Явилась ночь - предтеча парадиза И эта ночь явилась не для снов, А для Луизы – «мартини» и нарциссы, А для меня сигара и «смирнофф». Гугнивый кот прошёлся по карнизу И у него на четверть нет хвоста, А у Луизы – шипенье и капризы, А у меня - нахрап и простота. Наш разговор пошёл телесным низом Сурово и без всяческих прикрас, На писк Луизин: «Геннуччо, изи, изи», Хриплю в ответ: «Луиза, мув ёр ас». Спит не храпя, альковная маркиза, С руками вверх, как девка на мяче, А у Луизы – засосы и зализы, А у меня – укусы на плече. Вся жизнь её – удачные аферы, И от ошибки станет дико ей, Той, где её, пиковую пантеру, В раскладе жизни взял кобель трефей.

Всё началось с того, что во время сидения в любимой ресторации «Лондон» я рассказал московской красавице (по совместительству – поэтессе) Светлане Марковской идею рассказа (эссе, очерка, исследования), запалом к которому послужила частушка Говорят, у дяди Вани Три пизды живут в диване. Ночью песенки поют, Но дяде Ване не дают. Месяцев через десять Света (помнит!) прислала мне по SMS с найденным в какой-то маргинальной книжице куплетом на «англицкую тему» и я возбудился, а она завелась и понеслась тема, как пизда по кочкам. Итак, порядок таков: я пишу, Марковская отвечает, то есть, Алекс – Юстасе. Переписка осуществлялась по мобильникам в условиях немыслимой работы. 1.

У той поэтессы от плойки ожог, Ребёночек тычет ей дули, А дедушка, свой не доев творожок, Икает на крашенном стуле. Водою донельзя разбавленный кляр, И мясо из трупного схрона. Скрипичная дочь, осмотревши футляр, Всплакнула над «каком» вороны. Густел на окне и вонял холодец, На стенке с мазками косыми Затоптанный мухами грозный отец Прощался с ушибленным сыном. Из дома напротив плаксиво: «За што?!», Ботва и мочало с карниза, И я посидел, не допил и ушёл К опасного вида Луизе. У этой Луизы, кальян и бульон, И братьев с дядьями под роту, А нужный мужчине восточный приём Находится в задних воротах. Она подаёт мне жаркое и рис, Старается, бля, между прочим! Но хули с Луизы и с прочих «луиз» Когда за полгода ни строчки? Я всё это съел, а чуть позже поссал, И врал, потакая капризам, Потом возбудился и жёстко ласкал Пиковую даму Луизу. Она мне подносит носки и трусы, Она благодарна за «третью», А мне захотелось французкой красы И я направляюсь к Жанетте. Но та не пустила, побрёл я

В поддержку Лесина В недолгом царстве села группа лиц Шить на живую нить коричневое дело Листы краснеют – факт запишут белым, Где факт не стоит всех пустых яиц. Фемида под повязкой прячет взгляд, В руке весы как символ двоедушья, Процесс пошёл и сразу стало душно В тисках закона (будь он трижды клят). По службе, но ещё и по злобе, Контрабасеет голос прокурора Он гнёт своё, но в качестве отпора Из зала крики: «Ни хуя себе!». В партикулярном особь средних лет, Лубяночно-поджаристый орлёнок, Отметил (всё фиксировал с пелёнок): «Среди поэтов нашей правды нет». Пошло на дно - здесь сразу встали все -, Судейское увесистое судно, Когда на грудь «Поэты неподсудны!» Повесил Лесин. Ни хуя себе! А Гена в этот час во всей красе Пил с женщиной Луизой «скотч» под липой, Её схватил сильнее чем что-либо, Схватил и вскрикнул: «Ни хуя себе!».

Ритмический катализатор – С. Марковская Он выходит руки в боки, на плечах – косая сила, Нерастраченны молоки - он ведёт себя спесиво. То товарку схватит крепко, то к вдове прижмётся плотно. На ходу съедает репку, выдав посвист носоглотный. С вертлюга, с огня, без блюда, пожирает полподсвинка И кричат крестьянки: «Любо!» и бросает вверх косынки. Он по кряжистости перший, корневой, ещё – брыластый, Попадётся конный-пеший - вмиг бедняге склеит ласты. Он врага по свисту слышит, обнаружит и опустит, Выбьет око, взяв повыше, заколбасит, закапустит. Он не сдует с пива пену и останется на свете Ставить раком перемены в день Сурка в году Медведя.

Где Вы теперь и что Вам плющит яйца Седло, метла, спина ли ишака? А, может, Вами начали питаться Койот, гиена, волк или шакал? О, рикша мой, я, право, в непонятке Грущу по Вам, брожу всегда один. Как Ваш хребет и острые лопатки Мне дополняли виды на Пекин! Нет, не для Вас китаек тары-бары И не для Вас в Янцзы снуют мальки. А может быть в вертепе Сыктывкара Вас кто-то злобный ставит на коньки? И не для Вас у отчего порога Взрываются шутихи из фольги. А может быть в пип-шоу Таганрога Вас вставили в ходули из ольхи. Чужбины хлеб всегда несвеж и горек - Вам жгут пельмени ливер как угли. А может быть в притоне Уренгоя Вас силою в салазки запрягли? Скорее Вы поёте грустно песню, Пустив слезу и задрожав щекой, О сумеречных шляхах Поднебесной, Служа теперь на почте ямщиком.

Пускай Газетта и Котлетта Не думают со мной «про это» - Я обнаружил этим летом Морщины, шрамы от узды И по сему сказать намерен: Я мрачный некрасивый мерин, Для света я уже потерян, Я не гожусь для борозды. Я тихоход для следопыта, Я с гривой, лишаём побитой, Мадам, я - старое копыто, К несчастью - и подковы нет. Я был стреножен, был и вольный, Прошёл и пастбища и войны, Сейчас же запах скотобойни Настойчиво мне шлёт привет. Пара-па, пара – пам!

«Искусство есть искусство есть искусство». Иосиф Бродский. 1. Уездный N. Характер – «сонная лощина». Алкоголизмом поражённая община. Вдова проверила и, не найдя прыщи на Интимном месте, надушила чуть лобок. Порядок в доме, угощение в порядке, Кукушка восемь раз подряд сыграла в прятки, Большое-доброе забилось в непонятке: «Мужчина где мужчина где мужчина?» 2. Стучат. Кокетливо: «Кто женщину тревожит?» - «Простите, я». В дверях фигура в макинтоше. Вблизи: «Не молод, но достаточно ухожен. Хоть галстук новый, но… позвольте, но… жилет…» Букет. (Жлобясь, цветы нарвал по ходу). Она: «Мерсите!», - «Мда… Прекрасная погода…». «Сатир галантный!

1. На Иудиной могиле бьёт поклоны волк позорный, В свежесодранной овчине, с козьей мордою в клыках. Под диавольским надзором Бесы ходят по озерам, По лесам, полям и рекам, не прикрыв ни зад, ни пах. Евы грешников рожают, за их будущность в тревоге, Змей адамов соблазняет: «что захочешь, то возьмёшь». Сев с кувшином у дороги, Моет всем апостол ноги Со смиреньем христианским, будь то шлюха или бомж. 2. Время, с-с-сука, нас не любит и пространство кажет кукиш: «Хер достанешь горизонта ни на "МИГе", ни на чём» Утром первое: «Ты любишь?

Какой-то пришлый или свой сосед подглядывает в щёлку, Мужской учуяв железой нагую женщину. Защёлкал В ночи неспящий коростель, в часах кукушка вторит вяло. С натурщицей позор. Постель. В табачном пепле одеяло. Важнее встряска для творца, прокол самца проблема третья, Так зреют темы - для венца художника ещё соцветья. Он в джинсы влез. Он кисти взял. Вздохнул, затем налил себе лишь. То, что случилось с ним, друзья, не заштрихуешь, не забелишь: На холст ложились резко вкось и вкривь лекальные кривые, Маэстро под коньяк и злость противным цветом вывел выю, (Авангардизм и декаданс - упадок техники и духа), Войдя в какой-то странный транс, он лепит «по Пикассо» ухо Под кобчиком фигуры той, чья ипостась коснулась только Что шаловливою рукой лобка подбритого «под ноль». Ко Всему взывает с полотна Непризнанный таким макаром: «Из Божьих тварей лишь одна она мне кажется кошмаром».

«Заезжий капитан влюбился в швею Зину, Сломал ей патефон и швейную машину И кое-что ещё, и кое-что иное О чём не говорят, чему не учат в школе» Из школьной песенки. Всё проясняется окрест.