Все березы окрест расчесав на пробор, Ветер трется дворнягой о санки. Проплывает над полем Успенский собор, Пять веков не теряя осанки. И такой воцаряется в сердце покой – Не спугнуть его, не расплясать бы… И смиренно стою я, касаясь рукой Северянинской старой усадьбы. Ну, казалось бы, крыша, четыре стены, Но не скучною пылью карнизов – Воздух таинством грамоток берестяных И рифмованной дрожью пронизан. Здесь проходят века сквозняком по ногам, Время лапой еловою машет. И играет скрипучих ступеней орган Тишины королевские марши. Потаенной зарубкою, птичьим пером, Волчьим следом отмечено это Заповедное место для белых ворон, Неприкаянных душ и поэтов. Ледяной горизонт лаконичен и строг - Совершенством пугает и манит. И звенит серебро северянинских строк Талисманом в нагрудном кармане. В белоснежной сорочке босая зима Над Шексною гуляет, да Судой. Вместе с нею построчно схожу я с ума. Или вновь обретаю рассудок?

Веселый ангел миражи Рисует гвоздиком. Комета небо сторожит, Виляя хвостиком. Там у галактик рукава С каймою вышитой, А тут по маковку трава. Куда уж выше-то! Нам это поле перейти Бок о бок выпало. Я весь репейник на пути Руками выполол. Осталась только лебеда Неистребимая, Но ты меня не покидай, Моя любимая! Над синей крышею дымок И стол под сливою - Старался сделать я, как мог, Тебя счастливою. Чтоб путеводный свет не гас - В ночи бы выручил, Я «Отче наш» как Отче нас На память выучил. Синицей теплою в руке, Ручным ли соколом, Не важно как, не важно кем, Я буду около. Какая б ни была беда, Тебя не брошу я. И ты меня не покидай, Моя хорошая.

У матросов нет вопросов. Я, наверно, не матрос… Почему мы смотрим косо на того, кто в небо врос? Печка в плитке изразцовой затмевает дымом свет. Выпьем, братцы, за Рубцова – настоящий был поэт! Был бы бездарью – и ладно. Их, родимых, пруд пруди. Угораздило ж с талантом жить, как с лампою в груди - Жгла она зимой и летом, так, что Господи спаси! - А без этого поэтов не случалось на Руси. Сколько пользы в папиросе? Много ль счастья от ума? Поматросил жизнь и бросил. Или бросила сама? Пусть он жил не образцово, кто безгрешен, покажись! Выпьем, братцы, за Рубцова, неприкаянную жизнь. Злое слово бьет навылет, давит пальцы сапогом. Эй, бубновые, не вы ли улюлюкали вдогон? До сих пор не зарубцован след тернового венца. Выпьем, братцы, за Рубцова поминального винца… Тяжесть в области затылка, да свеча за упокой. Непочатая бутылка, как кутенок под рукой. Старый пес изводит лаем. Хмарь и копоть на душе. Я бы выпил с Николаем. Жаль, что нет его уже.

Когда микросхемы были большие, а я у маменьки маленький, мы жили у станции на границе - провинция, губы бантиком! Там искры звездные, паровозные сыпались в снег под валенки, и мне казалось, что гул вокзала – это и есть романтика… Тогда и упал уголек под сердце крупинкой перца. И вот - каюк! - то жжет и тлеет, досады злее, то вспыхивает шутихою… Его умасливал я дорогой, глушил стихами и водкою, а тело тайком от души хотело укрыться под крышей тихою. От Енисея - до "Елисея" Расея стократно пройдена. Но став на тысячи верст богаче, я счастье лишь на краю настиг. Из всех сокровищ в душе лелея два слова - "любовь" и "родина", камин растапливаю на даче подшивкою старой «Юности»… Я стал счастливо-несуетливым. Пусть звезды вершат кружение, стараюсь гордо сквозь век стервозный себя разворотом плеч нести. И, чуя складками битой шкуры привычное с детства жжение, в сугробы искоркой паровозной лечу я под ноги вечности.

Узнал любопытный факт, что с точки зрения гидрологии не Кама впадает в Волгу, а совсем наоборот. Вот и написалось КАМА ВПАДАЕТ В КАСПИЙСКОЕ МОРЕ Из толщи северного льда, Уральский полируя камень, По Каме, словно вниз по гамме, Гиперборейская вода Торопится на зов равнин, Где воблы вкус и воздух волглый… Где посвист иволги над Волгой Ни с чем на свете несравним. И я, конечно, не берусь Оценивать изгибы судеб Двух рек, которые, по сути, Своей душой вспоили Русь. Они - теченье наших дней. В величии не ищут славы: Едины, как орел двуглавый, Не выясняют, кто главней. Пусть канет прошлое на дно. Веками вместе с облаками Нам всем по Волге ли, по Каме До моря плыть - не все ль одно?.. -------------- Для справки: По мощности водосброса Кама превосходит Волгу (3800 м³/c и 3750 м³/c). Средняя и абсолютная высоты Камского бассейна больше Волжского, т. к. в бассейне Камы находятся Уральские горы. Древняя долина Камы старше долины Волги.

Странные, аномальные погоды стоят в Москве в эти дни... *** Громыхнул пологий скат крыши Оцинкованным листом жести. Тополь мне махнул в окно: «Слышишь!?» Сколько радости в его жесте… В январе сошла вода с неба, Разбудила под землей травы. А по мне бы, в самый раз, снега - Не Мальдивы же у нас, право. Пусть других нежданный дождь будит. Засыпай, родная, Бог - с нами. Он до самого утра будет Наши души врачевать снами. Источают торжество скверы, Рождество вот-вот звездой брызнет, Пропитает светлый воск веры Узловатый фитилек жизни.

Путь-дорожка казенная, Январем занесенная. Допотопный трамвай колесит у Покровских ворот. И со мною в вагончике Покупает талончики – Кто от Сима, но чаще от Хама - столичный народ. На окошке протаяны Иероглифы тайные. Кто сумеет прочесть их - навек прослывет мудрецом. Я простужен, и кажется, Что ледовая кашица Пробивая стекло, холодком обжигает лицо. Мимо кухонь и спаленок, Мимо бункера Сталина, Закоулков истории, на перепутьи ветров По бульвару, как по миру, Мой трамвай с третьим номером Ищет к храму дорогу, и вновь попадает к метро. Там старушки на паперти – Словно крошки на скатерти. Их смахнуть со стола – для зимы не составит труда. Дай им, Боже, везения Вновь увидеть весеннее Воскресение ивовых листьев на Чистых прудах. --------------- Не знаю, нужны ли здесь какие-то разъяснения. Но на всякий случай: На улице Мясницкой неподалеку от Чистых прудов в доме N37 (бывшей усадьбе фабриканта И.

Перечитывая старое, дописал несколько строф. Вот что получилось: *** Офонарели города От крымской ночи. В ее рассоле Кара-Даг Подошву мочит. Душа готова пасть ничком, Но вещий камень Гостей встречает шашлычком, А не стихами. Лукавым временем прибой Переполошен. В него когда-то как в любовь Входил Волошин. Теперь здесь новый парапет, И пристань сбоку, И след - на узенькой тропе, Ведущей к Богу. Высокий склон непроходим От молочая. И мы задумчиво сидим За чашкой чая. И теплой каплей молока Напиток белим. А молоко - как облака Над Коктебелем. (Крым) * * * Друзья пришлют под Новый год Привет с Тавриды. И будет радоваться кот Куску ставриды. А нам достанется мускат Воспоминаний - Полоска теплого песка, И свет над нами. …Ты помнишь, как туда-сюда Сновал вдоль бухты Буксир, который все суда Прозвали «Ух, ты!»? Он, громыхая как кимвал, Кивал трубою, Как будто волны рифмовал Между собою. Итожа день, сходил с горы Закат лиловый.

К нам на месяц заехал июнь - Тополиный пушок над губой. Он еще фантастически юн, Но как дерзко флиртует с тобой: Удивляя бывалых кутил, Осыпает цветами Арбат… Он и солнце, как пир, закатил, Чтоб тебе подарить звездопад. И планеты, срываясь с резьбы, Рассыпают фонтаны огня. Но, другие желанья избыв, Ты опять загадала меня…

И проныра утка, и важный гусь Мне крылом махнули, и «на юга». Вот, возьму и наголо постригусь, Как леса на вымерших берегах. Дрожь осин – не блажь, и не просто «ню», Это бал осенний на срыве сил. Над Рассеей всею, как простыню, На просушку Бог небо вывесил. Жаль, что солнца нет, и тепло в облет. Наклонюсь напиться из родника, И... с размаху стукнусь лицом об лед. Да, ты, братец, тоже замерз, никак? Усмехнусь, и кровь рукавом с лица Оботру - не слишком ли рьяно бьюсь? Не ярыжник я, и не пьяница, Но, как пить дать, нынче опять напьюсь. Поманю Всевышнего калачом: "Не забыл о нас еще? Побожись!" Все равно я счастлив, что обречен Ежедневно биться лицом о жизнь.

(из семейного альбома) В нашей кухне витал восхитительный дух тарталеток, Свой пленительный мир из восторгов моих возводя. А за темным окном журавлиные клинья под лето Забивала зима кулаком ледяного дождя. Из каких родников и душевных мелодий тончайших Ты защитный покров терпеливо сплетала тогда, Выставляя на стол тонкостенные белые чашки, Где в напиток богов превращалась простая вода… Цзиндэчжэньский фарфор, преисполненный чайною негой, Согревал нам сердца и беседы изысканный шелк. А за темным окном фонари столбенели от снега, Наблюдая, как он, словно пьяный, то падал, то шел…. Иноземный сервиз – хрупкий символ семейного счастья. Из него и сейчас пьем ночные фантазии мы. А за темным окном над столицей разбитой на части Громыхает салют добела раскаленной зимы.

На Ордынке в неоновой дымке Всепогодную вахту несут Старики, собирая бутылки, Как грибы в заповедном лесу. Не чураются каждой находке Поклониться с корзинкой в руках... Там и «белые» есть из-под водки, Там и «рыжики» от коньяка. Не смыкает стеклянные веки На углу запрещающий знак. В этом доме в «серебряном веке» У знакомых гостил Пастернак. И свеча меж тарелок горела, И гудела метель за окном. И куда-то в иные пределы Уносили стихи и вино. Нынче к этой парадной не сани Подъезжают, ведь время не то, А подвыпивший мальчик в «Ниссане» В кашемировом модном пальто. И свеча, горячась под капотом, Согревает иную судьбу. И звезда, словно капелька пота, У Москвы на чахоточном лбу... Что за тайна во "времени оном"? Сохранились и дом, и окно... Почему же в разливах неона На душе у Ордынки темно? Ведь горело же что-то, горело!… Одолела ли нас канитель? Для чего-то же белые стрелы, Как и прежде, рисует метель!

Не греми рукомойником, Понтий, не надо понтов, все и так догадались, что ты ничего не решаешь. Ты и светлое имя жуешь, как морского ежа ешь, потому что всецело поверить в него не готов. Не сердись, прокуратор, но что есть земные силки? Неужели ты веришь в их силу? Эх ты, сочинитель… Не тобой были в небе увязаны тысячи нитей – не во власти твоей, игемон, и рубить узелки. Ни светила с тобой не сверяют свой ход, ни часы. Что короны земные? Ничто, если всякое просо тянет к свету ладони свои без монаршего спроса, и царем над царями возносится плотничий сын… Но, к чему это я? С высоты своего этажа, сквозь окно, что забито гвоздями и неотворимо, я смотрю на осенние профили Третьего Рима, на зонты и авоськи сутулых его горожан. Слева рынок, а справа Вараввы табачный лоток (несмотря на века, хорошо сохранился разбойник!) У меня за стеной - или в небе?- гремит рукомойник, и вода убегает, как время, в заиленный сток…

Вот уже который год по пути нам. Для тебя души огонь шевелю я, Подарить хочу на день Валентинов Альмандины из долины Вилюя. Купим домик в деревушке под Нарой. Не поедем больше на Тенериф мы. И Трабзон, и Хургада, и Канары Надоели, как глагольные рифмы. А под Нарой соловьи языкаты. И река там – будто к Богу дорога. И такие полыхают закаты, Что с ума свели бы даже Ван Гога. Что еще тебе сказать, дорогая? Греет взгляд твой цвета перечной мяты. За тебя поднял бы всех на рога я, Да рогами обделила меня ты. Открываю я бутылку кампари, Надеваешь ты халат с капюшоном. Нам с тобой не надо шумных компаний, Потому, что и вдвоем хорошо нам. --- *Альмандины – драгоценные камни (разновидность гранатов) сопровождающие месторождения алмазов. Красивые альмандины находят в районе Вилюйской синеклизы. Считается, что альмандины - талисман влюбленных. Еще - это камни честности. Их дарят в знак верной любви.

На море все восходы превосходны. Животворящ зари гемоглобин, Когда под звук сирены пароходной Всплывает солнце из немых глубин, И через шторм и злые крики чаек, Сквозь скальпельный разрез восточных глаз Тепло, по-матерински изучает Пока еще не озаренных нас – Невыбритых, усталых, невеликих - Сочувствует и гладит по вихрам... И мы лицом блаженно ловим блики, Как неофиты на пороге в храм. Пусть за бортом циклон пучину пучит, Валы вздымая и бросая ниц, Пусть контрабандный снег лихие тучи В Россию тащат через сто границ - Наш траулер (рыбацкая порода!), Собрав в авоську трала весь минтай, Царю морскому гордый подбородок Нахально мылит пеной от винта. А мы считаем светлые полоски На тельниках и радуемся дню. Восход с тарелкой макарон по-флотски - Сам Бог не знает лучшего меню.

Не важен месяц и число - порой погожею Коровку божью занесло на руку божию. Из-под небесных палестин скатилась вишнею, Вверяя хрупкий свой хитин суду всевышнему. "Пастух небесный" - в пиджаке и шляпе бежевой - Качнул козявку на руке, как будто взвешивал Ее смешные антраша и прегрешения, И долгий миг не оглашал свое решение. Не навредил суровый рок душе доверчивой, Лишь с перегаром матерок смерчи наверчивал, Когда коровке произнес: "Лети, убогая!" Растрогав малую до слез - была у Бога я! Чуть позже, в споре горячась на куче силоса, Пыталась бога развенчать по мере сил оса: Мол, он всегда навеселе от дозы вермута, И осчастливил на селе всех девок с фермы-то!... А сельский сеятель добра как есть в поддатии - Его ж назначили с утра в зам.председатели! - Облокотился на плетень почти торжественно, И ощущал себя в тот день и впрямь божественно, Даруя радость и покой своим владениям... Или... и вправду был рукой у Провидения?

Перепахана, перекошена, Колесована, облапошена, Русь, расхристанная просторами, Четвертована на все стороны. И великая, и дремучая, Ты и любишь так, словно мучаешь - Ноги бражников и острожников Зацелованы подорожником. Но над пропастью, или в пропасти, Мужики здесь не мрут от робости - И с метелями зло метелятся, И рубахой последней делятся. Бесшабашная и мятежная, Даже в радости безутешная, Покаянная доля пьяная, Да и трезвая - окаянная. Хорохоримся жить по совести - Не винцо с дрянцой на крыльцо нести. Но болит душа - не погост, поди!

Одесную нахохлился ангел, Да лукавый ошуюю Пьет с тобою за табель о рангах, Проча славу большую, Манит ввысь из прокуренной кухни Через звездные надолбы. Сердце филином раненым ухнет: "Торопиться не надо бы!" Ковылей поседевшие космы Скрыли во поле камушек, Где Земля обрывается в Космос - Не заметишь, как там уже. Уходя по Чумацкому шляху, По дороге Батыевой, Не поддашься ли темному страху, Одолеешь ли ты его... Дотянулся рукою до неба, А назад - хоть из кожи лезь! Видишь в мертвенном свете Денеба Чьи-то души скукожились, Прокутив свои дни без оглядки От пеленок и до кутьи, И хотели вернуться бы в пятки, Только пяток уж нетути! И хотя отпевать тебя рано – Слава Богу живой еще! - Ветер плачет, то голосом врана, То собакою воющей, Да и сам ты рвешь горло руками, Как рубаху исподнюю - Не твоими ли черновиками Топит бес преисподнюю?

Я был нахален и проворен, Когда нехитрую уду Забрасывал в амурском створе Беспечной рыбе на беду. Гулял и в Тынде, и в Сучане, Где тонкогубая заря В заиндевевшем лунном чане Варила кашу января. То паровозной жаркой мглою Катилась жизнь через леса, То самолетною иглою Меня вонзала в небеса. Ел оленину в Салехарде, Пил над Надымом звездный дым, Где наугад, а где по карте Судьбы накручивал следы. Пренебрегал дешевым флиртом, Хотя, бывало, и грешил, Чистейшим медицинским спиртом Врачуя пролежни души, Прошел чухонский край и Кольский, Искал отдушину в стихах, Меня учил гитаре Дольский В холодном питерском ДК. На скалах Сикачи-Аляна, По берегам большой воды Моих ночевок и стоянок Поныне теплятся следы… Пусть я давно москвич бессрочный, Горжусь, что прыть мою кляня, Весь гнус тайги дальневосточной Считает кровником меня.

Перо и шляпа с высокой тульей - С бокалом кьянти в кафе на пьяцца Я восседаю на белом стуле И восхищаюсь игрой паяца. От звука флейты мороз по коже. Помилуй, Боже! Ну, как же можно! И я вельможен в камзоле дожа. И ты восторженна и вельможна. И пусть оратор я невеликий, Весьма далекий от абсолюта, Стихи под сводами базилики Звучат торжественнее салюта. Пусть пахнет тиной вода в канале. Волна смывает досаду: "Ладно, Все гондольеры, как есть - канальи, Зато влюбленным поют бесплатно!.." И мы едва ли уже забудем, Как нас Венеция целовала, Отогревала сердца от буден, И карнавалом короновала.