и знаменитые метели намели пески на мели, а славные артели на мели, артиллеристы целятся в рубли.. попали ли.. не попалили ль стадо... не выпили ли более чем надо... не выпилили ли кусок фасада… не вы пилили?.. спиздили? Нашли.!? на этом самом месте возле мели? великолепный черный кофе, на, мели, пока расплавят золото артели.. глясе, поглядывайте, чтоб не убежал, ужалит сильно, если перельется, последние две ложечки, сдается мне.. не вылепили, не слепили, не выли - пили вы, не вы ли пили? нет, увы, не вы... при всем при этом на берегах Невы не вы слепили прохожих дальним светом прокладывая путь среди твердынь, к углу земли, где скалки в складках скал, искали клады дылды от балды, а самый главный дылда не искал.. как емко слово! – полипропилен.. опять пропили в поле льна Елену.. укрывшись от дождя руном нетленным, под утро в том же поле сдались в плен.. и мгла у кома в горле, глаукома.. у кума кома, комменты в постах..

я сижу в чужом детстве в Ницце. я не помню ее лица. лестница, лесть, мне снится нью орлеанская девственница, пленница белой как мел темницы, ангел, высохший до воды, доводы слабы дабы не злиться, дряни осталось на полбеды. улицы, ульи лиц, блеск пуль, стаи убийц на галерах, лишь ошалелый речной патруль делает свое дело…

она не ускользает от меня ни на секунду - зеркало иль пламя мне возвращают силуэт и сами прищуриваются от ее огня. огня, хитро вплетенного в дугу тугого лука, точного как дата, и я, ее увидевший когда-то, не замечать горенья не могу. я не могу, приняв обрывки сна, не ощутить всей легкости дыханья в ее груди, и не важны признанья, которые могли быть, но она... она не ускользает от меня...

весна, черт возьми, хоть ты и не веришь, разлука крадется нежным зверем, у смежных комнат открыты двери, и снежные ветры небрежно веют. не холодно, нет, хоть мороз по коже, но это совсем не от зимних вьюг, я гипертрофированно осторожен, чтоб не сломать что-нибудь вокруг. не холодно, нет, не обидно даже, а просто досадно или как-то иначе, я выставляю этот лот на продажу, смотрите скорее - человек плачет... а снежные хлопья, большие, медлительно, кружат над обрывками этих строчек, любить, это все же так восхитительно, навряд ли нам в этом помогут, впрочем.

Выйти в эту теплую слякоть, Окунуться во влажные хлопья, Грандиозные планы состряпать, Хитро щуриться исподлобья. Встать на площади у театра, Делать вид, что сегодня встреча, Отменить самого Декарта, Забирая секунды в вечность. Перепрятать дурные мысли, Уничтожить любые сроки, И не думать - упал, завис ли, Пропускать мировые токи. Взять, подняться на крышу мира, Развести широко руками, Пожелать всем любви и мира, И уйти, как солома в пламя.

Умывальник. Измятые лица. Безымянное млечное утро. Остается мне только молиться, чтоб еще ты приснилась кому-то. Разбросав родниковую свежесть, взгляд-желание, пьяная слякоть. Деревянная грубая нежность, окаянная мутная влажность. Беспросветное чистое утро, безнадежная быстрая трасса, поворот тристо метров и тупо лезет в голову слово "опасный". Небо в ноги и землю в прическу, шпагу в спину и реки Шампани, ногу к горлу и черствую корку - недобитые летом желанья. Это бред и не надо иначе, я не знаю другого исхода. А поэт потому часто плачет, что предчувствует волю народа. И по раме сухой барабаня, как по ране рукою шершавой, нервы в струны и голову в пламя, сердце в камень и бурые шпалы. Робкий возглас "Ребята не надо!". Подлежащее - старая стерва. Лужа крови и море досады. Дополнение - рваные нервы.

Сиреневый город окутает двор, и если бы не был таким он холодным, я влез бы на крышу с бутылкой "Кагор" и просто дышал вдохновеньем природным. Я тупо сижу, презирая уход, уйду, если только закончатся спички, и если до ночи из этих ворот не выйдет любимая мною привычка. И мне ожидание кажется сном ребенка, робеющего в зазеркалье. Ребенок, конечно, отыщет свой дом, а девочка-лед во дворе засверкает. Серебряный город сыграет нам вальс, и пусть будет даже он трижды холодным, мы сядем на крышу, и крыша для нас оставит хотя бы немного свободы.

Улица, холод, иллюзии, сны. Мимо проносится грязный металл. Лишь светофоры как боги честны. Курит прохожий, должно быть устал. Ветер, скользящий по мерзлой земле, Зря были вместе мы всю эту ночь. Стужа и стыд. Вот опять заболел, Тщетно пытаясь себя превозмочь. Вновь расстояние на миллиметр Больше, чем нужно сегодня с утра. Уйма невидимых глазу примет Ставит историю в список утрат. Каждое слово - сплошная мигрень. Жалко, что я с ней уже знаком. Ей на троллейбус. Прощения тень. Я же, пожалуй, пройдусь пешком...

Пряный запах весеннего смеха щиплет мелко ваш пьяный мозг, это видимо новая веха в бесконечной ротации звезд. По бульвару немытого стяга, по проспекту прошедшего дня, вы усталым встревоженным шагом проплываете мимо меня. От бессонницы пыльных улиц, от бессмыслицы серых дней, и от взгляда чужого щурясь, вы старались казаться сильней. Вы старались казаться выше окружающих вас людей. Где-то рядом все видел и слышал Император земных идей. Вас теперь раздражает запах свежих булочек и весны, вы себя представляете в лапах одуревшей от солнца страны. Вы не верите даже богу, разгадавшему вашу грусть. Он идет позади немного, он идет себе - ну и пусть...

Фотография графа Дракулы, Императорское перо, Ус кита, сок китайской сакуры Гамлет, ставящий на зеро. Сувенир суеверных полок Суверенный как соверен: Совершенство второго пола Своевременно взято в плен. Экспозиция разных жизней Из коллекции рваных ран, Искалеченная отчизна Многоточиями прочих стран.

второе Я приходит постоянно, среди людей немного постоит, поговорит со мною в стельку пьяным, в который раз сознанье раздвоит. я состою из тысячи осколков, порой из разных, кажется эпох. разноголосица меня сбивает с толку, я от нее уже почти оглох. я осознал, какой попутчик Правда. Искал себе невиданной судьбы, но свой успех откладывал на завтра, опять про день сегодняшний забыв.

Я выбрался из озера фантазий Простуженным, циничным молчуном, Я знаю, что цветы растут из грязи И грязью же становятся потом. Я знаю, что любой нормальный рыцарь Три раза согрешит, пока поймет Свой грех. И долго будет рыться В сознании похожем на помет. Часами ждавший у открытой двери, Ища себе уютную тюрьму. Я видел цепь нелепых суеверий, Сковавшую людей и потому Обезображенный и вездессущий лик их Безмолвен был.

посвящается Лауре Пицхелаури Лаура - имя, и сердце стынет, и воля тает, душа пустая. Пустую душу молчанье сушит. Молчанье тоже на смерть похоже. Все чаще слышу, твой город выше. Я тоже ранен его дыханьем. * * * Мне среди роя многоэтажек тебя порою не видно даже. Ты не в трамвае, не на учебе, и не взываешь - молчишь. Еще бы. Ты где-то злая молчишь слова, не каждый знает, что ты жива. Твой город прячет больное тело, а я незрячий ищу несмело. Тебя нет дома, и это скверно, но ты найдешься. В метро, наверно.

Лес-дыханье кружевное И тропинка-колея Вечно будут жить с тобою, Теплой грусти не тая. Холодок осколков света Среди утренней листвы Тихо сетует поэту На неряшливость травы. По сто лет хранит волненье Нежных слов и добрых рук Колокольчик-вдохновенье, Правнук тех, что вились в круг. И дорожку беспричинной Слез капели с глаз-небес Не укроет тем старинным, Кружевным дыханьем лес.

Обожаю Вас Ваше Высочество, За фамилию имя и отчество, Каждой строчкой скупое пророчество Вы даруете не стыдясь. Я люблю вас за все картинные И невинные речи длинные, И за мокрые взгляды в спину мне, И за глупую нашу связь. За молчанье до исступления, За ожоги и впечатления, За несхожие наши мнения Безнадежно люблю я вас. Вновь возможное возвращение Возвещает мне рук скрещение, Полуночное очищение Запрещает забыть о вас. И казалось бы ясно каждому, Что томимый духовной жаждою, Опасаясь погибнуть заживо, Я нарочно придумал вас. Только очень уж верить хочется, Что и мой путь когда-то кончится, И согласно былым пророчествам, Наконец-то я встречу вас.

Стекленелым сознанием, словно по рельсам, Приближаюсь к тому, что теперь запретно, Тренируюсь в лице не меняться резко, Заставляю дышать себя в ритме ветра. Мы играем в азартные игры с разлукой, Увлеченно отстаиваем свободу, Разрываем в куски равновесье духа, Сочиняем проблемы, грехи, невзгоды. Мы смущаем друг друга наличием воли – Бесконечным изменчивым лабиринтом. Обнаружив еще одну строчку боли, Мы спешим ее выделить жирным шрифтом. Мы упрямо пытаемся все обезличить: И случайную встречу, и ломку ночью, Сомневаюсь, что кто-то из нас отличье Между верой и правдой найти захочет. На полях, где сражаются с ветряками Наши души опять пропадут без вести. Двое новых людей круг замкнут руками, В ту минуту начнется другая песня.