Горы Кавказа черны, Узкие реки тревожны, Ущелья дики, страшны, Тропы извилисты, сложны. Здесь выживать, а не жить, Скитаясь в осколках долины. Здесь только горестно выть... Долго, без всякой причины.

Какие-то странные тени Какие-то странные звери И люди как будто не те. Какие-то странные звуки Какие-то странные сказки И шепот какой-то во тьме. Уйдите! Не мучьте! Отдайте Спокойный без призраков сон! И хватит шипеть мне проклятья! И реквием петь в унисон…

Как бы так умереть не во сне, Чтобы птиц услыхать на заре… Как бы так умереть поутру, Чтобы свет озарил темноту… Как бы так уйти в краткий миг, Превратившись в солнечный блик…

Разбиты ложью у любви Немые губы. Истерзаны, спеклись в крови И шрамы грубы. Из горла выдавленный хрип: «Вернись», «Вернуться»! Но не дойти и не шагнуть, Не разогнуться. И горькой памятью в потьмах Теперь венчаться. И редко в страшных диких снах С тобой встречаться. 04.2009.

*** Где Север где Юг не ясно. В апреле снег февраля. И оттепель вдруг. И опасно Закружат ветра декабря. И капель, и солнце, и вьюга - Причуды полярных широт. Здесь все ненадежно. Без друга Одинокий вмиг пропадет. *** Топольки и березки – сиротками. К свету тянутся хрупкими ветками. И живут словно пасынки робкие, Под лучами скупыми и редкими. Но придет к ним весна и торопятся Приодеться в нарядные платица. И недолгое счастье исполнится Пусть и кратко жизнь продолжается. 04.2009 г.

(Не плачьте, он не умер, а спит) Здесь не умер никто. Не плачьте. И снимите немедленно траур. На бумаге смерть обозначьте. И поймите, что тонкость аур Не почувствовать грубой кожей. А любимые вас не бросают! Они радостью жизни новой, В нас надежду на свет вселяют.

Все силы на предел. Чуть вырваться вперед. Кто там плечом задел? Он тоже жилы рвет. Трибуны в пестрый круг. И шпоры остро в бок. А там зеленый луг… Высокий небосвод… И жгучий, злобный хлыст. И клочья пены вниз. Толпы визг, хохот, свист… Латунно-медный приз… И потом, потом круп. И горлом, горлом хрип. А где то там есть пруд… Он был там… не убит.

В нарядном платье из парчи, С улыбкой милой на губах, Сафьяновые башмачки, И лента в русых волосах. В ней только ключик повернуть, И кукла будто оживет. Пойдет туда, куда ведут. Сама садится и встает. Нет у нее ответа «Нет», Лишь «Да» - приятное всегда. И даже если упадет, Не плачет кукла никогда! Фарфоровой - не страшен зной, Не страшен холод, снег и лед. О чем же думает порой? Когда кончается завод.

Птичка с ветки, Птичка спой. В моей клетке Будь со мной. Грустно, горько - не молчи. Песней душу излечи. На ладошку сядь мою. Тебе тихо подпою. Не спеши назад, в окно. Здесь отборное пшено… Дверца в клетке на крючок, На серебряный замок. Птичка, ты навек со мной. Пой же глупенькая! Пой!

Эти тихие, узкие улочки, Деревянные домики вряд. Воробьи на их крышах волнуются, Кошки сонно из окон глядят. Под воротами пес вырыл ямку, Нос просунул. Легко ль на цепи… Вот облаял соседскую бабку… Скучно, друг? Что поделать – терпи. А вокруг белым облаком яблони Расцвели, что листвы не видать! Ну, зачем мне японские сакуры? Если божия здесь благодать! Разогретая пыль на тропинке, Я по ней босиком и к реке… Снятся детства живые картинки, В бронированном городе мне.

И больше прошлое не раздражает мозг, Задернуто глухим, тяжелым занавесом. Огарки памяти расплылись в желтый воск. Пиры былого с послевкусием перстным. Не вспомнится ни цвет, ни аромат. Все связи не надежны, тонки, рвутся… Пыль не смахнуть с погаснувших лампад, Чтоб в горечи ее во век не задохнутся.

И вывернутой на изнанку – ничком на пол. Положат голой на лежанку – из цинка стол. Заштопают суровой нитью – холодный труп. На перекрестке закопают и кол вобьют. И снимет Агнец семь печатей. У Бога суд. Под вой трубы, свистя бичами, – к Нему сведут. В ад душу сгонит, без покаяний, – рогатых рать. И буду вечно там, от скуки, – чертей гонять!

И приснилось, что умер знакомый и близкий мне кто-то. Заколоченный гроб опустили, засыпав промерзшей землей. Падал снег, погружая в тупую, немую дремоту, Одевая, весь мир, в белый саван. Не модный покрой… Замерзали и падали хрупкими льдинками слезы, Разбиваясь на тысячи, тысячи мелких частей. Одиночество холод сковал в неподвижные позы Память прошлого, встречи, разлуки и радость людей. Наступила зима. С безысходной и вечной тоскою Мне бродить суждено среди тех безымянных могил. Только тень я знакомую вижу повсюду с собою, Но проснуться нельзя… Нету сил, нету сил, нету сил.

И Ваша страсть еще не выстужена холодом, Еще не выгорела зелень Ваших глаз. Вам осень жизни выстилает золотом, Изящно выгранен Вашей души алмаз. Волос роскошных серебро – чуть тронуло. Еще желание шепнете Вы звезде… Но в Вас картавое Вертинского уж дрогнуло, И Смерть расплескана в расширенном зрачке.

Математика жизни, Математика слов, Математика мысли И всех прочих основ. Теоремы влечений, Доказательства зла, И рассчитаны верно Алгоритмы добра. Разделили, сложили Вероятность судьбы, Но случайно забыли Аксиому Любви.

В изгибе ленивом, С бесстыжею позой блудницы, Сощурив от едкого дыма сигары глаза, Она прошипела: «Прочь, сволочи... Оба тупицы... Вы прошлое, тени. Я ж только за новое – За!»

Кто разбудит в лесу эту тихую, нежную песню, Что струиться с ручьем, ускользая в росистый туман. И зашепчет с листвой, притворяясь невидимкою ветер. За волной пробежит по зеленому морю волна. И вспорхнут к небесам, с горизонтом алеющим, птицы. Засвистят, запоют колдовством призывая зарю. И струной золотой солнца луч вновь и вновь возродиться. И торжественный гимн прозвучит в честь пришедшему, новому дню.

В том краю, В том ручье На заре, на заре. Листик ивы упал На заре, на заре. И уплыл, по хрустальной воде, в тишине. На заре, на заре, на заре. И никто не узнал, Что листочек упал. Спали ветер и лес, И ручей сладко спал. И заплакала Ива, С печальных ветвей Побежали слезинки Росою в ручей. И озябнувший ветер, Скользнув на траву, Вслед тихонько подул, Словно лодке, листу. В той дали, В той реке, Не узнать о листе… На заре, на заре, на заре.

Я когда-то уйду, И за тонкую грань горизонта Заглянув, растворюсь в голубом. Я оставлю другим Мир, который тревожит, Заставляя, сердца и дыхания петь в унисон. Кто-то юный прочтет Не мои полустертые строчки, В тонком томе моих, кем-то изданных странных стихов. Обезумевший гений Рифмы стройной захочет, Соберет самоцветную нить из наречий и языков. Будет слушать до боли, Чтоб намеком, серебряным звуком, Ниоткуда в тиши вдруг возникли чужие слова. Станет кровью вымарывать Девственный лист не от скуки, От того, что в раба заклеймили, сковали седые века. Я когда-то уйду, И за тонкую грань горизонта Взглянув, растворюсь в голубом. Я когда-то вернусь В бесконечность, совсем ненадолго… А потом зашепчу с теми, кто говорит о былом.

Айседора – изгиб неприкрытого, гибкого тела. Айседора – три шага по лире трехструнной… И замерла! Айседора – рубином вина перезрелым пьянила. Из рисунка на греческой амфоре танец сплела. Айседора – вакханка бесстыдная, чистая дева искусства. Айседора – волос завиток соблазнительный, чувственный стих. «Айседора», – зову. Кричу: «Айседора!». Но пусто… Что осталось? Вглядеться, всмотреться в открытки триптих.