*** Не хочу возвращаться в тот город, засыпанный пеплом город, где мозг отключался в попытках что-либо объяснить, где акустика такова, что не слышно, даже если горланить хором, единственный город мира, в котором не снились мне сны, где ничего для глаза не представляло собой интереса, где впервые в жизни я позавидовал тем, кто слеп не хочу возвращаться в тот город, в котором ужасно тесно, который напоминает с мертвецами ожившими склеп, не хочу возвращаться в тот город, который впитал неизвестность, который зловеще настроен на несуществующий лад, город, в котором сумрак, город, в котором бездна, город, как черный ангел смерти о двух крылах.

Откуда-то слышится вновь нарастающий стук, мозг не способен внутри себя навести порядок, воспоминанья заполняют внутреннюю пустоту, будто ружье заполняют пороховым зарядом. Остальное чувствуется, но как будто уже извне, там, где слово «вчера» одинаково смотрится с «послезавтра»… И пытаться привыкнуть к такой новизне все равно, что пытаться приручить динозавра.

Ты теперь там, где трудно подняться, но легче падать, там, где все рассужденья – не дальше полета пули, там, где много никчемных мыслей впитала память и слова оказались не к месту как снег в июле. Виновата сама, и теперь никуда не деться от бессилья и страха, глотая удушливый воздух там, где ржавый закат навевает тоску по детству, и где помощи ждать, как всегда бесполезно и поздно. Так и тянется время в пустом ожиданьи подарков. Я по-прежнему здесь, на окраине Третьего Рима. Вспоминаю тебя, как была, ослепительно-яркой и курю в темноте, задыхаясь от едкого дыма.

Жизнь городов, не отмеченных на карте Сложней, чем уравнения с иксами и игреками, Напоминающая шахматную партию, Где белые начинают, но не всегда выигрывают, Где говорили, но толком ничего не сказали, Где относительна даже смена времени года, Жизнь городов с остекленевшими напрочь глазами, Где кровь сочится из каждого водопровода, Где лишь умирая, чувствуешь наконец тепло, Где на милосердие втройне возросла цена, Жизнь городов, где даже через оранжевое стекло Видны только серые тона, Жизнь городов, из которых выехать не помогут визы Таит в себе обреченность для тех, кто постиг Жизнь, которую не показывают по телевизору, И о которой не пишут книг.

Говорят, из-за нехватки кислорода - хочется спать, Но, по-моему, чаще засыпаешь от усталости житейской возни, Вспоминая, что в мире число континентов - пять, Но твое присутствие терпят лишь на одном из них. От осознания этого – глупо бы было страдать. Глупо вообще отчаиваться, черт возьми! От ночных размышлений Только под утро ложишься спать, По будильнику вскакивая часам к восьми.

Считаю своим долгом предупредить, хотя на дворе ночи час. Но без этого я не избавлюсь от тревожных терзаний. Люди! Не пытайтесь разыскивать Аркадия Семеновича. Аркадий Семенович - вечно занят. Я, конечно, не в курсе подробностей всех его дел, Может, он и ночами работает, не зная отдыха. Может, скрывается (скажем, некий отдел разыскивает его, считая за человека нечестного и подлого). Можно сочувствовать его тяжкому бремени, Своего распорядка дней на фоне. «Ни дня, ни секунды свободного времени». Так он мне ответил по телефону. «С незнакомых балконов бывал я оплеван, И бывал не внесен в очень важные списки. На меня не хватало наград и билетов…» Аркадий Семеныч, позвольте спросить, Награды, понятно, не расхватаешь. Но какой же резон в списки вас заносить, Если вас все равно потом не поймаешь? Половину вашей книги, зная почти наизусть, Хотел познакомиться… Ладно.

Стрелки часов еле слышно шевелятся… Напоминая про времени трату. Почти до краев заполнена пепельница. На столике - сборник стихов Макграта. Знаю, к утру, верно, что-то изменится. Мысль об этом засела в мозгах прочно… Лень читать Или вытряхнуть пепельницу. Но что-то изменится. Это точно.

Человек без паспорта и каких-либо еще документов Не волнуется по пустякам, а пьет свой утренний кофе. Человек без паспорта никогда не упустит момента Ощутить на себе, что значит ЛСД или морфий. Он выползает на улицу как обычные граждане За какой-нибудь мелочью, скажем, купить кефира. Он лучше других замечает, что все в этом мире продажно, Сон его крепок, Будто он перед этим вдохнул эфира. По ночам у него не бывает проблем с бессонницей. Он видит сны, в которых себя ощущает фельдмаршалом, Где любой, едва заметив его, сразу по струнке строится… Проснувшись, Он долго не может избавиться от походки маршевой. Люди. Живите спокойно, не замечайте нелепостей. Но не дай вам Бог дожить до того момента, Когда рухнет весь мир, как когда-то рушились крепости. И власть обретет человек, не имеющий документов.

Сколько я ни стараюсь, не вспомню его лица. Он, за две пачки чая, Ему мной подаренных, Мне поведал о том, Что в России находятся Двадцать восемь могил Космонавта Гагарина. Я смотрел на него. Нет, он не был «под мухою». И в психическом плане нормальным был вроде он. Он сказал, что живут старики со старухами В отдаленных селениях нашей Родины. Они любят Гагарина, светлого, доброго. Перед «мужеством Юры» склоняют колени. А в Москву, на могилу к нему,- Слишком дорого. Вот и роют могилы ему близ селений. Там «за царство небесное Юрию» молятся. И Гагарин глядит там с креста деревянного... Он их все сосчитал. И в России находятся Двадцать восемь могил Космонавта Гагарина.

Внутри себя я слышу голоса. Это - шизофрения. Я тебя выдумал сам. Я дал тебе имя, Ния. Ния - неутомимое буйство Или спокойствие сразу. Ния, ты когда - нибудь чувствовала Расщепление разума?! Это - не сбой в моторе, Ведь мы - составные части, Ломающие ход истории. Ния, мы были счастливы! Теперь ни черта не обломится. Отсутствует сила воли. Ния, я болен бессонницей! Ния, я много чем болен! Я без тебя - покойник, Но мне за тобой не угнаться... Врачи меня успокоили: Ты - лишь галлюцинация.

Ты в этом доме чувствуешь усталость, взгляд принимает все за миражи, и, кажется, пылинки не осталось от человека, что здесь прежде жил. Но стены помнят голоса манеры, а половицы – твердость каблука. Век начертал историю надменно на пожелтевшем небе потолка. Дом раскрывать тебе объятья медлит. Характер твой читая по лицу, зеркальная поскрипывает мебель, не доверяя новому жильцу.

Человек, никогда не принимающий участия в спорах, решивший, что "уже" - это лучше, чем "скоро", автор десятка книг философского толка, глазами напоминающий корову, а пастью - волка, старающийся не вникать в значение слова "скука", свою жену называющий не иначе как "сука", иногда делающий вид, что он мил и благоговеен, у детей ворующий молоко, чтоб обменять его на портвейн, встречным прохожим старающийся испортить лица, обзывающий милиционеров козлами и пытающийся скрыться, часто выходящий обнаженным на лестничную площадку, недавно в зоопарке чуть не до смерти запугавший лошадку, успевший наделать подлостей всем, хотя ему только исполнилось тридцать, ненавидящий говорить любезности, купаться, умываться и бриться, замечающий, что прохожие глядят на него с неподдельным испугом, с этой минуты может считать себя моим лучшим другом.

("До отправленья поезда...") К выходу на перрон ("Уважаемые пассажиры! Не забывайте вещи...") устремляются жаждущие скорей отыскать вагон и умчаться туда, где не выглядят столь зловеще скука и однообразие. Чтоб не сойти с ума, пространство шагами меряешь или считаешь минуты в часе. После грустишь задумчиво, видя, что жизнь сама движется, будто очередь к вокзальной движется кассе. И мне кажется, суета станет времени нашего общей приметой, когда, просидев на дорожку, в толпу отъезжающих пробуешь влиться… «Пассажиры! О забытых вещах и посторонних предметах незамедлительно сообщайте работникам милиции»

Задачу вновь подкинула судьба, которой нам неведомы маршруты. Вот человек, покинувший пункт «А», не хочет больше ни в какие пункты. Ведь в пункте «В» кому-то задолжал, а в пункте «С» послал кого не надо. Из пункта «D» так лихо уезжал, что неудобно приезжать обратно. Осталось лишь отправиться в пункт «Е» на катере, что дремлет у причала. Пускай там по колено все в говне, зато, глядишь, и жизнь начнешь сначала.

Здесь человек распластан на асфальте, автобус сбил его и скрылся навсегда. Чтоб разобраться в этом скорбном факте, уже спешат гаишники сюда, поскольку протокол составить надо, кто видел, что - и прочую муру. Так, на груди погибшего награда, но не нужна теперь она ему. Себе возьмите орден, подполковник, он вам к лицу, что мужеством горит. Скорей всего, пока был жив покойник, он все равно б его вам подарил. Покойнику везет: не стал калекой. Заглянем для спокойствия в карман. Покойный был добрейшим человеком, возьмите его деньги, капитан. Десятый случай лишь за эту осень! Работа трудная. Сержант, налейте нам! Пусть обувь сбитого автобусом поносит надежды подающий лейтенант. После осмотра тело пусть направят сначала в морг, а уж потом вдове. Водители, не знающие правил, для общества опаснее вдвойне, чем воры и убийцы. Будто плакать собрался, снова дождь заморосил. А ты, сержант, возьми себе на память о нем хотя б наручные часы. Да кем он был?

Утро, начинавшееся с падения сосулек с крыш, заканчивается ровно в полдень. Как будто пудрой припорошило город, и когда ты уже не спишь и некому сказать ни "иди ты", ни "с добрым утром", на работу выходит дворник, и только его метла, как символ борьбы ушедшего с настоящим, сметает окурки, мусор, осколки пивного стекла и торопится выбросить это в железный ящик. У подъезда судачат старухи, вездесущие, как ЧК, с лицами серого цвета от непомерных житейских тягот. Характеры тверже некуда, и не иначе как, если начнется война, они грудью на бруствер лягут. От меня ж пользы обществу – ни на грош,- ни на случай войны, ни на случай мира. От безделья приятная в теле в дрожь, и предпочитаю вообще не выходить из квартиры.

"Жить в этом мире только настоящим - бессмысленно и даже чуть жестоко", - так говорил один знакомый сварщик и резал вены трубам водостока. Ни с чем на свете он согласен не был, он был философ самой высшей марки. Глаза, давно не видевшие неба, горели, как дуга электросварки.

* * * Не веря приметам, в разбитое зеркало глядя, лицо свое бреешь слегка затупившейся бритвой. Ты грустен, как будто скончался в Америке дядя, а ты в завещанье его оказался забытым. И как одинокий солист в мироздания хоре, ты напрочь лишен благ всеобщего одобренья. Так хочется бритвенным лезвием чиркнуть по горлу, и тем прекратить со вселенной докучные пренья, и в этом поступке хоть раз проявить свою волю! Но с бритвой в руке ты стоишь, рассуждая пространно… А мозг разъедая, все дальше ползет паранойя, собой заполняя объем черепного пространства.

Не удивляйся, если закружило, - здесь даже время держит путь по кругу. Слышны слова. И кровь густеет в жилах. Обрывки снов – да ни один не в руку. Осколки дней. И лиц размытый контур. Вместо ответов – только многоточья. И над тобой склоняющийся доктор. И неотложка, вызванная ночью. И обещанья: «Больше в рот ни капли!», презрительное: «Я-то в ваши годы…» Любовный неудавшийся спектакль. Билет на самолет «Москва-Минводы» и мысль, что все мы - просто пассажиры, но кое-кто запасся парашютом, а наш Пилот… Но если кроме шуток: не удивляйся если закружило.

Здесь все имеет острые края - прикосновеньем пальцы окровавишь. Покрытый пылью старенький рояль никчемен из-за недостатка клавиш. Здесь все часы торопятся назад, отстукивая мерное стаккато. Известие, что умер адресат, приходит раньше смерти адресата. Прочна твоей суровой жизни нить, и, если не возникнет катаклизмов, приговоренный к жизни будет жить, пока не сдохнет от алкоголизма.