Я б осчастливил мир, но мешает насморк. Ржавой водой из крана лицо умою. С наисерьезнейшим видом прочту свой паспорт. Да поиграю во что-нибудь сам с собою. Я б осчастливил мир, но январский холод не выпускает на улицу слишком теплолюбивых. Если наш мир театр, то я в нем - Мейерхольд, правда, живой, а не тот Мейерхольд, что убили. Страшно смотреться в зеркало в понедельник - видом таким распугаешь любимых женщин. Я б осчастливил мир, но нехватка денег способов это сделать число уменьшит. Я б осчастливил мир, но не ходит транспорт. Я б осчастливил мир, но со связью плохо. "Я б осчастливил мир!!!" - прокричу в пространство, но в результате лишь эхом вернется хохот.

Как путник, уставший от долгих странствий, взгляд ищет место остановиться. Лишь вспоминая знакомых лица, как факт принимаешь, что ты в России. Ночь заполняет домов пространства с бесцеремонностью наглого гостя. Вновь для распятия ищут гвозди те, кто в тебе разглядел мессию. Жизнь пролетает однообразно. Не отличая зерен от плевел, время нас всех превращает в пепел. Этот закон даже я не нарушу. Все повториться еще не раз, но если ты при смерти, то с испугу тело свое доверяешь хирургу чаще, чем пастору душу. В этом ответ на любые вопросы, даже на те, что никто не задал. Знаешь, чем чаще я в жизни падал, тем отчетливей видел, что лежа - лучше. Я представляю собой отбросы общества, ты же являешься частью общества. Впрочем (наверное, к счастью), это письмо - единичный случай, ибо со смертью кружиться в вальсах много приятней, чем ждать кончины и суетливо искать причины происходящего.

Перебирая события, даты, все подытожить - сплошная непруха. Стоит же снова припомнить цитату: "все суета и томление духа", - воздух свободы не так тошнотворен кажется больше. Проросшее семя всех моих замыслов неплодотворных переживет это смрадное время - время лишений под видом подарков, где засыпаешь с надеждой проснуться, где торгаши всех разливов и марок денежной меркою мерят искусство... Станет же время хоть чуточку лучше - или, на крайний уж случай, "как прежде"... Выбыли быстро из списка живущих те, кто вселил в меня эти надежды.

Надоело бриться по утрам. Зачастил на кладбище. Так что ж? Жизнь с той стороны оконных рам добродетель обращает в ложь. Снова дождь, снаружи и внутри, не спеша выстукивает "SOS". Все глупеешь, сколько ни мудри. Веры нет в фортуны колесо. Кровь уже отнюдь не горяча, ты все реже смотришь на людей. Снова век секирой палача обрубает календарный день. Если в шепот переходит лай - это возраст. Или нищета. В этом мире, сколько ни слагай, все равно придется вычитать. Как же так: за чередою дрязг проворонил время дележа? Как окурки, втоптанные в грязь, лучшие намеренья лежат. Вспоминая множество утрат, обозначить бы хоть чем-то жизни нить... Разучился бриться по утрам. Остальное можно пережить.

Глаз не отличает ферзя от пешки. Жизнь протекает в чертовской спешке - все хаотично и все бесцельно, как движенье молекул. Как оказалось, вопросов больше, чем было раньше. Ухо не слышит в мелодии фальши. Годы степенно теряют цену. В двери чуть слышно стучится старость. Сумма от множества перестановок слагаемых не изменяется. С новых дней чередою не прибывает в памяти мыслей. В числе последних - мысли о том, что ты прожил между разных эпох, что дает надежду, ибо в истории чаще бывает: кто пережил - тот и есть наследник. Истины, в общем, всегда абсурдны. Те, кто судили, - те неподсудны. Кто забывали про всех - не забыты. Здесь сам собою просится вывод: написавший о старости не стареет, даже когда тело кровь не греет. Потому и тогда, когда окна закрыты, остается всегда через двери выход. Это образно, но в своей сути верно: человек по природе уже не зверь, но он и не Бог.

Огдену Нэшу Если я доживу до преклонных годов, что вряд ли, поскольку много курю и склизкие никотиновые капли убивают по табуну лошадей во мне ежедневно, словом, если пребуду в старости, то, наверно, излечусь от зависимости в написании глупых строчек. Буду днем в огороде возиться с лопатой, а ночью буду спать тихим сном, на кровати лежа в пижаме, или рассказывать внукам сказки о том, в какой мы проживали державе могучей и крепкой, как монолит из бронзы, и смотреть передачи по телику с видом надменно-серьезным. Впрочем, старость – не радость, и это любому ведомо… Разок в месяц сходив на почту, заполнял бы ведомость о плате за газ и за свет, телефон бы вырубил... А скорее не доживу, слишком много выкурив.

Время врачует раны, но портит нервы. Прямоугольник окна не пропустит взгляда. Истощены непреклонной зимы резервы, а ей еще месяца два продержаться надо. Ты написал много строк, только кто прочтет их? Голос твой молкнет, как отзвуки глохнут в вате. Век накрутил до предела тебя, точно счетчик за потребленный ток накрутил киловатты.

Нужное слово входит в контекст, будто гвоздь в фанеру. Гортань все слова молитв превращает в ругань. В зажатый в тисках понедельник напрочь забыть про манеры приличий обрыдлого общества, напоминающего группу пугал. Черный январь сквозь решетки окон глядит зловеще. Мозг поглощает незримо чужие мысли. Отгородиться мечтаешь от всех, хоть табличку вешай: "посторонним вход воспрещен" или "опасно для жизни". Нужное слово входит в контекст, будто гвоздь в фанеру. Прежде чем руку набить, разбиваешь морду. Кровь совершает извилистый путь по венам. Метеосводки обычно сулят непогоду. Вечер пришедший холодное солнце склонил на запад. И, для игры с собой не составив правил, ты остаешься один у зимы, в ее цепких лапах. Снег заметает любые следы, что другой оставил.

Жизнь прожил как в кошмарном сне, страшным криком подернут рот. С каждым мигом тусклее свет. С каждым часом все ближе гроб. И, бесформенна как вода, переполнила сердце муть. Смерть идет по твоим следам и не в силах с пути свернуть. Ты забыл голоса родных, но шептала тебе душа: если лупит судьба под дых – значит, можешь еще дышать. И не важно пройдешь ли путь, где опасна любая пядь, только если решишь уснуть, - сил не хватит на то, чтоб спать. Потому с каждым днем сильней ты тисками столетий сжат, чтоб однажды припасть к земле и остаться на ней лежать. И понять сквозь предсмертный бред то, что раньше понять не мог. С каждым мигом тусклее свет, с каждым часом все ближе Бог.

Время мысли свивает в кружево, в запредельность свою маня. И сквозь окна текут ненужные отгоревшие краски дня. Из надломленных нот молчания тишины проступает рев, направляет во тьму отчаянно город лампы прожекторов. Что начнется и что закончится - свой отсюда берет разбег. Одичание одиночества здесь ни высветлит даже снег. Сквозь кусок темноты, расколотый ощущением холодов, перекручены нервы города магистралями проводов.

Чтоб забыть это время, беспечно разбей зеркала, уповая на дождь грозовой растревоженным летом. Если хочешь, поспи, пусть приснятся спектакли-гала, освещая окрестности ярким прожекторным светом. Если хочешь сказать – промолчи, так бывает верней. То, что нужно сейчас - отыскать никогда невозможно... Повнимательней глянешь на стену – увидишь на ней иероглифы памяти, что начертал осторожно тот, кто шел только вслед за тобой как натасканный пес, кто смертельно устал, никому не доверив поклажи недосказанных слов, пропыленных надежд, плюс вопрос, на который ответ не найти. Впрочем, это неважно. Важно то, что уйдет та, что верила, знала, ждала Ты ее не простишь. И земли не замедлишь круженье… Чтоб забыть это время беспечно разбей зеркала, ибо зеркало лжет, искажая твое отраженье.

Многомиллионный город пожирал людей. Чахоточные автомобили плевались газом. Термометры обнаруживали свой предел. Тяжелое солнце чудом не сваливалось наземь. Проклятый ветер нес пыль в глаза. Бездомный пес был, как видно голоден. Парадное дома заманивало назад. Городские часы прогремели полдень. Выгоревшая листва в городском саду заставляла вспомнить, что жизнь не вечна… В общественном транспорте - точно в аду, но в аду вам не скажут: «Слезайте, конечная».

Мир смотрит на меня в прицел окна, через которое я вижу только темень. Я ощущаю – движется волна, степенно нарастающая. Время, увлекшись некой тайною игрой и ко всему вокруг индифферентно, кривя усмешку, пробует порой, крутить назад живую киноленту. Тогда и устремляются глаза в давно уже ушедшую реальность и мысли позабытые назад спешат, слегка утратив актуальность.

Картина осени плохо видна, из-за притихших на окнах штор, но в каждом миллиметре пространства чувствуется её дыхание. Мысли, укрывшись в тени нереального, не представляют собой ничто, на чем бы следовало сконцентрировать свое внимание. Вот не раз уже виденный, слышанный чередою капель осенний дождь, а ведь тоже живой, и пытается докричаться, дробно постукивая по крыше, пусть по-разному, но всякий раз ощущая приятную дрожь, твердо веря, что кто-то его понимает, поскольку слышит.

Где чем больше отдаешь - больше должен, где рекой текут грехи безрассудства, голос страха многократно умножив, дни мелькают чередою присутствий. Где не в силах вещь отбрасывать тени, где ни жалости, ни боли, ни фальши, благородство утопает в сомненьях… Просто мы там становимся старше.

Бумага стерпит все, помимо фальши. Я от людей с теченьем лет все дальше, всё приближаюсь к нулевой отметке, где пустота, и мозговые клетки там отмирают медленно и верно. Но мыслить в этом духе тоже скверно. Существование – уже большое благо: вползаешь в дом, как в конуру собака, и грезишь о далеких теплых странах, где нет людей и, как это ни странно, есть облака, жилье, спиртное, ужин и мысли, что еще кому–то нужен. Должно быть, никогда не стану старше, поскольку вижу только день вчерашний, поскольку в этой жизненной системе я до сих пор ни с этими, ни с теми, а только сам плюс тень моя как призрак. Её надменность - отличимый признак. Страдальчески глядят мои тетради, и я пишу, покуда не утратил способность мысли выражать понятно. Я одинок. До боли неприятно уйти в тот мир, не солоно хлебавши. Бумага стерпит все. Помимо фальши.

Я чувствую, что рядом, где-то около меня и этой непутевой ночи, будто ни разу не звонивший колокол, мысль о тебе пылится среди прочих таких же мыслей, домыслов, фантазий в архиве скрытом головного мозга, который ворошить как ни пытайся, ответ один: начать сначала поздно. Стираю как написанные мелом, из головы все тягостные мысли… Поэтому и сны о чем-то светлом не долетая, в воздухе повисли.

*** Мысли приходят, будто под вечер незваный гость, мозг трудится как двигатель в сто лошадиных сил. Внешне обычно спокоен, любая злость отступает на задний план; только, как ни проси чуточку времени, чтоб отдохнуть, а ответа нет, истина не рождается в спорах с самим собой, глазу слегка непривычно смотреть на свет, можно составить трехтомник моих проблем и забот, до которых мне дела, как верблюду до чтения книг. Окутан воспоминаниями, что город в тяжелый туман. Горло пытается выдавить слово – выходит крик. Говорят, что нельзя поумнеть, не сойдя с ума. Потому бесполезно рассчитывать, что в календаре разгадаешь тот день, где удача начнет караулить. Остается разглядывать отблеск ночных фонарей на промокшем асфальте привычно изогнутых улиц.

Со всех сторон только и слышу про это. Уже всего измочалили. Твердят и твердят про конец света ни разу не видевшие его начала. Известно еще с очень древних веков, сегодня смотрящихся призраком: конец света – зрелище для дураков, начало света – для избранных.

Не требуя сдачи, как официанту оставляют «на чай», оставляешь эпохе свою глубину паденья, непримиримо – грустную как «прощай», и в то же время приятную, как «с днем рожденья», попытавшись к мыслям о прошлом лишь на мгновенье припасть, чтобы навсегда получить в неизбежность допуск, будто истратив силы, куда-нибудь торопясь, успеваешь заметить, что сел не на тот автобус.