Прилетал сегодня ворон, На оконный сел карниз. На меня глядел он строго, Как никто за эту жизнь. Барабанил клювом черным По озябшему стеклу. И зачем ты, старый ворон, Залетел в такую глушь? Нас, таких как я, здесь много, В сумасшедших этих днях. Почему застывшим оком Ты прицелился в меня? Расскажи мне, мудрый ворон, Собираться в путь когда? По глазам читаю: скоро... Подожди - я дольше ждал...

Ласки, ласки… стирает ластик, След оставив, где ярче краски. И не вспомнить нам без подсказки, Что там было, где вытер ластик. Дождик, дождик–слепой художник Кистью мокрой размоет окна. И в сердцах ничего не ёкнет… Белой ночи глотнем джин-тоник. От любви остается имя, На груди - розой девять граммов. Кожей новой затянет шрамы… Их теперь получать с другими.

Утром дождик берет нас измором, А с обеда погода на лето. Но поют листья желтые хором, Мол, не ждите обратных билетов. Стынет кровь, привыкая к простуде, К вечерам беззакатных потемок. Вновь читаю о Герде–Гертруде Эту сказку в преддверьи поземок. Мягко стелет кисельная слякоть, Носом шмыгает северный ветер. Нет Арининой кружки, есть фляга. Любишь осень в коньячном букете?

Кто пророчит нам Света Конец? Спокойно. Расслабьтесь... Он уже наступил. Неужели не видел никто? Вы хотя б для приличья в пентхаусах Ваших поплачьтесь. В небе - копия солнца. Светило Взорвали давно. Неужели вы спали, когда Зазвучали хоралы, Обреченно бортами "Титаника" Вздыбился мир, И трубою архангелов дико Ревели вокзалы, И земля принимала вагоны Для братских могил? И летела щепа, и камни И рыжая глина. И стенала трава, на пурпур Променяв изумруд. И когтями о жесть скрежетало Невыносимо. И всех ставили раком для казни На кровь и на блуд. Розовели безумные матери – Жрали младенцев... И колючие мухи - по нотному стану Гурьбой. А из плоти торчали шипящие Заусенцы, И ревел над землей граммофон Крематорной трубой. Сотни лет эта битва в голодных Сердцах бушевала, И пасьянсы по цинкам раскладывал Армагеддон. Тех, кто выжил, теперь подсчитают – Статистов здесь мало. Кто здесь, братцы, последний? Ну, что ж... посидим, подождем.

Твой роман называется "Больно". Боль моя называется "нафинг". Нам по стеклам ходить так прикольно, Подпевая Битлам "О-у, дарлинг!" Всё, что есть между нами, так блёкло, Всё, что будет, наверно, некстати. Но глотаем мы воздух прогорклый. Покажи средний палец им. На-те!

А на войне, как на войне, И в плен обычно не берут, А добивают на броне И даже к стенке не ведут. И что тут скажешь напослед, Не к месту звонкие слова... Не время, братцы, для бесед, Для мандража и баловства. Ну дайте, что ли закурить, Последний раз дыхнем на мир. Перекреститься вскинуть кисть Успеем, вряд ли, командир. Теперь уже не до побед, Но подымаемся с колен. Пока не вспыхнет горицвет, Мы не согласны на размен. И пусть не нам сегодня фарт, И умирать – нелегкий труд, Но мы сегодня нарасхват… А вечность сжалась в пять секунд.

В стенах есть окна, В окнах есть осень. Небо промокло - Зонтика просит. Хриплые блюзы. Листьев поземка. Минусы-плюсы. В жизни все тонко. Осень-богема. Кофе – цвет ночи. Самое время Для многоточий...

Где видел ты любовь в ее глазах? Одна насмешка с привкусом полыни. Она не верит в сказки про Сезам И пребывает в перманентном сплине. Ей мира мало – не ее размер, И тесно в нем, как в прошлогоднем платье. И выезжает часто на пленэр - Она художник и большой писатель. В точеных пальцах ветреный мундштук… И ей бы в век серебряный родиться, Но серебро сменили на латунь, Как журавля на бедную синицу. Ты абсолютно не ее типаж. Она тебя рисует краской серой. Ей декаданса нужен эпатаж И морфиниста оголенность нерва. И с кем сейчас, не знает и сама – С Андреем Белым или с Сашей Черным? А вдруг тайком в Марину влюблена? В кого-кого - в Марину не зазорно. Да что они?

Где-то в поле всходил рассвет, Где-то в море тонул закат… В жизни этой всё – да и нет. Ночью ярче костры горят. Закрываю на миг глаза - Там совсем непохожий мир: Уплываю на жизнь назад, Улетаю на Альтаир. И встречаю опять тебя, И спасаю своих друзей. Тех девчонок и тех ребят, Без которых живу теперь. И за руку отец ведёт. — Ты, сынок, никогда не лги… Мама нежно кладет мне лёд На горячие синяки. Где-то в море тонул закат, Где-то в поле всходил рассвет. Уплывал я на жизнь назад, Чтоб услышать – пока! – в ответ.

Не люблю прощаться долго. Скоро выйду в минус двадцать. На тебе халат, заколка В антураже декораций. Ноги – в черные ботинки. Руки – в черные перчатки. Вновь трабла на жестком диске. Мысли, суки, не в порядке… Быстро шарю по карманам: Сигареты, зажигалка. Не забыл, и всё нормально. Но любовь, конечно, жалко. Бережешь глаза сухие - Ты привыкла удивляться. У тебя замки тугие. За порогом минус двадцать.

Подари мне первую строку - Я стихи перепишу с начала. Если губ твоих забуду вкус, Стану псом бездомным у причала. Здесь таких на берегу полно. Ждут кого-то, взглядом без надежды. Пьют закатов красное вино, Верят в полночь, а в рассветы реже. Дай мне ноту. Сочиню мотив, Ни на что на свете не похожий. Из моей любви, твоих молитв Эта песня - жизни всей дороже. Солнце, подожди спешить за край, Нам отсыпь всего пригоршню счастья. Ты, любовь, держи, не убирай Две ладони с моего запястья.

Кто сказал, что короток наш век - На одну любовь, один стишок? А вчера под утро выпал снег, А зимою тоже хорошо. Можно все начать и всех простить, Поселиться в чьем-то нежном сне, Можно умереть, но лучше жить, Потому что снова выпал снег. И стирая старые следы, Все в балете кружится снежок. В этот мир с улыбкой смотришь ты, А с любовью - тоже хорошо.

Он тебя держал за талию. Целовались в губы жарко. Он уехал в страны дальние И ему тебя не жалко. Всё порхают в небе бабочки, Всё летают стаи птичьи. Ты играешь с жизнью в салочки Во дворе психиатрички.

Долетают редко вести К нашему крыльцу, Подарили белый крестик Твоему отцу. Было горе, будет горе, Горю нет конца, Да хранит святой Егорий Твоего отца. Анна Ахматова. «Колыбельная». Коля, Коля, что же ты наделал? Почему ты смерти не боялся? И всю жизнь до самого расстрела Всё по краю шел под звуки вальса? Помнишь ту дуэль на Черной речке?* Там, где Пушкин… Ты и друг Волошин… Твой обидчик, правда, перед этим По дороге потерял калошу. Ты лечил себя смертельным ядом Оттого, что отказала Анна, Но тебя спасли - был кто-то рядом. Вот начало вашего романа. Брёл под солнцем Африки палящим, Львов свирепых усмирял стихами. Шел, смеясь, как прапор загулявший, По войне германской словно к даме. Ты вернешься, но не к прежней Анне, И в альбом других стихи напишешь. В мире новом крестишься упрямо, В новой жизни брошенный подкидыш. «Грудь в крестах…».

Я замерзаю в вечных льдах лав стори нашей многотомной. Друг другу снимся мы во снах не по любви, а полюбовно. И жизнь знакомой колеёй ползет, не слишком поспешая. А как летали над землей, крылами радуги касаясь!.. Слова застыли на губах, нет восклицаний и вопросов. И вместо веры - только страх и медных солнц в карманах россыпь. Ищу пропавшую тебя, как Шлиман призрачную Трою, еще как будто бы любя, но так устав от этой роли.

Пусть моль сожрет твои все шубы И заодно мое пальто. И нафталином сыпать глупо - Пусть будет чудо-решето. Уже коротенькое платье Надела новая Весна. Пока свежо, но даже в марте Вовсю рисуется она. По нраву мне ее кокетство, Всегда веселые глаза, Ее гулянки не по средствам И даже первая гроза. И синь плеснет в седое небо, Подарит рощам изумруд, Чтоб наша братия ослепла От этих красок там и тут. Еще чуть-чуть, и из подъезда Она на улицу шагнет… Привет, шашлычная фиеста, Друзей и птиц веселый слёт!

Писателю Игорю Алексееву посвящается. http://news.bbc.co.uk/hi/russian/russia/newsid_7383000/7383843.stm Мой друг Поэт так рано умер, А комментарии летят. Да, у судьбы есть черный юмор И даже смайликом печать. А помнишь, ты стихи нам правил Своей слабеющей рукой, Но никогда словцом не ранил – И был весь мир твоей родней. С улыбкой тихой и печальной Глядишь на нашу суету. И есть прощенье, нет прощанья, И есть твой путь на высоту. Мы проживаем жизнь не дважды, И пересадки нет назад. Когда уйдем - когда неважно – Пусть комментарии летят... http://www.litsovet.ru/index.php/author.page?author_id=1698

Ассоль писала стихи, Ассоль любила цветы, А Грей любил кабаки И с Тарантино - на ты. В мечтах летала Ассоль, И снились ей паруса. Но паруса ела моль - Закрыли Грея в Крестах. Ассоль искала его. Об этом знали в порту. Ей наливали вино, Ей набивали тату. На ближнем к сердцу плече Живут теперь паруса. Плывет кораблик ничей Ко льдам в голодных глазах. Уже не надо поэм, Уже не надо цветов, Уже давно съели крем С ее вчерашних тортов. От Грея весточки нет - Ему давно все равно. Еще прошла сотня лет, И вышел он по УДО. На Тарантино забил - И ни ногой в криминал. В себе он Билла убил, А «Чтиво» бедным отдал. И вспомнил Грей про Ассоль, Как будто не уходил. Поставил таймер на ноль. И стал искать, что есть сил. Ее в порту он нашел. В руках бутылка вина. И ей теперь хорошо - Она теперь не одна. И ей пора уже в путь, И ей пора уже в ад. Она боится взглянуть, А он боится узнать.

Все наколки от времени выцвели, До бела джинсы верные вытерлись. Мне бы в Парму, в святые обители, Или в триллер смущать юпитеры. Неприкаянность – доля не лучшая: У нее нет границы с дозорами. Эта жизнь до изжоги нескучная Будто сон с поездами нескорыми. Вот уже и замки тихо врезали На дверях, что знакомы до трещинок. Долго-долго тобою всё грезили, Но устали от всех твоих песенок.

Случилось – осень пролилась На улиц серые паркеты. Стучится в окна, веселясь, Зовет обмыть свои победы. И мы, конечно, не грустим – Еще тепло, почти что лето. Но пляжей солнечных интим Сменяют оперы-балеты. Да, город наш не воевал И сентябрю без боя сдался. Вот видишь, первый лист упал, Как сбитый ас... Под шелест вальса.