Ной крутил головой так и эдак. Пытаясь зацепиться взглядом за звезды, он даже чуть было не сломал свою короткую шею. (Не знаю, встречал ли ты когда-нибудь арсинойтериев, но всякий, кто сталкивался с ними лицом к лицу – а точнее, лицом к рогу, - обязательно рассказал бы тебе, что шеи у них как бы и вовсе нет никакой, а уж если и отыщется немного, то рисковать столь скудными запасами – сущее безрассудство). Тем не менее, Ной (будь у нас с тобой чуть больше храбрости, мы величали бы его Арси, но бесстрашно рычать кому-либо прямо в лицо, - или прямо в рог, - могут, пожалуй, лишь зубастые сфенозухи)… да, так вот, Ной вовсю рисковал всеми пятью позвонками своей коротенькой шеи и вертел ими так активно, что ты легко принял бы его за сову, когда б не четыре копыта, вместо когтей, слоновья кожа, да огромный дугообразный рог на том месте, где у сов обычно располагается клюв. Было сказано «огромный рог», и это означает именно ОГРОМНЫЙ РОГ – такой, под которым запросто укрылись бы от дождя три лемурозавра или целая колония серых мышей, если б они водились в здешних широтах. И поверь, ни единая капля не намочила бы их редкой шерсти, ведь рог застилал бы полнеба ровнехонько и, может, захватил бы еще кусок сизой тучи с половины второй. Ах, в этом, собственно, и заключалась вся беда: как не крутил Ной своей беспутной головой, он не мог увидеть просто неба, а видел лишь себя на фоне неба. Глядел ли он вверх или же старался обхитрить судьбу и косо смотрел в ближайшую лужу – не имело никакого значения. Его рог нулевым меридианом раскалывал небосвод на две одинокие части. Забавно, что раньше Ноя совершенно не беспокоил этот удивительный и, в то же время, крайне досадный факт. Он жил спокойной тихой жизнью приличного арсинойтерия, не совершающего безрассудств: первым, что он обычно видел поутру, открывая глаза, был он сам, и затем он шел, немного позади себя, к ближайшему ручью, где пил воду из своего отраженья, а на обратном пути встречал другого арсинойтерия или лемурозавра (а порою и сфенозуха), на три четверти прикрытых его длинным рогом, и тогда он здоровался с оставшейся четвертью, а иногда даже вступал с ней в беседу. Скорее всего, Ной и вовсе никогда не задумался бы обо всей этой истории с рогом, если б не Человек С Глубоким Колодцем В Груди. Нужно объяснить, что никто не приглашал это странное существо на поляну Ноя: оно заявилось туда как-то вечером, перед самым закатом, и держалось столь по-хозяйски, что вежливому арсинойтерию выгнать его показалось неловким. И вот Человек С Глубоким Колодцем В Груди с ногами сидел прямо на любимом замшелом камне Ноя и, как ни в чем не бывало, скручивал папиросу из папоротника. Ной сделал все то возможное, что сделал бы на его месте любой интеллигентный хозяин в подобной ситуации: он негромко кашлянул. Человек посмотрел на него неодобрительно. - Если Вы собираетесь таким образом сообщить мне, что дым навредит Вашему здоровью, - сказал он, признаем, несколько грубо, - то это абсолютно все равно. От такой наглости Ной совершенно растерялся. Он даже попробовал встать к Человеку немного боком, чтобы разглядеть больше четверти своей обиды. - Это абсолютно без разницы, - меж тем продолжал Человек, - потому что мне один черт нечем эту сигарету поджечь, - он помахал готовой папиросой, ориентируясь на левый глаз арсинойтерия. - Вы не знаете, кстати, как скоро ожидается гроза? Ной посмотрел на обе половины неба и убедился в том, что каждая кажется достаточно ясной. - Я думаю, не раньше, чем через два-три дня, - он сам удивился, как спокойно ответил незнакомому хаму. Человек С Колодцем В Груди был явно огорчен этим известием. Вполне вероятно, что именно от невозможности прикурить он и сделался вдруг таким раздражительным и потому только вздумал придираться к владельцу поляны. - А как это, собственно, Вы вообще смотрите на небо? Вы же его не видите. Да и в целом-то… только себя ведь и видите. Ной глубоко оскорбился подобным заявлением. Он уже хотел было нанизать наглеца на рог (искушение было особенно велико, принимая во внимание удобную оборудованность Человека колодцем в груди), но внезапно остановился и замер на полу-наклоне. Конечно, чтобы нанизать кого-то на рог, нужно на этого кого-то смотреть. И, разумеется, рог тоже нельзя выпускать из виду. Чтоб нанизать кого-то, вам необходимо держать в поле зрения сразу и орудие нанизывания и его жертву. Для этого рог арсинойтерия был идеально приспособлен. Он четко выполнял свою функцию, и если бы Ною пришло в голову нанизать, скажем, радугу или облако… Ной снова посмотрел на горизонт. Так и есть. Все верно. Он мог бы забодать самое дальнее дерево, если б только захотел. Но посмотреть на него вот так просто, на само по себе… А уж о небе и говорить нечего. - Вот-вот, - послышалось с камня, - А Вы, похоже, и не замечали-то никогда. Себя бывает очень трудно заметить, особенно, когда ты повсюду. Раздосадованному и раздавленному неожиданным открытием Ною терпеть дальнейшие издевательства было невмоготу. - Тоже мне философ выискался,- осклабился он, - а самому-то ничего не мешает? Вон какую ямищу отрастил прям посеред – хоть слышно чего? Там же, небось, от собственных слов сплошное эхо. Человеку С Глубоким Колодцем В Груди такая смена темы явно пришлась не по вкусу. Он спустил ноги на траву. - Нету там никакого эха. Чтоб возникло эхо, необходимо полое пространство с препятствиями для отражения волны… - и он попытался вспомнить формулу и рассчитать необходимую длину этой самой волны, но ничего не вышло. На самом деле, ему просто не хотелось признать, что если эха и не было, то некоторый гул определенно присутствовал. - А у тебя там разве не пусто? – Ной склонил голову набок и призадумался. От странной догадки рассасывалась злость, - Послушай, а у тебя сердце хоть там есть где-нибудь? Человек С Колодцем недовольно поморщился: беседа принимала все более и более неприятный оборот. Казалось бы, он мог и вовсе не отвечать, просто встать и уйти, приминая по дороге хвощи и с досады пиная серые камни среднего возраста. Однако что-то заставляло его оставаться на поляне и даже быть в меру честным. - Сказать по правде, я не проверял. Ной испытал неоднозначное, противоречивое чувство: с одной стороны, ему казалось, что именно Человек несет ответственность за то, что он теперь не видит неба (конечно, разумом он понимал, что Человек С Колодцем только указал ему на проблему, а вовсе не создавал ее, но ни для кого не секрет, что разум и чувства – это необязательно взаимосвязанные вещи), с другой стороны – нельзя же всерьез обижаться на существо, которое и не знает толком, есть у него сердце или нет? В конце концов, Ной осознал, что почти сопереживает Человеку как товарищу по несчастью, хотя его беда и была, ясно дело, гораздо существенней. Более того, арсинойтерий ощутил желание чем-то помочь чужому горю. - Если оно там есть, - осторожно предположил он, - то, скорее всего, достаточно громко стучит. Ты ничего похожего не слышишь? Я могу подойти поближе и тоже послушать, если хочешь. - Нет, - Человек смирился с тем, что деваться ему некуда и признаться придется, - Ничего ты не услышишь, - он принялся сворачивать новую бесполезную папиросу, только чтобы не смотреть в глаза арсинойтерию, - там слишком сильно гудит. Самому Ною от этого признания стало почему-то немножко легче. - Если что, так ведь всегда можно потыкать в твой колодец рогом. Коли на дне что-то есть, то мы это обязательно почувствуем… - Не надо никуда ничем тыкать! – от такого предложения Человека передернуло. – И вообще! Причем тут мой колодец и мое сердце?! Мы тут собрались совершенно по другому поводу! Мы должны были говорить о том, что ты не видишь неба! - Вот еще! Ты сам тут собрался – никто тебя не звал! Что ты тут делаешь, если уж на то пошло? Этого Человек С Колодцем тоже не знал (да и никто не знал, если быть до конца откровенными). Он только сейчас обратил внимание на то, что уже совсем стемнело, и его ступни промокли в холодной росе, а вечерний ветер гулял и посвистывал в груди. Ной больше не мог долго сердиться на Человека. Он крутил головой так и эдак и пытался ухватиться взглядом за первые звезды. Они ускользали и прятались за рогом. Арсинойтерий, Который Не Мог Увидеть Неба И Видел Только Себя под небольшим углом и с большой грустью посмотрел на Человека С Глубоким Колодцем В Груди, В Котором Может Было Сердце, А Может И Не Было. - Что же нам теперь делать? – спросил он. - Ну, с тобой-то все довольно легко, - Человек заговорил вдруг с поразительной компетентностью. Будь на нем очки, он бы их поправил, - Тебе достаточно просто эволюционировать. - Эволюционировать? - слово было непонятным, однако в нем брезжила смутная надежда. - Да. Все что для этого нужно – сосредоточиться на необходимости видеть небо. Всего лишь задаешься целью, и вот уже через каких-нибудь десять-двенадцать тысяч лет перед тобой раскрываются все облака и созвездия и прочая небесная атрибутика в полном масштабе. Достаточно одного только желания. - Как чудесно! – арсинойтерий пришел в неописуемый восторг. Уж каких-нибудь десять-двенадцать тысяч лет он как-то потерпит. - А вот что делать мне – это, конечно, настоящий вопрос, - Человек печально стряхивал с пальцев прилипшую папоротниковую крошку и смотрел, как она медленно кружит, падая в колодец. Без очков и в темноте видно было плохо. Ной почувствовал, что теперь попросту обязан найти для собеседника какое-то решение. Как жаль, что ему так мало было известно о людях и их сердечных делах. Иначе бы он непременно что-нибудь придумал. - Но ведь ты такой умный! – арсинойтерий попробовал подойти к проблеме с другой стороны, - Ты можешь назвать мне основные характеристики человеческого сердца? - Разумеется, это знает каждый школьник: легковоспламеняемость, труднозаживляемость и просторазбиваемость, - выдал Человек без единой запинки. Он и впрямь был довольно образованным парнем. Ной сразу смекнул, что дело не так и безнадежно. Все-таки он решил уточнить: - Значит, разбивать однозначно пытаться не будем? Человека снова передернуло. - Однозначно. - А я мог бы… - Нет. Ной вздохнул. Ну что ж, выбор не за ним. - А как определяют уровень воспламененности? - В основном, по максимально громкому учащенному биению. - Но ведь вот же и разгадка! Что ж ты мне голову морочишь? – арсинойтерий был по-настоящему рад, что все может разрешиться так легко, - Не хочешь разбивать, значит, нужно воспламенять, а потом немножко помолчать и послушать. Если ты будешь сидеть тихо-тихо, гул будет минимальным, а биение (если там есть, чему биться) максимальным – и ты его обязательно услышишь. - Нууу… - Человек С Глубоким Колодцем задумался, - Вообще говоря, ты прав. Но нужно найти, от чего воспламенять, а это не так-то легко. Ты же видишь, тут совсем нет грозы, и мне даже никак не поджечь сигарету. - Мне кажется, нам вовсе необязательно спешить, - успокоил его Ной, - Мы можем встретиться на этом же месте в это же время где-то через десять-двенадцать тысяч лет или даже немножко позже. Я уверен, этого как раз хватит, чтобы проверить наши теории. Человек встал с замшелого камня и размял ноги. В любом случае, ему без сомнений пора было уходить, ведь ночью на лесных полянах на нестерпимую жару жаловаться не приходится. - Договорились, - и он протянул руку для пожатия, но вовремя опомнился и дружески похлопал Ноя по рогу, - В таком случае, на этом самом месте, ровно через десять-двенадцать тысяч лет или немножко позже. И Человек ушел искать что-то в меру горячее, чтобы согреться и тихонько послушать, бьется ли от этого его сердце, а Ной улегся спать на поляне и во сне изо всех сил старался эволюционировать. (Автору достоверно известно, что у арсинойтерия все получилось как нельзя лучше, и к сегодняшнему дню его рог укоротился до таких удобных для наблюдения за небом размеров, что вполне смог сойти за обычный нос. Многие даже так и называют теперь Ноя – носорог. Что касается Человека С Глубоким Колодцем В Груди, то если он и обнаружил у себя воспламененное сердце, то никому об этом ничего не сказал, ведь чтобы слышать, как оно бьется, нужно вести себя тихо-тихо. Единственное, что здесь с уверенностью может сказать автор: в их последнюю встречу Человек С Колодцем курил папиросу. Впрочем, ты всегда можешь заглянуть в ближайший африканский заповедник и спросить о Человеческом сердце у Носорога – если уже прошло десять-двенадцать тысяч лет или немножко больше).