О том, что рассказ мой не сказка, а быль, В бескрайних степях шепчет старый ковыль. Он эту историю в детстве слыхал. Ей бредил седой, словно лунь, аксакал. С тех пор миновало три тысячи лун, Когда его прадед был девственно юн. И не иссушила артерий Жизнь этому жителю прерий. Согласно прадедовским тихим словам, Собрались однажды в отцовский вигвам Шестнадцать белесых, как снег, стариков. Достали письмо из одних узелков. И начали тихо читать по складам Свой перечень бед и свой счет городам. А после просили шамана Священного выпить дурмана. И начал вещать умудренный старик Про то, что заполнили весь материк Жестокие, алчные дети морей, Отцов не имевшие и матерей. Уже бесполезно давать им отпор. И лучше зарыть наш военный топор, А после совместного пира Воздействовать трубкою мира. Она - абсолютно священный предмет. И польза ее очевидней, чем вред. Его еще нет, а она уже есть. И в том будет наша священная месть.

Беспрестанно горит тайга. Лес становится все тощее. И в отчаяньи Баб-Яга На подмогу зовет Кощея. Угощает его она Курьей ножкою, привечая. Предлагает испить до дна Духовитую рюмку чая. Дорогой Кощей! Ты поешь-ка щей. Да со своих мощей покорми клещей. И бессмертному визави Изливает свои печали: На подмогу, мол, призови Черта лысого ты вначале. Без подмоги нельзя никак - Трудно справиться с дураками. Пресловутый Иван-дурак Нынче стакнулся с Мураками. И на практике те враги Применили закон Бернулли. Так, что лешие из тайги Драпанули на Рапа-Нуи. Дорогой Кощей! Ты их всех хлещей! Но все ж тебе чуток не хватает мощей... Мы, построившись в три ряда, Встанем грудью к лесной угрозе. Нечисть выгоним в города - Пусть свой мусор с собой увозит. И любимые шашлыки Жарит пусть на своем балконе. Мы покажем им всем клыки, По примеру волков в законе. Дорогой Кощей! В мире нет вещей, Что дороже трав, да важней хвощей. Беспрестанно горит тайга.

Малыш появился на свет в восемнадцать часов, Его нарекли домочадцы в честь деда Володей. А голос его бесподобней был тех голосов, Что льются с экрана на фоне прекрасных мелодий. Жаль очень недолго он песни свои избывал Из сердца - хмельной, откровенный, широкий и рьяный. Лаэрт в поединке поэта сразил наповал... А если бы он невзначай народился Татьяной?

Зеленеет гай, а вата Облаков - белее хлопка. Голубой карбункул неба Отражается в реке. Как индейский Гайавата Я веслом табаню ловко. Все с собой - краюха хлеба И махорка в вещмешке. Вероятно, на закате Раскурю я трубку мира. Днем сквернить чистейший воздух Почему-то не хочу. Как настойку на мускате Пью хмельной поток эфира. А когда наступит роздых, Я костер раззолочу. Он разгонит сизый сумрак Словно лунная дорожка. Звездный дождь, неся прохладу И призывы дергачей, Догорит в небесных умбрах... Я ж улягусь спать сторожко. Ничего-то мне не надо. Я свободен, я ничей.

Когда ты, мой милый, достигнешь последней межи, Слегка припадая на вечно опухшие бабки, Колени твои обовьют там совсем не ужи, И вовсе не ящерки будут просовывать лапки В глазницы твои и, с оскалом пугающим, пасть. И кто-то однажды наступит на череп твой голый. Но прежде, чем рядом с костями твоими упасть, Тебя поминая улыбкой совсем не веселой, Он будет считать, что, пожалуй, уже не сбылось Пророчество или скорее простое проклятье. И может не конь его сгубит, а бешенный лось. А может и вовсе, его нелюбимая сватья. Но ясен итог: он погибнет согласно волхву. А если точнее, согласно его предсказанью. Оставив детей безутешных, княгиню-вдову Без средств и защиты в селе родовом под Рязанью. Все это случится, мой милый, с тобою не враз. Ведь в жизни порою приходится жить постепенно. Но впрочем, бывало, что следом за парочкой фраз У чьих-то натертых ступней разверзалась геенна.

Корявой веткой краснотала, Как будто лапой палача, Катынь опять тебя достала. И поминальная свеча Горит в тумане непроглядном. Как самолетный маячок. А где-то рядом, в дыме чадном, Тихонько плачет куличок.

Из печной трубы лезет серый джинн, Белоснежной машет чалмой. И навстречь ему мы с тобой бежим По барханам снежным домой. Ждёт нас там обед из десятка блюд, И на печке мудрый визирь. Слушает его православный люд. А жар-птицей служит снегирь. Над печной трубой вьётся серый джинн, Пяткой придавив колосник, Сказку бормоча голосом чужим. Глядь, под утро джинн всё же сник.

И перо истязает листочек, Рвет венозные линии строк. А родимые пятнышки точек Нервно нижет на белый снурок. Так отрывист , как азбука Морзе Незатейливый росчерк пера. В уголке не дописано: \"for the...\" Ждет форейтор - пора, брат , пора!

Уж солнце где-то высоко. А я не сняв ночной колпак, Улегся смело и легко В пустой гамак. И лежа так из года в год, Как мне диктует Зодиак, Я полагаю , что не врет Мне мой гамак. А если лень - да труд грозит Своим напором контратак. Подушка подо мной скользит, Да мой гамак. Гляжу , как пашут там и тут - Их дело , чувствую, - табак! А я и пахну и цвету, Как мой гамак. Лишь ветер нежно треплет мой непревзойденный силуэт А я и летом и зимой В душе - поэт. Но если деньги все ж нужны, То я не попаду впросак: Куплю диплом за полцены На мой гамак. Гамак ухожен и не стар, Удобен словно кадиллак. Почти, как дом, как будуар, О, мой гамак. Вокруг него парфюм сплошной.

Европа в этот день расцвечена огнями. И фейерверков с нетерпеньем ждет. Но мы с Европой разминулись днями, Наш снова с опозданием придет. Что ж , наш мужик , хоть долго запрягает , Но любит скорость , как никто другой. Шальная лошадь дураков лягает, И колокольчик медный под дугой. Пусть лошади шальные где-то пали, Прострелянной мотая головой, Они грехи чужие искупали, И умирали под снарядов вой. Грехов на наших предках накопилось Бесчисленно ... и кровью лошадей Кровь убиенных в белом не отмылась - Пришла година жертв и для людей. И полегли десятки миллионов На жертвенник безжалостной войны. Шли разом сотни тысяч эшелонов Кровавыми повестками больны. Мы победили Пирровой победой Послав на смерть дедов и сыновей. А выжившим раздали ортопеды Победы день ... Пой слаще соловей! И разбуди уснувших по Европе, И ждущих только Страшного суда. Хотя бы завтра! Чудом! Подсиропь им Их страшный сон. И больше никогда.

Ты строг , любимый мой читатель! И это чувствуется кожей. Но я , как летчик - испытатель, Вхожу в вираж, держусь. О,Боже! Мне не хватает кислорода! Сорвало маску перегрузкой! Я жду летального исхода! И выхожу над Профсоюзкой...* Но тут, Твоё письмо читаю, что, как бальзам... И улетаю!!! * - улица Профсоюзная

Знакомых букв лишь три десятка, В журнале школьном - список класса, А так же Ахиллеса пятку и Ягеллонов крепких массу. Тома, томищи умных книжек, Плоды бесчисленных бессонниц Поэтов - престарелых выжиг, Скупающих трезвон со звонниц.

Учительница милая моя! Немного жаль, что нет твоей улыбки. Из под очков ресничек кисея - Манит,как сон прекраснейший и зыбкий... Твою опеку помня и храня, Науку чту , чудеснейших из лекций, что пластырями стали для меня в часы моих душевных вивисекций.

сегодня день рожденья медуницы. проклюнулся испуганно листок, и думая , что всё это лишь снится, легонько повернулся на восток. безропотно сиянию внимая , пусть с непривычки свет ещё слепил, зажмурившись и недопонимая, он выделил свой первый хлорофилл.

причудлив древний узор, изыскан слов аромат... царит вселенский разор и правит бал автомат под древним сводом. к стенам прижались кучки людей. не выйдет исподволь к нам ни эллин , ни иудей. и если кто-нибудь сам к свободе выберет путь, его полет к небесам аллах приправит и жуть...

бесполезная бледная бабочка бушевала вчера на окне... и болезная бедная бабушка вышивала подарочек мне... а сегодня забытые пяльца стали домиком бабочке той... и остывшие бледные пальцы скрещены в домовине простой...

Не здесь в апреле набирают цвет тюльпаны, Не здесь черешню в мае можно рвать. И не сюда туристов караваны, глазеющих и рыскающих рать. Здесь каждый местный хочет стать неместным. Хоть раз уехать в теплые края. И песню петь в кругу землячеств тесном: "Любимая Бурятия моя!" Но что-то держит, тянет, возвращает сюда, и откровенно - " не пущает". И понял я сегодня сидя в ванной - Она и есть Землёй Обетованной.

Имею всё, что мог желать любой из смертных- Здоровье, молодость, и пару женщин верных, Образованье и родные силуэты, Гитару, пса и офицера эполеты. Всё это цель имело, вот уж я у цели. На страже дней бескрайних и метели. При лампе лёжа два последние часа Через клинок учу скакать не лая пса. На двери не поглядывай, собачье семя, Где волчий запах в буре снежной не угас, Скачи, как скачет ускользающее время. Анкор, анкор! ещё раз! Тут ничего не происходит за окном, Хоть охраняй - не охраняй , хоть всё вверх дном. В углу на койке ворох старых одеял, И человек, что столько лет чего-то ждал. Догадки строю и сучки считаю в стенах, Клинком, порою, таракану вскрою вены, Есть блеск в глазах! ( От фитиля , что в лампе тлеет) И след ладони на затекшей шее. На двери не поглядывай, собачье семя, Где волчий запах в буре снежной не угас, Скачи, как скачет ускользающее время. Анкор, анкор!

Бесспорно, что вначале было слово. Банально - скажешь? Сведенья стары? Шесть тысячь лет известно это? Снова банальность повторяю. Вне игры... Как любишь похвалиться, недослушав, И гадость вслух сказать, недочитав. Речь о словах, не тех что лезут в душу, а о названьях. Скажем - "Кокчетав". Не знаю, к сожаленью, что же значит сие, На мой славянский слух в нём что-то петушинное. Томленья не испытаю, как при этих двух, которые в неведомые поры оставили в наследство предки нам. Не думая , что , пусть не очень скоро, названия ударят по сынам, а может правнуков достанут. На орехи мы получили крепко. Просто - в пыль! В одном и том же распроклятом веке! Одно - "Катынь" , другое "Чернобыль".

Каждый день протягивает веером Попугайчик листики судьбы, И шарманка рядом с Мойшей Меиром Воем Ерихоновой трубы усложняет выбор преднамеренно... Мы втроём с соседскими ребятами, Сбросившись по медному грошу, Похрустели пряниками мятыми. Витька Фирс - непревзойдённый шут, Неожиданно промолвил ради хохмы, Глазками испуганно горя, Нервенно приглаживая лохмы: "Пацаны, возьмём билетик для Царя! Интересно, что же ждёт его в ближайшем Будущем семнадцатом году?" Вытянув движением дрожащим, Не вскрываем - Не накликать бы беду...