- "Ё" моё, избави бог грамматиков проклятий, - а бог смотрел, смотрел зело, но что-то, как всегда, прошляпил. Он шляпник тот ещё, прислужников хватает за самое святое ни за что и обещает хладнокровно память, а я на "ё" бывал не раз и вылезал из грязи, и "ё" моё звучит подчас роднее всякой связи.

В жизни Марта не много близкого, больше того, чем славится грязь. Память в сути всегда безликая словом, судья ещё тот, под завяз. На монологи не дюж, но сбивчивым в Марте тоже лазейки даны. Чу, на подворье челом улыбчивый. Не подают здесь благим дружбаны...

Он в Марте был особенно активен, плескался в луже солнечных лучей, что молодняк, беспечный и наивный, и гнал пургу серьёзную взашей. Его потом отыщут нелюдимы по пятнам родовым среди гвоздей в каморке, где сквозняк прошёл любимой, а что ещё важнее для людей?

Наши и чужие мысли - это блудные дети, ищущие понимания. Литературная гениальность - это, как минимум, видение третьего плана. Банальность интересна до тех пор, пока автор не находит другую точку отталкивания для прыжка. Кормить детей манной кашей - это традиция, в которой плох или хорош может оказаться каждый: кормящий насильно или отвергающий "кашу"

Казалось бы, что может быть честней: и ты, и я с того же поля - не ягоды и живы с юмором: завидуй нам, Дисней, когда завидовать и не в чем загодя. Везёт с годами, тем невпроворот, на приворот ведутся самозванцы - тычинки-пестики с цветением в расход, где мальчики и девочки... и ранцы на будущее кажутся полны, на прошлое не время озираться, волхвы, похоже, всё-таки прошли, и ты родился с криком новобранца.

Другие времена придут, но для других, поэтому, рассматривая время, мне ближе боль тех, остальных, которым памятью по жизни подорожник. Здесь в каждом неуде припрятался пятак, прислушайся, вот прорастает семя, и землю раздвигает не пустяк, а, сглатывая кровь времен, безбожник. Слова растут, считай, чертополох, и с языка срываются досрочно под ценник "плох" или "хорош" с пометкой "SOS" на жизни корчи.

От радости до как-нибудь какую ноту ни возьми, звучит минорно, мажором сплюснутая грудь воспоминанием лозы под хруст поп-корна. Что грудь, то грузило в реке с крючком пониже. Авось, залётное в пике не хладнокровное нанижет.

Верен ли был я Марта холоден пляжный песок, но в галерее поп-арта есть, что схватить на глазок в лифте: - Какой Ваш этаж? - Номер сто пять. - Извините, в номере вы - просто ...лядь.

Тело моё душа Марта скупая пропись с детства на три греха бросила осень окись. Мать говорила: "Окстись!" С памятью шутки плохи, жизнь - это только жизнь, где выживающим - крохи. В Марте пришёл к отцу, напоминая сына: - Благослови к венцу. Благословил до тына.

Кто Марта словом не увит в сей глухомани, блажен: "бла-бла" за творческий кульбит для лит-пираний. И, ноя, ранняя душа, затечно маясь, сажень сподручного стежка помянет в радость.

Тот, кто не любит историю, как предмет, все равно в нее влипнет

У памяти любой резон - резак, - живое режет. Вот человек, такой пустяк, и на путях свой в чувстве скрежет. По тем, кого по головам, считай, в отаре, навар не густ, но на косяк сойдёт историй.

Вот вещи Марта, хочешь, уходи, половиком дорога, оградкою награда на груди, как первая по жизни недотрога. Ты перечтёшь потом, что и почём, возможно, я ещё кому поверю. Ну, а, пока, ты вытри рукавом признание, как первую потраву.

Предсказуемость Марта страшнее порока сердца, и склонившихся не в чем по сути винить, что рождаются чаще виновные дети, чем святые, хватаясь за нить.

Ты наблюдал за малышом, собравшим двадцать пауков в стеклянной банке? Вопрос не в том, кто и каков в картинке со стеклянкой. Малыш, конечно, подрастёт, и вспомнит о картинке с той банкой, полной пауков, спасавшихся от свинки.

Небо закончилось Марта знаешь, чем ближе земля, то, что хотелось, в конверте, в том, что отправил, любя, почтой, в словах ненадёжной, если прочтёшь, ты поймёшь, в жизни всяк счастлив подкожно, глубже того не итожь.

Что разговор всю жизнь издалека о том, когда проклёвывался смысл, и ты была на удивление легка, и я был к счастью не корыстен. Так попадает в вечный окуляр случайный лист осмысленного клёна и горсть земли - прощение иль дар последнего к признанию заслона.

Стебелек стебался, стебался,.. а потом стал настоящим растением. - Вы любите острое? - Что я дура(к)? - Нет, вам просто не повезло с умом и вкусом. - Папа, в слове "мусорить" ударение на какую букву? - Деточка, это смотря с какими правилами ты имеешь дело. - Папа, папа, а ты тоже носил значок с Лениным? - Да, он нес бревно однажды, а потом долго все носили значки.

Корни деревьев отогревают землю ранней весной - корни теплее, чем поверхностный мусор. Марта последователь - это проснувшийся червь, осознающий пятой человечность.

Из русского и могучего языка нет-нет да и выпячивается нечто такое поэтическое, как "пережиток"