На первый взгляд Чаюпопрошуя был мужчиной неказистым: росту среднего выше, а оттого сутулый, телосложения хилого, и в походке его, да и во всех движениях, нечто такое сквозило, как если бы маленькому мальчику подарили первый в его жизни транспортир, а он бы забавлялся с ним, вычерчивая и вычерчивая все новые несуразные углы. Крепким здоровьем Чаюпопрошуя не отличался, и отчего промозглый ноябрь казался ему примечательнее всех прочих месяцев – оставалось неясным. Тем не менее, приходил он всегда в ноябре. Стучал нескладным ритмом в двери, не дожидаясь ответа, сам себе отворял и, просунув голову в щель, представлялся как-то робко-вопросительно: - Чаюпопрошуя? Мы приглашали его зайти и наливали коньяк. Он улыбался и пил свои 42 градуса под углом в 175. В общем-то, мы его любили. Даже Дашучуя старался не обижать гостя зазря и только изредка предлагал тому посмотреться в граненый стакан. В тот памятный вечер Обиднож был не в духе.

Бредя безлюдным каменистым берегом, Милихонка смотрела на облака и думала, что они похожи на мягкую шерсть чудимурдика, недавно попавшего под дождь и еще не до конца обсохшего на молодом апрельском солнце. Иногда из-под ее когтистых лап вниз по склону скатывались мелкие камешки и с тихим «плюхом» падали в воду. Тогда Милихонка слегка вздрагивала (не смотря на то, что по всему лесу слагались легенды о ее нерушимом великаньем спокойствии, на деле, она была довольно нервной), и с ее меха, как со старого ковра или древнего фолианта, слетала пыль зимней спячки. Глядя, как кружат в лучах былинки, Милихонка зубасто улыбалась и вспоминала свои самые красивые сны. Обычно ей снились бегущие по реке волны и цветущие ябрлокки, роняющие на воду свои невесомые синие лепестки, и даже во сне она, казалось, чувствовала их аромат и запах сырой, нагретой солнцем земли.

Голоса в моей голове Борются За вселенскую тишину Руганью и криками Ее добиваются И каждое утро наполняется Тобой И песнями Я заменяю меланхолию Со всей тоской И жжением Чужим словом Саудаджис И чувствую себя уверенней Если однажды смириться С пустотой Можно будет вскарабкаться На ее вершину И если однажды слиться С нагой Серой грязью рассвета Будет можно раствориться В том, что зовешь Solidao Свыкнуться С глухой беззвучностью Его цвета Головокружение И грохот В молчании Ты врешь Делаешь вид, что не слышишь Ударов Больше не в дверь Но в колокол Осознаю бессмысленность Возвращения Безысходность шагов И разливаю отчаяние В модиньи И по бокалам Всех своих демонов

Когда-то я знал одного человека, который написал сказку о дожде и черном аисте. Быть может, там участвовали еще ласточки и фигура на том берегу. Может, и нет. Я не помню толком, рассказал он мне ее целиком или только упомянул, что написал. В любом случае, вы должны быть готовы, если далее последует сплошная отсебятина. Хотя с другой стороны, к чему нам это? Когда не уверен в том, что хочешь сказать, куда лучше промолчать. Как-то раз я писал имена на речном песке и, завершив девяносто девятое, бросил пыльную ветку в воду. Намокнув, она стала жилистой и красной. В тот момент я понял, что слова не нужны. Вполне возможно, что это случилось в тот самый день, когда я встретил человека, написавшего сказку о дожде и черном аисте. Знаете, я ведь совсем не разбираюсь во всем этом. В том смысле, что никогда бы не смог отличить аиста от цапли, например. Для меня все жабы квакают одинаково. Решись я пересказать вам сказку, вышла бы жуткая путаница.

Тогда Солнцу вдруг показалось, что оно падает. Может, и правду говорят о том, что упасть во сне - значит вырасти. Однако Солнце не было до конца уверенно, что спит. - Если я и впрямь упаду, - подумало, - то скачусь по этому склону прямиком в реку. Солнце представило, как будет дымно шипеть, угасая в волнах, и так наконец заговорит вслух. Оно прикинуло, что чего стоит, и ухватилось лучом за шпиль золотого купола. А если все же удержится, как то всегда бывало до сих пор, если вновь ползком доберется до самой земли, цепляясь ветвисто за вершины холмов, - что тогда? Снова спрячется до утра в сердце этой черной монахини и под темным платком и тяжелым крестом будет лишь сверкать изредка зеленоглазою кошкой, пока опять не вытряхнут его из рукавов и не отправят на трудный подъем. - А если я все-таки упаду, - думало Солнце, - то, может, смогу задеть хоть одну из этих лукавых ворон и научусь не держать обещаний. Ему также показалось, что если холод реки вскипит вместе с ним - станет легче.

Сегодня мне довелось побывать на могиле растерзанного короля. Нужно сказать, место для упокоения Его Величества было выбрано не самым удачным образом: всего в полуметре от магазина детских игрушек и буквально в двадцати сантиметрах от кофейни "Ваниль", где подают пирожные с бисквитом и творогом. Склеп выполнен просто, без тени изящества и утонченности, свойственных готике, его архитектурные формы ближе к романским - остатки монарха схоронили в обрезке ржавой трубы. Собственный народ разорвал его на клочки - кровавая революция - хотя я не думаю, чтобы удалось найти достойный эрзац, скорее всего, в последствии им пришлось заменить весь правительственный состав, вплоть до нижних слоев государственных служащих. Король был пиковый. Интересно, понес ли он справедливое наказание или пал жертвой средневекового суеверия?

Он перегрызал зубами толстый скотч, а на спине у него было написано: "Доставка будущего". Мое будущее упаковывалось в картонную коробку за 10 грн., которую даже пришлось немного подрезать, потому как объем содержимого не вписался в стандартный размер. Из-за этой маленькой несостыковки будущее выглядело не слишком презентабельно: его левая сторона оказалась выше правой, и можно было подумать, что на крышку невзначай присел тролль. Служащий однако заверял, что все абсолютно надежно, он не первый день в этой сфере и потратил целый метр воздушно-пузырчатого полиэтилена, чтобы оградить мою посылку от всевозможных ударов судьбы. Он попросил ни о чем не тревожиться и поставил будущее на весы. Цифра вышла смехотворная, доставка обойдется совсем дешево, и это не смотря на то, что, как говорилось, воздушного полиэтилена ушел целый метр. Девушка за высокой стойкой заносила информацию в бланк.

Все хочу написать стих О тенях птичьих На окнах Но они всякий раз быстрее

В детстве Рита любила сказки на этикетках, забытый осколок стекла в стенках горшка для цветов, залитую бетоном дыру в асфальте и просыпаться раньше ворон. Будь Рита немножко умнее, она бы так часто не резала рук о бумагу и даже об лук, а точнее, обо все, чем его режут и трут. Будь Рита еще немножко умнее, она бы никогда в жизни не писала стихов, а завела бы собаку. И будь у Риты хоть капля мозгов, она предпочла бы шутить на листах, а плакать публично, и тогда переносились бы легче весна и лето, да и зима не так истерично колотила бы Февралем по макушке, и сбоку не подпирали бы спину и стены планшеты или детские книжки, или из них чудовища. Будь у Риты ума хоть чуток, она завязывала бы шнурки и даже носила бы туфли, выкинула бы печатную машинку и купила стиральную, не верила бы голосам из снов и знала бы новости, не испачкалась бы в штукатурке, не пела на улице вслух. Если бы Рите нашлось, чем думать, она бы подумала и перестала бы городить эту чушь про шнурки и про туфли, и про новости