Я вас люблю... Играет день на гранях снежных изумрудов. Не говорите, что есть тень и фразы пошлых словоблудов. Я это знаю, но мне мил мой мир, и праздную беспечно, мне в чашу до краёв налил Амур лукавый яд сердечный, и этой жажды не унять, не возвести вовек препоны, пусть возраст катится во вспять пред сердцем щедро непреклонным. ......................................1987-2013

В отсутствие проснулась тишина, бокал из одиночества наполнив, ничья, но с привкусом вина той ягоды, чей цвет был вероломен. Скользнула вне по плоскости стекла, взглянув на дождь слепого совершенства. - Прости, любила и лгала, и отдала последнего младенца.

Звук странный издали, из груд средневековья, где мельниц до сих пор скрипучи жернова, и шёпоты сыпучи, что времени нет боле, со временем и боль, раскрашена, ушла. Вы помните, в груди, что было полвторого, стрелки все наобум палили кто куда, вы, видимо, везучи, что смотрите столь строго in puncto puncti* вновь глазами никогда… * - в самом существенном (лат.)

Если бы родился художником, не сжимал бы кисть в руке, композитором, не сдерживал бы ноты, поэтом, и двух бы слов не связал. Какое счастье быть простым человеком и чувствовать художника, композитора и поэта.

Это так странно, уткнуться сегодня в бархат прошедшего времени. Ласка коварна, зверьком нападает, пробуй, но губы искусаны. Может забыть? Не может и поздно. Оползень человечный: не подают, даже в приют очередь бессердечных.

Ты отводишь глаза от лживого самописца, от его конвульсий над последней буквой стихотворения - которое сильнее любой дозы снотворного. Видишь этот свет в конце тоннеля, когда по привычке пропадаешь в метро со словами «следующая остановка…» Нет, только не от сердечной недостаточности.

Разве ты о времени, в котором чувство каплей на раскрытой ладони листка мать-и-мачехи? В стылом пространстве забиться в угол безопаснее, чем признаться ближнему, что был жив, пока бежал по снегу, проваливаясь по колено, отталкиваясь от ничего навстречу… ничего не осталось, кроме снежного хруста: «встречу, встречу, встречу!»

Вновь письма, Марта, не читая, жгу, и без того, что сказано прогоркло. Виднеется, вот миг, переведу туда, где босиком не колко. Мой человек тем счастлив, что не зряч, шагает по земле, клюкою меря, весну в земле выклёвывает грач и каждую никчемную потерю. Его слезой сильны на цвет глаза, и слов на вкус не найдена причина, не отрываясь, одного письма ждать на пороге ни отца, ни сына.

Из страны утекают мозги, остаются лишь органы чувств грубо годные под сапоги или умные на меди бюст. Но за ниточку только схватись, разношёрстный клубок-бегунок то ли катится праведно ввысь, то ли путается возле ног. В странно данной нам всем кутерьме нет ни петельки, ни крючка, зарекаются хрипом в тюрьме и стартуют, а вдруг в облака…

....................из разговора в связи с публикацией ....................И.Курганского ....................http://www.my-works.org/text_103761.html Выбегает поэт на площадь, читает стихотворение, его побили. Через несколько дней вышел он уверенным шагом, сказал слово, его ещё сильнее побили. Прошли годы, поэта вывели под руки, прочитал он то же стихотворение, похоронили с почестями.

.......................С благодарностью, И.Курганскому .......................http://www.my-works.org/text_103761.html Когда в тебе поэт и самокритик друг друга схватят за грудки, фиксируй хладнокровный ход событий, которые при жизни горячи.

Чувства не вещи, вот и не ценятся. Сердце – в клещи, смотри, как колется крепкий орешек, актёр под ценником, глупая пешка – бессребреником. Гаснет подсветка, и грим размазан, здравствуй, кокетка, сегодня – праздник.

На мир простой в котором от и до был обречён глазами удивлённо и слухом с ветки от листа невольно прочувствовав немую дрожь, крик девственный «не трожь!», на волнах золотящуюся рожь, над этим ты - всего лишь ветер светел, - переживёшь мгновенье и дождём уйдёшь, оставив всё во свете…

Нас с тобою столкнула жизнь, роковое, бог дал, столкновение, ты мне крикнула взглядом: «Держись!» - я ответил: «И ты - за мгновение!» Из окна вид безумно красив: сосен вечными кажутся статуи. Ни о чём я тебя не просил, просто чувствовал: падаю, падаю в мир реальный, в котором не грех то, что волею не решается, я чуть-чуть был, возможно, успев разглядеть, что так верно расшатано.

Давай поговорим о том и сём, на то и сё размениваться легче, твоё вон то, ты знаешь, ничего, а сё, ей-богу, просто безупречно… За что возьмём, за то и отдадим, наваристей не пробовал подливы, и то, и сё в раю нашкодят в дым и спустятся на землю нелюдимы. Про это красноречием потом пусть щеголяют блудолюбы в свете, наш светел чувством и окошком дом, земной, чужому глазу не приметный.

Друзья уходят не спеша и провожать себя не просят, прослушав, чем же хороша моя любовница и осень. Припрячу с нежностью и грусть, и вскользь не сказанное ново, когда-нибудь я разучусь не повторяться слово в слово. Кого навек не соберу, не обниму и не оплачу, я провожаю на юру, вослед предчувствуя тем паче…

Дотянусь ли в марте до тебя, чтоб затихла боль неимоверная, жизнь по каждой капельке любя, повторяю: «Ах, какая скверная!» И к другой бегу, как мальчуган, волосы, что по ветру растреплены, для тебя всё тот же хулиган, с чистым сердцем и рубцом-отметиной.

Я почти сегодня Робинзон, просто день такой, возможно, пятница, и для чувств, как будто не сезон, месяц-декабрист на площадь пялится. Я Невой плеснулся на гранит, берег - это место очень странное, - он одною стороной стоит, а другою движется до главного. Я набрал сегодня полон рот слов, которых никому не выскажу, брёвна скатываю, связываю в плот, чтоб расстаться с островом пожизненным.

День – это предтеча той капли, зовущейся в голос и ночью. Однажды, конечно, на ощупь узнаешь, признаешь растрату, какие отзывчиво чувства, не дёргая нервно поводья, приводят, как скот к водопою, на пресно-солёное устье. Позыв слишком к вечеру долог, рассвет окровавлен и шаток, и над соломоновым шлаком задёрнут царицынский полог.

Здравствуй, Марта, наши дети играют в чужие игры, чей корабль всё трётся кормою о пирс, «инг» ангины вырезается в раннем детстве, словно славная просьба: «За жизнь держись!» Люди те, кому любое море по колено, кто по памяти чтит несмышлёные млечно стихи, обернутся другой стороною на время, чтобы досовершить не предвзято земные грехи.