Сегодня туманно твоё лицо, а сердце сжимает лёд... Крути, Соломончик, своё кольцо: "И это, дружок, пройдёт". Ты мал, ты беден, ты одинок, в сугробах твои виски? Крути кольцо, как хвостом ленёк в толще крутит реки. Невзгоды сворой - одна к одной - взойдут на твоё крыльцо - кольцо обратною стороной ты им поверни в лицо. Рыгнёт ураган, легион камней швырнёт поперёк пути, кровь станет сажи печной черней - а ты всё равно крути. Пусть мир сатанеет от бурь и гроз, пусть лягут во мрак века, и горькой станет от вечных слёз худая твоя рука, крути, крути... А иначе кто, сквозь ненависть и враньё, тебе откроет, что Всё - Ничто, когда не кольцо твоё? Крути! Ведь даже целуя в рот, и вроде даже любя, никто по-честному не начнёт крутить его за тебя. Крути, ты сможешь - ты сколешь лёд, все пагубы в пыль дробя! Так всё проходит - и всё пройдёт, и Небо найдёт тебя...

"Сказки осени короче листопадов..." Ты не нужен ей - у неё свои капитаны, корабли свои, и свои запретные страны. Был бы жив Нептун - и Русалочкой стать могла бы. А в твоём порту только ржавь да тупые жабы. Ты не нужен ей - у неё свои небоскрёбы, облака свои, и пилоты верховной пробы увлекут её в апогей стратосферной плёнки. А с тобой летать – всё равно, что пить из воронки. Ты не нужен ей - у неё свои самоцветы, из её друзей можно перстни лить и браслеты. Не опишешь всех, кого она целовала. Хули ей твои бриллианты из целлофана! Ты не нужен ей – сколько раз сама повторяла. У тебя раздрай, у неё покой и порядок. У Амура стрел перебор - так и прут обратно. Ты не нужен ей – что ещё тебе непонятно? Не войдёт она в твой дом, не согреет ужин, не взобьёт постель, не кивнёт тебе – ты не нужен. Не звони, не жди, не кляни – не твоя эпоха. Мы нужны лишь тем, кто и сам один одинёха. Мы нужны своим -

Давай узнаем, как трещит в огне валюта И белый лимузин расплющим о трамвай - Из вечного тепла, из млечного уюта К чужбинам ледяным сбежим с тобой давай. К убежищам худым, пристанищам колючим, Где праздники всегда и будни заодно, Отправимся - и там во всём себя измучим, Научимся глотать дешёвое вино. Под звёздной мишурой зазнавшегося флага, Все прежние мечты зачистив на корню, Ты будешь продавать бубенчики в Чикаго, А я мести углы на Пятой авеню. Нас будут доставать безденежье и воры, Мы будем кочевать из оргии в загул, И чёрные коты – везенья контроллеры – Назначат возле нас почетный караул. Бриллианты, жемчуга, духи, цветы и платья - Ты ищешь тишины в малёванном раю, А я тебя зову к смятеньям и проклятьям, А я тебя держу у бездны на краю. Ты спросишь: «Почему?» И кольца бросишь на пол, И бросишься к другим во гневе и огне, Но сколько бы другой в ночи тебя ни лапал, Из лап его ночных вернёшься ты ко мне. Не то, чтобы в мозгах смело координаты, А просто ордера не писаны для нас:

Неужели и ты постареешь когда-нибудь тоже, В три согнувшись погибели будешь ходить по врачам, Шебурша башмаками из полураспавшейся кожи, Инвалидною палочкой слева-направо стуча? Как же так, и тебя, мой уютный, мой юркий комочек - Непослушница-челка, черешневый рот до ушей - Где-то там, вдалеке, караулят бессонные ночи, Злые крики соседей и пенсия в пару грошей? Для того ли сейчас так нежны твои кошечки-ручки, Твои ласточки-глазки летят высоко и легко, Чтобы годы спустя записные больничные сучки Стали тыкать тебе: «Ну-ка, ржавая, марш на укол!» Что смирит меня с этим видением: ты - старушонка, С полинялой авоськой плетёшься в июльской пыли, И румяные дети, свистя по-разбойничьи звонко, В твой малюсенький горбик швыряют лохмотья земли? Не хочу даже думать об этом - но правда упряма: В старом фотоальбоме - гляди-ка, вот тут, в уголке, Твоя бабушка - видишь?

И пусто в карманах, и не на что книгу издать. Костюм износился, в труху развалилась кровать. Компьютер «Takai» - ровесник Цусимы, поди. И зло... и обидно... и грустно... И что впереди? Поэту безденежье тоже ведь Кузькина мать: Ну, надо же в чём-то ходить, и на чём-то лежать, И псину кормить, и просить сигареты в ларьке! Ларёчник - отличник, но дуля в его кулаке. И что ему скажешь? Поэзия тоже, мол, труд? За жженье глаголом теперь сигарет не дают И свежие рифмы на хлеб не меняют давно. «В начале бе Слово...» Но после - уже не оно. В газету напишешь, на радио звякнешь разок: «Бог помощь, коллеги, подайте на хлеба кусок, И на сигареты, и псу на какую-нить кость...» Не слышно ответа. И грусть! И обида!

Стынет на столе нехитрый ужин. Спят в замочной скважине ключи. Женщина, которой ты не нужен, Больше в эту дверь не постучит. Дрогнет белой тенью занавеска, В комнату ворвётся горький дым... Для своих так мало в сердце места, Если сердце занято чужим! Воздух сигаретами натружен. Рюмка раскалилась от вина. Женщина, которой ты не нужен, Снова в этой жизни не одна. Пальмы, лимузины, рестораны, Мысли, ускользающие вдаль... Кто её любимый, кто желанный? Нет ответа на твою печаль. Каблуком расшаркивая лужи. От угла маячишь до угла: "Женщина, которой я не нужен, Как же ты, любимая, могла! Кто тебе теперь целует руки, Кто с тобой внимателен и прост? Мы на расстоянии разлуки - Это даже дальше, чем до звёзд..." Может быть, когда-нибудь, нескоро, В сердце чёрной раной зарастёт Женщина, которой ты не дорог, Женщина, которая не ждёт. А пока, покачиваясь пьяно, Боли улыбаешься живой: "Я тебя прощаю, моя рана... Я живу по-прежнему тобой..."

"А небо всё точно такое же, как если бы ты не продался..." Егор Летов Ни солнцем сдуру палящим, ни злых ветров толковищем, когда уйдёт Настоящий, тот день не будет насыщен. Всю ночь лиховейка пела, к утру лишь остыла, вроде... Кому и какое дело, куда там и кто уходит! Взмывал океан горою, и рты тяготели к зелью, когда краплёных героев грузили в сырую землю, и выл народец ледащий от ярости и разлуки - когда уйдёт Настоящий, никто не заломит руки. От паперти до погоста докатит автобус тесный... И кто сказал, что апостол? Всего-то мытарь небесный. Вода под камень лежащий не влижет больше ни капли. Когда уйдёт Настоящий, кругом останутся камни, кругом останутся бреши, прогалины и разрывы, и мир останется прежним - мучительным и фальшивым. Но даже чертям не слаще от муки его и фальши. Когда уйдёт Настоящий, кто небо потащит дальше?

"Я брошу тебя первой!" - вот так она сказала, вот так она связала себя хвастливой клятвой. И долго еще рядом была потом, и рьяно следила, чтобы первым её не бросил я... Глупышка! Ей так мало для счастья не хватало: немножечко свободы от ревности своей, минуточку терпенья и чуточку уменья иметь святую гордость, но не равняться ей. Сегодня мы в раздоре, а между нами - море, а среди моря - горы, их снегом замело. Звоню - бросает трубку, хотя и дышит трудно какую-то секунду после: "Алло?

Когда Иван Грозный двигался с расправой на Псков, у ворот его встретил юродивый Никола. Вместо хлеба-соли он поднес царю кусок сырого мяса. «Я христианин и не ем мяса в пост!» - поморщился Грозный. «Ты хуже делаешь, - ответил Никола.

Бог по земле бродил не раз - бывал и там, и тут - И вот однажды он ко мне забрёл на пять минут. Сел у щербатого стола, цигарку закурил, И не дразня издалека со мной заговорил: «Я по земле бродил не раз - бывал и тут, и там. Всё повидал среди людей - и торжество, и срам. Но почему, скажи ты мне, нигде не видел я, Как дышит полнотой своей вся правда бытия? Молчишь? Не знаешь, почему? А я тебе скажу: Уже, дружок, не первый год я по земле брожу, И в гости захожу как брат - пешком через порог, Но люди верить не хотят, что к ним явился Бог. Все ждут знамений, и чудес, и раздвоенья вод, Гадают: «Может Он придёт, а может, не придёт...» И жмут, и сушат, и кривят себя на все лады. «Так надо Богу...» - говорят. Напрасные труды! Кто может знать, что хочет Бог? Неужто те хмыри, Которым только бы набить себя в поводыри? Вот и тебя, гляжу, чудак, сомнений точит жук, А ты запри его в кулак и оглянись вокруг. Когда творил я этот мир, сам как дитя был рад. Он весь - свобода и игра.

Во рту, говорят, умещается тысяча лезвий. А в глаз, говорят, можно капать этиловый спирт. И тело подвесить легко на нейлоновой леске, Когда пробуравить ему этой леской виски. Еще, говорят, возбуждает шашлык из гадюки, А волчая кровь закадычнее браги пьянит - Так можно прожить, говорят, и не сдохнуть со скуки В провинции русской, где ночью сникают огни. Не знаю, не знаю...

Как страшно просыпаться одному, не чувствуя тепла иного тела, не видя, как крадётся по нему луч солнца, независимый и смелый. Нельзя не прикоснуться, не прижать - так бережно, так жадно и так свято, как будто опасаясь потерять, как будто расставаясь без возврата - и волосы тихонько шевелить, меж пальцев пропуская, словно волны, и веки поцелуем приоткрыть, и мир нащупать, сновидений полный, и медленно "Любимая..." шептать, мизинчиком подразнивая ушко... Пустая, ненавистная кровать! Проклятая холодная подушка!

Чем больше любишь, тем больнее бредишь. К чертям собачьим на ночь глядя едешь, Колотишь лапой в запертую дверь: "Открой, я знаю..." А в ответ - забвенье. И длится вечность каждое мгновенье, И сердце рвётся, как заклятый зверь. Чем больше любишь, тем быстрее куришь. Под вечер пачки три-четыре купишь, Глядишь наутро: что бы покурить? О чём ты плакал и кому молился, Каких иллюзий в эту ночь лишился, Никто не спросит - некому спросить. Ах, если б только было так возможно: Любовь любовью выправить надёжно, За курву-ревность ревностью воздать! Но сто раз проклят ты на свете будешь: Чем больше любишь, тем короче рубишь Всё, что не в силах заново связать...

- Давайте придумаем нового Бога! - Ах, нового Бога?

Я срублю себе дом с трубой У созвездий всех на виду, Погрущу вечерок-другой И зверёныша заведу. Буду чистить ему ворсу, Пересчитывать волоски... Я от смерти его спасу, Он от смертной меня тоски. А когда нас найдут с огнём, Волоча за плечами тьму, Мы лишь морды к земле пригнём И рванём, поперёк всему Мимо ржавых крестов и звёзд Прямиком за Полярный Круг... До чего же он будет прост, Мой неистово нежный друг! Даже в самой больной ночи, Где ни зги и мороз до ста, Он не взвоет мне: "Замолчи!" И чужим не подаст хвоста. Так и будем друг друга греть, Перешёптываться сквозь снег: Я - и сам уже зверь на треть, Он - без четверти человек.