Комната мала - не намотать кругов. Голод одолел, да лень готовить еду. Зеркало показывает черт знает кого, а не того, кого имеешь в виду. Желаний нет ни в гости, ни на парад, обстановка раздражает – куда ни ткнись. Газеты – сплошь собрание полуправд. Капитан покинул корабль быстрее крыс. Если жизнь река – то я там, где дно, а долги – как грибочки после дождя. Мысли улетучились все до одной. Обещались новые - буду ждать.

Чем дольше крутить пластинку – тем неразборчивее слова. Дует паршивый ветер с запахом креозота. Себя облачив в доспехи, точно дикая татарва, стая птиц надвигается на линию горизонта. Вечер привлекателен не более, чем от статуи отвалившаяся рука, жизнь протекает между «как известно» и «между прочим». В запасе осталось довольно много от русского языка, только ничего из этого не вставить в контексты строчек. Как археолог находит радость в откопанном ржавом ноже, время находит радость в крушении идеалов. И разница между тем, что будет, и тем, что было уже, представляется разве что ночью под одеялом.

Как Америку открывающий мореплаватель Колумб, Открываю слова. Можно письменно, Лучше устно. 14-летняя девочка, севшая на иглу, Лучше меня разбирается в искусстве, Которое призвано освещать жизни мглу, Которое самое, важное, что есть на свете… 14-летняя девочка, севшая на иглу, Не отчаивайся и знай: Я с тобою вместе До доски гробовой крест свой буду волочь По прогнившей земле, не замедляясь ни на секунду… Слышишь, как тяжкой поступью надвигается ночь?! Если хочешь, я даже стихов писать не буду, Я буду как все, потеряю себя, Наплюю на чье угодно творчество… Может виденья тебя теребят? Ответь, умоляю: Чего тебе хочется? Высочайшая истина- это ложь. Но это осознаешь лишь закопанным в деревянной коробке… Вероятно, со временем ты подрастешь, Если раньше не сдохнешь от передозировки. Но я точно знаю, ты будешь жить, Может, самым красивейшим цветком на всех в мире клумбах… А я безуспешно пытаюсь отделить правду от лжи, Хотя мир наш давно не нуждается в колумбах…

Как босиком по битому стеклу, чьи острые края острее лезвий, живое мерно движется к теплу – и кажется никчемно-бесполезным любой из существующих людей, мечтающий, поскольку он не вечен, всю жизнь прожить за самый светлый день… В каком календаре тот день отмечен?! Здесь каждый сон другому сну под стать, даже не сны, а так себе – огрызки. Как входит ножевая в спину сталь, слышны слова давно умерших близких. Вокзального прожектора огонь, к перрону электричка подкатила… Но различимо, как в ее вагон уже садится новый Чикатило.

За окном еще горит фонарь, но не виден свет за пять шагов. Каждый день худеет календарь. Замолкает осени фагот. Город мне ни капли не знаком. Где, Вергилий, твой хваленый ад? Никого здесь нет, и ни на ком не задержишь свой усталый взгляд.

Остаться в окружении холодных стен, Почувствовать время на собственной шкуре, Наблюдать как в мучениях начинается день, Дрожащими пальцами теребить окурок, Считать себя безнадежно больным, Глотать слюну пополам с ненастьем, Видеть как комнату обволакивает дым, Как пространство разбивается на части, Ненавидеть всех, кто этого заслужил, Не прощать никому, ни во что не верить, Радоваться тому, что до сих пор жив, Размышлять о надеждах закрытой двери, Подумать о нравственности и о судьбе, Все подытожить и заявить мудро: Все вышеперечисленное содержит в себе Часть суток, именуемая словом утро.

I Когда картинка за окном имеет вид, что твой квадрат Малевича, как в вате, приглушен голос города, и спит распластанный на собственной кровати обычный имярек, устав с пути, опять дырявит ночь фонарь-компостер. Стараясь никого не разбудить, уходят мысли полуночным гостем, поскольку мысль, впитав обрывки вер, спешит расстаться с миром эфемерным, пытаясь выйти в запертую дверь, но без упорства, свойственного смертным. II На циферблат ложится ночи час, объемность комнат насыщая тенью. Уже календарю не верит глаз, как некоему странному виденью. Который год все терпящий рояль циничен в новой мебели убранстве. Когда подобно призраку, ноябрь теряет очертания в пространстве, надменен и бесхитростно суров, иглой грядущей ночи изувечен, от окон, переулков и дворов уходит заблудившийся в них вечер, как публика, спектакль освистав… Но в город, спящий только лишь отчасти, в трехсотый раз упавшая звезда не принесет желаемого счастья. III Здесь даже мысли те же, что вчера. И время, удаля

Все, что видел я – двадцать четыре зимы в стране торгашей всех мастей и марок, где глупо просить частицу счастья взаймы и наивно ждать от судьбы подарков. Но я чувствовал свет, что немного грел, когда прочие от холода просто зябли. Тем, кто не был пешкой в большой игре, бесполезно рассчитывать стать ферзями.

Ну о чем говорить в этих Богом забытых местах, где мотив площадей городских заползает иглою под кожу? На каком языке шелестит в переулках листва, что рябит под подошвами чуть запоздалых прохожих? Вновь фальшива мелодия осени, всюду - простор. Про борьбу с непогодой никто не писал мемуаров. С цепким взглядом волчицы зеленым моргнул светофор, осветив на мгновение истерзанный лик тротуара. Ну о чем говорить, если жизни даны нам взаймы, Если мы – только сказочный миф, а сюжет – многогранен? Может, время на месте стоит, просто медленно движемся мы, забывая про липкую грязь привокзальных окраин? Истребив тишину, водосточная воет труба. Я любил свет ночных фонарей, Проникавший в жилища сквозь оконные стекла. Тебя не любил никогда. Потому говори хоть о чем - все покажется лишним.