Холодно… Ветер мокрым золотом Хлещет по щекам Мрачные дома. Молотом По брусчатке города Бухают века… Впереди зима… Улицы На погоду щурятся, Нехотя жуют Сало ноября. Некогда, Да и, в общем, некуда, Все в одном строю, Ровненько горят. Эй, вернись, моя душа, отзовись словцом простым. Этот мир не мёртв, просто очень пьян. Что со мной, знаешь только ты, Что с тобой, знаю только я. Роботы, В ежедневных хлопотах, Как живые все, Толпами снуют… Кто-то там Разорался шёпотом, Покурить присел, Поломал струю… Сколько там? Парочка, и только-то, Строго пополам Мысли в голове. Трещина Не была обещана, А гляди, пошла – Небо на просвет… Эй, вернись, моя душа, отзовись словцом простым.

День незалежності. Двадцятиріччя. Прапор пани не несуть на Говерлу. Падає з неба сльоза на обличчя, Ніби хороша людина померла. Блазні шукають в майданах спокуту, Вітер хитає картковий будинок. Пиво, салют, побрехеньки і… смуток, Ніби померла хороша людина.

Не заманить меня ни в чьи ряды. Не в стае я, не в стаде никаком. Ни пешкой мне не быть, ни вожаком. Я одиночка. Просто «я». А ты? Пусть лобно место на семи ветрах, Нет статуса свободнее и выше. Почувствуй же, как хорошо ты дышишь. Когда и где мы потеряли страх?

Как тихо. Плавно крыша едет в доме. Уснули домовые, ишь храпят. Ну, наконец-то. Ты пришёл в себя. Но там и чёрт, пожалуй ногу сломит. Усталые мозги чадят лампадой, На побегушках память-егоза, Просвета нет, но и пути назад Теперь не отыскать… да и не надо.

Сегодня хочется молчать, Дурной январь наделал лужу, Особенно заварен чай, Ты говори, я буду слушать… Ты скажешь по секрету мне О чём вчерашнее кино, О том, что я пришёл во сне, О том, что страха больше нет, О том, что нет меня давно, Что я – лишь фото на стене. Что прожито пока не всё, Хотя и прожито без толка, О том, что нам опять везёт, Раз до весны уже не долго, Что ждать до первого грача, Что врут о стуже снегири, Что так уютней, при свечах… А я не буду отвечать… Я буду слушать… Говори…

Поношенные, тёртые слова, Под слоем многовековой рутины, Кто не пытался обращаться к вам Слугой покорным с миной господина? Вас теребили робко и неловко, Стелили вами кляузы и руны, Крапили вами модные тусовки, Расстреливали умников с трибуны. И лишь немногим алчущим дано Дарить вам в понедельник воскресенье, Омыть, очистить, вывести из тени Чтоб насладились вами как вином. Уставшие от вечности слова Вы ждёте той счастливой, редкой встречи С голодным и неистовым предтечей, Что возвратит вам силу колдовства.

Полдесятого, рейс на Женеву Под развесистой пеленой. Здесь кончаются время и небо, Как наличные в казино. Духота толпы, а снаружи Серый в яблоко горизонт, И туда устремляются души Отряхнув размер и фасон. Улетают попутные люди Отчитав молитву мечте, Завтра каждый из них забудет О банальности мегатем, О комичности мегамыслей, О космичности мегачувств… Я в углу. К толпе не причислен. Никуда опять не лечу.

Они идут по розовым шипам И, аки посуху, не ранят ноги. Куда ведёт их сладкая тропа, Им дела нет - всегда на полдороги. Не клятвенно, почти интуитивно, Они от нас, убогих, отреклись, И мы на зло им сочиняем гимны, Во славу обворованной земли. Проигран в дым очередной экзамен, Легионеры битые поют Торжественно-пустыми голосами Анафему сиротскую свою, Нет на земле любви и даже розы Лишь для того так дьявольски милы, Чтоб ты, глупец, не замечал угрозы Тебя подстерегающей иглы. Но только врёт обиженных толпа, Кому-то и везёт. И даже многим. Они идут по розовым шипам И, аки посуху, не ранят ноги.

Спасибо папе, хорошо придумал, Без женщины, ей богу, не житьё, Заколки, побрякушечки, парфумы, Изящна и тонка, (а сколько шума), А как она танцует, как поёт, Как одевается (и «ах, я не одета»), Непостоянству своему верна, Эпична, как купание слона, И если есть гармония, хоть где-то, То только там, где явится она.

Я один из последних ромов Вымирающей, нахрен, расы В постромках обрусевших гномов, Обнищавших в плену пластмассы. Каждый гой посмертно достоин В образцы святого Луки. Не покинув общего строя Не увидеть конец строки..

Запах сбежавшего кофе, Века усопшего эхо Родит невиданный профиль Ни у славян ни у греков. Как ты посмела родится? Как эта быль улеглась В тайные умыслы принцев, В кои ты шла?.. И пришла… Как мне достался подарок Новозаветных мерил?... Боже, какой же ты старый… А то бы не подарил…

Незыблема, как женщина с веслом, Узкоколейно-чёткая стезя, Менять привычки крайне тяжело, А нам с тобой, похоже, и нельзя. Мы ласковый балласт и жёсткий фон, Солидно, честно коротаем жизнь. И всё, как будто, очень комильфо, А жизнь, как раз, возьми и не сложись. Но этот не изящный поворот, Пожалуй, и не должен быть другим. Массовка знает, чем согреть нутро. Массовка в курсе, чем помять мозги. Зато мы по ночам бросаем пить, Бросаем плавно и не далеко, Затурканный дракончик на цепи, Железная заначка под рукой.

Ты один. И всегда был один. На кого же пенять? Сам себе мастеришь презабавные плахи и троны. Что винить херувимов, чертей и, тем паче, меня, Шутовским колпаком, маскируя и плешь и корону? Ты один. И всегда был один. Оставайся любым. Ты востребован мною и мною отпущен на волю. Я любуюсь узором твоей бесконечной судьбы Так свободно написаным мной по червленому полю. Ты подарен себе ни за что, покаянный смутьян, Безупречный игрок с бесшабашно закрытым забралом. Ты один. И всегда был один. Я тебе не судья. Но, похоже, тебе одного (даже целого) мало.

Уже ты был шутом и психом, Теперь и вечности отведал. Конец обугленного лета И всё спокойно, глухо, тихо, Так празднует свою победу Необъегоренное лихо. Уже ты был. Ты был поэтом.

И котов понимаю и кошек (Тут-то точно уж, всё по любви), Только самый отпетый святоша Не отважится небо гневить. И какое мне в принципе дело До величия белых ворон, Если бьёт по ушам децибелом Этот мартовский кискистерон.

Знаешь, а я ведь придумал тебя В розовых сумерках позднего мая. Эта загадка опять и опять Тайною манит и я понимаю, Может быть где-нибудь, в чьих-то мирах, Ты не такая… совсем не такая… Только из сердца (отнюдь не ребра) Время рождаться и ты возникаешь И заполняешь меня до краёв Солнечным светом, прохладою ночи, Смыслом неведомым слова «вдвоём», Спрятанным где-то в стихах между строчек, Счастье моё… Слышишь, загадочный шорох с утра, Это по сотканным звёздами сходням Тихо спускается в наше «вчера» Наше, зовущее в «завтра», «сегодня». Я отражаюсь в густой глубине Целого мира в ресничной вуали И неожиданно входят ко мне Тайны и сны твоего зазеркалья И заполняют меня до краёв Солнечным светом, прохладою ночи, Смыслом неведомым слова «вдвоём», Спрятанным где-то в стихах между строчек, Счастье моё… http://www.poetryclub.com.ua/getpoem.php?id=107285 здесь можно послушать.

Десницей своею жёсткой Даруй ты мне волю, отче. Мою. Твоя не нужна мне. Дорогу дай. Перекрёсток. И надпись на древнем камне, «Прохожий, иди, как хочешь».

Мій тиждень приходить, як бідний той родич, Голодний, веселий, кумедний і злий, І дивиться пильно, чи в мене не вродить, Щоб хліб, і до хліба, і гроші були. Комори порожньої не переносить, «Давай, ворушися» - волає мені. Кручуся і думаю, може, вже досить, Коли вже почнуться твої вихідні. Нарешті субота мій тиждень накрила. Мене доїдають вже декілька днів. Нарешті субота, але понеділок Вже ломиться в двері, мабуть зголоднів. Під лоба вкладається тиха молитва, «Не пий мою кров і не їж мою плоть». До біса! Набридла сверблюча гонитва. Дай спокій мені. Взагалі, не підходь. Я виставив тиждень робочий із хати. Лежу на канапі, під боком фуршет… Що діється, в біса? Не можу лежати, Півдня повалявся й дохожу уже.

Не божий дар, но и не божий бич, Делю свой мир на наших и ненаших, Увы, особой мудрости не нажил, Порой решаю ехать под кирпич. Не самый сложный и не самый ловкий. Под фактами не подвожу черту. Пока не клюнул жареный петух, Кантуюсь без аптеки и страховки. Воспитан не в тиши библиотек, Конечно, Айболита не добрее, Как впрочем, и не злее Бармалея, Обычный, эксклюзивный человек. Пока не скучно – ну, и, слава богу – Бродяга-мир извечно полосат. Наврите мне в глаза и за глаза – Поверю? – Да… но должен сам потрогать…

Живёт земля, наивно верит в бога, Устроившего там себе берлогу, А на плацу выгуливают строем Невычитанных чеховских героев Ефрейторы, наряженные в тоги. Щетинится загон для поголовья, Взращённого великой нелюбовью, Корявая, последняя империя Летальной веры на краю безверия, Где прав народ, а человек виновен.