Яков Есепкин Альбом Сквозь кровавый рот Я женщину помню, чей лик, не клонясь. Горел в новых святцах казенного быта. Весь свет потускнел и отбелена бязь, Окончилась жизнь, а печаль не избыта. Тоску невозможно избыть, но и ты, Прошу, не спеши от разлук отрекаться, Еще воссияет в огне темноты Звезда, под которой нельзя оставаться. Весь свет потускнел из начала в конец И так повернулся, виясь вдоль простора, Что даже в альбоме -- не лик, а рубец, И блещут, свиваясь, размытые взоры.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот девятый опус Ирод, Ирод, се брашно твое И в амфорах вино ледяное, Алавастром ли, гипсом остье Смерть забелит - мы виждим иное. Колоннаду и сад обойдем, Не четверг, а серебро лиется, Во златых кашемирах блюдем Тайность вишен, пусть Хала смеется. Наливай, кто отравы алкал, Фарисеи и дети уснули, Шелк тиснит сукровицу зеркал, Им пьянить нашей кровью июли. .Пятьсот десятый опус Виждь последнее лето, алей Нет его, искупаемся, дивы, Кровь совьем, чтоб кувшинок-лилей Хлад ожечь, сим украсить ли Фивы. Низлетят с хоров лет ангелки, Ах, не плачьте еще, палестины, Мы опять на помине легки, Вкусим райские ж волны и тины. Юды с нами, а внове не им Торговаться фамильною славой, Хлебы мазать серебром - храним Каждый миг наш виньетой кровавой.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот седьмой опус Нас ли ждали к эдемским столам, Антиохия тех ли взерцала, Шелк порфирный вился по углам, Днесь его источают зерцала. Ванных кафель распишет изверг Ядом розным, жасминами Ханны, Се порфировый чистый четверг, Все пием здесь, хотя недыханны. Ах, тусклые оставьте мелки, Аониды, по мраморам этим Чернь и могут лишь бить ангелки, Нимбы коих мы всенощно цветим. .Пятьсот восьмой опус Что рыдать - отзвучали пиры, Источились фалернские вина, Вместо севрской витой мишуры Нощно блещет небес горловина. Из Тироля востретим гонцов, Выпьем яды ль Моравии мрачной, Где и челядь беззвездных дворцов, Где и плакать о дщери внебрачной. Кровь ожгла хоровой мезальянс, Но сквозь сон различит Береника, Сколь еще серебрится фаянс И пирует на небах Герника.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот пятый опус Се, незвездные яства горят На столах и цветки золотятся, Четверговок сильфиды мирят, О лилеях менины вертятся. Ах, претмились земные пиры, Благ к эфирным август данаидам, Неб и звезд тяжелее дары, Оявленные тихим обсидам. Хоть несите порфировый хлеб, Вин диамент солейте на мрамор, Мы тогда и в огранности неб Мглу оплачем сиреневых камор. Пятьсот шестой опус Тусклый август серебро лиет, Яства чахнут о столах и хлебы, Во незвездности благих виньет Это мы ли пируем у Гебы. Дале немость, одно и молчим, Зря в хлебницах фиванских лилеи, Всё диаменты неба влачим, Всё пречествуем нощи аллеи. Вот еще соявимся из мглы, Яко ангельский сад безутешен, Юродные оплакать столы И вишневую цветность черешен.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот третий опус Хоть и яду сюда, пировать Ныне царские дети садятся, Вейся, мрамр, ангелков укрывать Басмой станем, где патины рдятся. Как темны эти гипсы, арак Их ужель не отбелит меж лилий, Ах, в меловый заступимся мрак, Вижди сех, не бледнея, Вергилий. Осыпается басмовый мел С лиц кусками, со чел невенечных, Кто превидеть еще нас умел, Бьется, бьется в шиповниках млечных. Пятьсот четвертый опус Кровь нисана с гортензий сольем, Вспеним ею златые куфели, Чти скитальцев ночных, Вифлеем, Подавай им вино и трюфели. Что ж успенных сильфидам корить, Буде юность веселие имет, Станем граций чудесных мирить, Наши ль звезды тлеение снимет. Челядь спит, во смуге ободков Мы одне, в сукровице незвездной, И не алчем вина и цветков, И с Уранией плачем над бездной.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот первый опус У Ирода ломятся ль столы, Се вечерии, томность фарфора, Все царевны еще веселы, Где тлеела – течется амфора. Ах, то нас виночерпии ждут, Оявим небозвездные чела, Бел пергамент и тени ведут Купы звезд по сукровице мела. Нощь обручна с худою сумой, Помнить слугам ли Мод и Цецилий, И холодной горит суремой Желть оцветших мелованных лилий. Пятьсот второй опус Дионисии вина лиют, Полны амфоры днесь кружевные, С данаидами ключники пьют, Пирования длятся земные. Чермных вишен к столам поднесем, Пусть на звезды август уповает, Благоволи, Урания, сем, Кто одесно еще пировает. Ах, царевны уснули давно, Мрамор звезд не воспомнил тлеенных, И течет золотое вино Меж перстов меловниц опоенных.

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто девятый опус Снова Троица сонно цветет, Убирайтесь жасмином, стольницы, Аониты, блюдя пиетет, Фей чаруют до новой денницы. С кем и вился тлетворный Зефир, В пировых ангелки почивают, Ни Летиций, ни Цинний и Фир, Веселее ль трапезы бывают. Мглу Геката еще совлечет, Всцветим палую бель Таорминов, Где серебро течет и течет На путрамент из тусклых жасминов. Пятисотый опус Мрамор, мрамор, опять ли сюда Ангелочки небес и летели, Нощно мглу источает Звезда, Умирать под какою хотели. Веселятся хмельные купцы, Наше терние мелом обводят, Август нем, опускайте венцы, Пусть убийцы сейчас хороводят. Век и будем укорно стоять, Шелест крови глуша пламенами, Се алмазы и небо, ваять Павших туне со мглой и звонами.

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто седьмой опус Не хотели еще умирать, А на троны позвали иные, Будет август плодами карать Иродивых во сроки земные. Мертвым отроцам яства несут, Биты вершники трутью меловой, Никого, никого не спасут Аониды за ветхой половой. Пей вино, Азазель, веселись И вкушай темноцветные чревы, Аще вишнями тьмы пресеклись, Хоть златые оплачем деревы. Четыреста девяносто восьмой опус Меловые опять зеркала Окружили певцов темнооких, Пепла мало Клааса, зола Пусть виется меж башен высоких. Тень Иосифа тронно горит, Иль вертепы младенцам – подолы, Аваддон ли звездою сорит, Гладь сарматские чертят гондолы. Вот и мы с Береникой вдвоем Из понтонных огней соточились, Где Венеции тлел окоем И письму аониды учились.

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто пятый опус Желтой ниткою мрамор тиснят, А золоты на пирах блистают, Наши ль тени бессмертие мнят, Фру в альковах канцоны листают. Энн, вишневое миро сюда, Ах, Шарлотта и Эмили вместе Пудры веют над сколками льда, Мил август формалином сиесте. Ждал нас Ирод к столу, это мы Преявились меж лилий склепенных, С ниткой желтою всяк --- возаймы Хоть бы потчуйте ядом успенных. Четыреста девяносто шестой опус В мертвом золоте Ада врата, Зелень черная сны увивает, Се и мы, се и жизни тщета, Всё юдольная чернь пировает. Береникой звалась ты, иным Нежным именем, сеней Вероны Тусклый светоч окрасил земным Чудным блеском свечения оны. Веселитесь еще, по уму Бал ваш, юдицы, пудра собьется— И узрите, как страшно сквозь тьму Пурпур в золоте мертвенно вьется.

Яков Есепкин На смерть Цины Пятьсот пятый опус Се, незвездные яства горят На столах и цветки золотятся, Четверговок сильфиды мирят, О лилеях менины вертятся. Ах, претмились земные пиры, Благ к эфирным август данаидам, Неб и звезд тяжелее дары, Оявленные тихим обсидам. Хоть несите порфировый хлеб, Вин диамент солейте на мрамор, Мы тогда и в огранности неб Мглу оплачем сиреневых камор. Пятьсот шестой опус Тусклый август серебро лиет, Яства чахнут о столах и хлебы, Во незвездности благих виньет Это мы ли пируем у Гебы. Дале немость, одно и молчим, Зря в хлебницах фиванских лилеи, Всё диаменты неба влачим, Всё пречествуем нощи аллеи. Вот еще соявимся из мглы, Яко ангельский сад безутешен, Юродные оплакать столы И вишневую цветность черешен.

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто третий опус Антикварные виты столы Чермной патиной, щедро лиются Яд со пуншем, опять веселы Четверговки, алкая, смеются. Ах, зачем нас и мертвых темнить, Верди, Брамс иль Моцарт восстенают, В шелках тени сбежитесь казнить, Сколь молчат и бессмертие знают. Век паяцев и падших столиц, Мышъяком шелк испитан червонный, Хоть следите, как с мраморных лиц Наших точится мел благовонный. Четыреста девяносто четвертый опус . Тушь парфянскую выцветит мгла, Лорелея холодную пену С дев смахнет, круг пустого стола Соберемся - воспеть Прозерпену. Сицилиек балует июль, Вишен сем, пусть резвятся менины, Вновь утопленниц ищет Эркюль, У мадам Бовари именины. Днесь и мы яды эти пием, Цин в зерцалах следим червотечность, И тоскуем о веке своем, Преливая вишневую млечность.

Яков Есепкин На смерть Цины Из Аида Огнь тепличных цветов, сих карминовых залов уют Полюбить ты смогла и не знала в безумные годы, Что гранили валькирии нашей тоски изумруд, Звезд оправы украсив им и смертоносные оды. Освященные скорбью, туда полетели они, Где умеют ценить безупречные эти размеры, Где величье двоится и комкают лед простыни Отраженья, а вечность изящные любит манеры. Но изящество стоит бессмертия, красным в желти Золотистой мелком ангелочки увеченных значат, Красоты не прощают камены, а ты их прости, Поелику со мной о гербовниках Смерти маячат. Лебедь, лебедь Стратим, ты куда улетаешь опять, В небесах догонять нынче светлых цветочников туне, Сколь двоиться преложно и Леты оплаканной вспять По две те не бегут мировольные волны в июне. Свечки рано сдвигать, паки рано венцы выносить Из келейной аромы, серебро, зри, воры считают, Буде Господа звать и цветки меловые косить Нам нельзя, пусть сейчас книги жизни царевны листают. Все оцветники наши, все наши и кельи-гроб

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста девяносто первый опус Как еще не допили шато ль, Арманьяк золотой и рейнвейны Царств Парфянских и Савских - о столь Бьются звезды, а мы небовейны. Меловниц всепечальных шелки Во сундуках тлеют окованных, Днесь летят и летят ангелки Не во память ли чад царезванных. Се, ищите нас, челяди, впредь С мелом красным в зерцальников течи, Где тускнеются воски и бредь Снов беззвездных лиется под свечи. Четыреста девяносто второй опус . Мрамор выбьем кусками, венцы С темных глав преточащие снимем, Веселятся в трапезных купцы, А и мы звезд высоких не имем. Развевайся, нисанская злать, Май грядет, пусть камены ликуют, Всецветочным пирам исполать, Псалмопевцев ли ныне взыскуют. Ждут к столам нас юдицы во сне, Тусклым ядом чинят меловые Угощенья и пляшут одне Тени их меж свечей неживые.

Яков Есепкин На смерть Цины Четыреста восемьдесят девятый опус Молодое вино излием На стольницы владык всеодесных, Не дождался еще Вифлеем Бледных агнцев и музык чудесных. Полны кубки и внове столы Дышат мрамром, тиснят им фиолы, Иудицы ль одне веселы, Ах, не плачьте по небу, Эолы. Где морганы о злате горят И темнятся букетники мая, Наши мертвые тени парят, Над юдолию желть вознимая. Четыреста девяностый опус Губы в мраморе темная злать Выбьет нощно, фиол сокрушится, И тогда небесам исполать, Где еще сон безумцев решится. Милость звездная паче судьбы, Наши тени Геката лелеет, Холодны ли мраморные лбы, Сам Аид им венцов не жалеет. Из Вифании как нанесут Ангелки черных трюфлей и мела Райских яств - удушенных спасут, Чтоб всевечно музыка гремела.

Яков Есепкин На смерть Цины Ночи Аида Во десницах сквозь вечность несут Всеблаженные стяги знамений, Но и ангелы днесь не спасут, Иоанн, зря мы ждем откровений. Что еще и кому изречем, Времена виноваты иные, Богословов распяли зачем: Силуэты их рдеют сквозные. Сколь нельзя нас, возбранно спасать, Буде ангели копия прячут, Будем, Господи, мы угасать, Детки мертвые мертвых оплачут. Мировольных паси звонарей, Колоколен верхи лицеванны Черной кровию нищих царей, Рая нет, а и сны ворованы. Бросит ангел Господень письмо, Преглядит меж терниц златоуста, Музы сами тогда в яремо Строф трехсложных загонят Прокруста. А урочными были в миру Золоченые смертью размеры, Но Спаситель окончил игру, Черны лотосов гасят без серы. Речи выспренней туне алкать, Нет блудниц, нет и мытарей чистых, Оглашенных к литиям искать Поздно в торжищах татей речистых. Ах, литургика ночи темна, То ли храмы горят, то ль хоромы, Не хотим белояствий-вина, Что, Господь, эти ангелы хромы. Припадают на левую ость, К

Яков Есепкин Улисс XX век Вал над галерою навис, Остановились воды. Закончил странствия Улисс, Уставший от свободы. Умолк слепой певец богов, Но призрак жизни вьется Там, где ни попранных слогов, Ни рифм не остается. Никто, Эсфирь, не говорит На смертном перелете, И пламя темное горит В надмирной позолоте. Века умчались, а досель Чадит в руинах Троя, Итака ладит колыбель Для нового героя. Тоской гремит сионский лот И разбивает душу, И он под пзолотом высот Переступил на сушу. Но заняли в огнях места Дрожащие Сирены, Надсадная их нагота Восстала вновь из пены. Он возлюбил угрюмый блеск Очей, когда нагнулся, И не услышал дальний всплеск, От славы -- отвернулся. Наркотики и нежный яд Остались для интриги, Капризной вечности в заклад Передаются книги. Пурпурной буквы не найти, Истлели пергаменты, Легли на римские пути Мелованные ленты. Так и Офелия, и Мод Горят в иных бутонах, Теней прощальный хоровод Водя на геликонах. Скудельной нашей жизни сны Определяют сроки, И новой кла