок первом на заре был убит, Всё, чем жил я, превратилось в скелет, Надо мною лишь безмолвный гранит… Так лежу в земле я семьдесят лет. Я не вижу, как плывут облака, Как ветра сухие гнут ковыли, Но глазницами пустыми в века Целю скорбный взгляд сквозь толщу земли. Вижу я: на землю лёг первый снег, Из небесной чистоты он возник. У гранита встал седой человек, Положил к нему букет из гвоздик. Положил цветы, потом шапку снял, Головою у надгробья поник. Так стоял он и молчал, и молчал, О своём молчал – о важном – старик… А за ним пришёл к надгробью юнец, Чем-то острым мой гранит ковырял, Был без свастики… Я понял: близнец Офицеру, что меня расстрелял. Мне, убитому, бы встать в полный рост – Да гранитная плита тяжела… Лишь земля вокруг намокла от слёз, Из пустых глазниц слеза натекла.

* * * Касалась тускло и сонливо Луна вечернего налива Морщин раздёрнутых гардин, И ярко на стекле оконном Привычным для зимы шаблоном Цвела мозаика из льдин. Усердно надувая щёки, Вдувал мороз ветрами в щёлки Февральский холод и озноб. В волшебной сказочной картинке ЧуднО выкладывались льдинки В хитросплетенья снежных троп. Пурга в окне качалась шатко, В одном из вензелей лошадка Из серебра примнилась мне, Она в снега тащила сани, А вслед с гусарскими усами – Удалый воин на коне… А кто в санях, ужель принцесса?! Она спешит в орнамент леса, Но чем же так удручена? Увы, ей жить уже недолго, Наутро солнечной иголкой Кольнула вязь окна весна.

С праздником, милые женщины! * * * Что меня заманило в ту ночь На опушку закатного леса, Где слагалась из посвистов пьеса Соловьями, не знавшими нот? …Мне луна серебрила лицо. Тусклым блеском её отуманен, Я, блуждая по тьме, в глухомани На лесное набрёл озерцо. Там, под ивами, вдруг разглядел, Как на глади холодно зеркальной Мутноватым рисунком наскальным Женский лик отразился в воде. К телу женщины льнула луна, Грудь её серебрила волною. Словно дивное диво лесное Обнажённой стояла она. Не смущаясь, ничуть не стыдясь, Отдавалась живительным водам, Словно зная: она – часть природы, Её самая главная часть. В восхищенье, в порыве любви Лес застыл перед ней величально… И стоял перед ним я в молчанье, И молчали со мной соловьи.

* * * Прости мне, друг, что не было меня В тот хмурый день в бою с тобою рядом, Твой «Бэтээр» разорвалО снарядом, А я тебя не вынес из огня. А я в тот день в бою за Файзабад, Полёт осколка не определив по звуку, Был ранен в грудь, Мне прострелило руку Полуживым был привезён в Санбат. Здесь всё кругом белО. И тишина Покоем будто выбелила своды, Но пОтом гимнастёрки запах йода Перебивает всё ещё война. Мы всё ещё с тобою бьём с колен В стреляющую глушь из автомата, Бегут во тьму и падают ребята И смерть для них желаннее, чем плен. …Весну сменила новая весна, Она вошла в больничные покои, Но по ночам мне не даёт покоя Моя несовершённая вина. Судьба иная, видно, мне дана: Я не сожжён, я не погиб от пули – Вернулся я… А ты упал в Кабуле. И в этом моя тяжкая вина.

* * * Из карт краплёных строю я дома И сам в такие домики не верю. Какой-то шифр мудрёный мной утерян И в юность мне не написать письма. Зачем с тетрадью тощею стою На склоне лет, на рубеже эпохи? Стихи мои всего лишь пустобрёхи, А мне казалось, что я их пою. А мне казалось: сердце – тетива И слово моё пущено из лука… Какая всё же сложная наука – Святые чувства обрамлять в слова! И не освободиться мне от гирь, И блеск железа – вместо перламутра. Но… ночь прошла, и выпал снег наутро, И веткой клёна мне качнул снегирь. 2003г.

Семь лет назад в ночь с 31 на 1-ое не стало мамы... * * * Брату Леониду. Покаяния нам мало, Спину всхлипами горбь не горбь… Что ж при жизни мы так к мамам? Что ж теперь, потеряв, – в скорбь? Мхом покрыло сырой камень, Губ раскаяньем не криви. Не укроет травой память, Нету сорности у любви. Нам сюда бы с тобой чаще – Грудь повыплакать, только всё ж Сон душой не тревожь кричащей, Даже шепотной не тревожь. Тишина. Только над прахом Пара птиц всё кружит, кружит. Может быть, в этих двух птахах Две огромные их души. …Осветлилась душа помином, Звёзды ярче и чутче к нам. Это светят, склонясь над миром, Нам в пути миллионы мам.

* * * Вновь с собою один на один И ничто в диалоге не радует. Даже снег, словно белый стрихнин, Мне на плечи всё падает, падает. Прежде жаждал я этих порош, Что же ныне на сердце оставлено? Неужели под скрипом подошв, Как и снег, всё былое раздавлено? Мне бы выразить снегу протест, Мне б на чудо природы оскалиться, Только белые мушки с небес Мне на плечи всё валятся, валятся… Нет, на снег обижаться нельзя, Мы под ним ходим белыми цаплями. Пусть снежинки по лицам скользят И становятся тёплыми каплями. В снегопад я охотно войду. От себя не уйти и не спрятаться, Просто можно у всех на виду, Не таясь, без причины расплакаться.

* * * Выбелится, выстелется скатертью дорога, Полозками в ниточки ляжет санный путь. Подгоню я Чалого к твоему порогу, Не достал я троечки – уж не обессудь. Ах как будет сыпаться снег в лицо комочками! Выстроится елями тракт по сторонам. Будем пить мы водочку мелкими глоточками, Бросим недопитое встречным пацанам. У сосны разлапистой осажу я Чалого И тебя, задрогшую, в шубу уверну. Мне не надо многого, мне не надо малого – Лишь тебя, любимая! Лишь тебя одну! Под сосною этою на перине снежной Шаркнем, как по гравию, по душе душой… - Нежно ль тебе, милая? - Нежно, милый, нежно… - Хорошо ли, девонька? - Очень хорошо! А когда над соснами, А когда над елями Зажелтеют звёздочки, торопя нас в путь, Посвищу я Чалому кодовыми трелями… - Задержались, Чалушка, уж не обессудь. В путь обратный тронемся, Будем ехать медленно, Я тебе дорогою сказок нашепчу. Про царей да молодцев, про болота с ведьмами… - Сказки слушать хочешь ли? - Сказывай.

* * * Ударились судьбою о судьбу И разошлись дорогами шальными. Мы жили праздно, празднично… А ныне Вдруг оказалось – петлями стальными Прикованы друг к другу, как к столбу. …По вечерам, когда багров закат, И звёзды мне помигивают сизо, Я наблюдаю, свесившись с карниза: Как весел город, ливнями облизан, Как скучен женщин вялый променад; А там, за далью, за горбами крыш В раздумный час – я это знаю точно – Повёрнута тоской на полуночье, Таинственно тиха, как многоточье, Ты к моему окну лицом стоишь. Уже лилово отпылал закат, И небу ночь разгладила морщины. Ты смотришь из окна, как без причины Внизу туда-сюда снуют мужчины, Привычный довершая променад. …И горечь, не подвластную уму, Ни ангелу, ни Богу, ни Мессии, И никакой иной фантомной силе, Мы оба в эту ночь с лихвой вкусили И вскрикнули. И у себя спросили: - Ну, почему...

* * * Борису Фельдману Над Россией ветер резок и колок. - Улетаешь? - Улетаю. До встречи... Мой прощальный взгляд был слишком недолог, Ну а взгляд его был так бесконечен. И была в том взгляде горечь и смута. В нём, последнем, целый мир отражался. Видел я, как самолёт разбежался, Только взлёт не стал смотреть почему-то. Друг считал, что он России не нужен, Вместе с нею и меня он отрезал... Застегну свой воротник я потуже, Над Россией ветер колок и резок.

* * * Не будет уже больше солнцепёка, С полей давно убрали колоски, И небо, будто глаз с кровоподтёком, Слезится и слезится от тоски. Ещё вчера, при солнце, душ небесный, Казалось, не прольётся ни за что… Кто за ночь в небе насверлил отверстий? Кто произвёл такое решето? Ну, разве эта пелена густая С небесной наволОки льётся? – Ложь! Дождь из самой земли произрастает, Он из неё взлетает к небу, дождь. Лишая дерева тепла и жизни, Он застывает льдинкой на листе, И чавкает под шагом дёрн осклизлый, Звенит монеткой наледь на кусте. …Прощай, тепло! Ты ныне так далёко – Не разглядеть, хоть встанешь на носки. Не будет уже больше солнцепёка, Настало время скуки и тоски.