Свет луны из распахнутых глаз Отражается в зеркале старом. Не дописано несколько фраз Недосмотренных сонных кошмаров. А душа мотыльком на рассвет, Чуть забрезживший над перелеском, Рвётся, чтобы услышать ответ, На вопрос о влюблённости, веский. Бредит полуостывший камин Раскалённым берёзовым треском. И роняет свеча парафин, Пляшет пламя под грёз арабески...

Подарила тебе мерило Справедливая сила неба. Не алмазов, и не бериллов Ты хотел от него, а хлеба, Что на крыльях коровки божьей Нам приносится, тем же даром. Хоть в полях с колосистой рожью Зёрен можно набрать и даром - Вкусы их несоизмеримы... И сторожке с трубой для дыма, И избушке на курьих ножках С белой кошкою на окошке, Эта мера необходима - Эталон доброты небесной. Вера в меру непобедима, По правдивому неподкупна, Как собора святого купол, И должна быть для всех известной…

Сдувать пылинки, деланно, с плеча, И на колени падать неустанно, Не стану, и картинно обещать, Что звёзды и луну с небес достану. Не буду потакать своим грехам, Но и святошей никогда не стану. Не рассыпай похвал моим стихам - Они не стоят, чтоб им петь осанну. Ни зайкою, рукав мне теребя, Не называй, ни рыбкой беспрестанно. Лучом явлюсь рассветным, что любя, Приносит пробужденье утром рано, Потрёпанным заветным дневником, Хранящим откровения и тайны, Беспечным легкокрылым мотыльком, На свет в окно влетевшим неслучайно. В беде любой подставленным плечом, Надёжным другом, от ветров стеною, Внимательным отзывчивым врачом, Как только вдруг окажешься больною. Захочешь, стану полной тишиной, Покой дарящей в миги озарений. И выходкой развеселю смешной, В минуты грусти вечером осенним. В постели буду вольности шептать, На пике страсти ураганной в ушко. Могу чем хочешь для тебя я стать, Но только не верёвочной игрушкой…

Ваза китайская с многодраконами, Два натюрморта над старым роялем. И не звенит неваляшка поклонами, Лишь потому, что никто не валяет. Скучно роялю в скупом одиночестве, Струны покрылись быльём и забвением. Хочется музыки, радости хочется, Преданных пальцев внимать откровениям. Стонет неслышно душа музыкальная. Старый рояль - очевидец столетия. Медь не блестела давненько педальная. В прошлом - концерты и классы балетные, Вальсы Шопена, сонаты Бетховена, Ноты, аккорды давно позабытые. Доля такая за что уготована, С именем слишком тоскливым "finita la..."? Блекнет заря, постепенно смеркается. Ткёт паутину паук над картиною. Ночь полнолунная в город спускается. Бредит во сне инструмент токкатиною...

Я - маленький котёнок. Я - серенький чертёнок. Я знаю - обожают Великаны Волшебный звон, когда я бью стаканы, Задев их налету хвостом. На штору прыгну я, потом. Повисну на одном когте. И ни в какой большой мечте, Им не услышать "вжисть" такого пенья, Что выше крыши поднимает настроенье. А я, собой довольный, на руках, Ещё немножечко поплачу, понарошку. Они, волнуясь, вытрут стёкла на очках, От умиления нальют сметаны в плошку. И я, насытившись, им сделаю массаж Груди, впиваясь коготками в кожу. Сострою уморительную рожу, Чем и введу их окончательно в кураж, И радость подниму до верхней точки. И знают пусть, что это - лишь цветочки. Ведь так, как я, их даже тараканы Не рассмешат... Люблю я Великанов!

«Утихомирились бури революционных лон. Подернулась тиной советская мешанина. И вылезло из-за спины РСФСР мурло мещанина». В. В. Маяковский За собою часом замечаю Страсть к мещанству – зов, душевный глас. Сахар кусковой вприкуску к чаю, Мёд гречишный, липовый… Эх, класс! Чтобы самовар пыхтел пузатый На веранде домика в селе. На дворе – цикады. Вечер. Затишь. Пироги и плюшки на столе. К пирогам всегда с благоговеньем Отношусь - из детства к ним любовь. И к блинам с малиновым вареньем, К драникам с подливой из грибов. После запоздалого обеда – Несколько стеснительных зевков. С милою хозяюшкой беседа – Разговор до первых петухов. Раскрасневшись от еды и чая, Руки на груди, сложив крестом, Времени, совсем не замечая, Говорить об этом, и о том… Долго будут бить свои двенадцать Старые настенные часы. Спать пора, но жалко расставаться. Вот и кот уснул, умыв усы Чёрной лапой в белых рукавицах, Мордочку прикрыв лихим хвостом. Брезжит. И в окно рассвет стучится.

Когда настанет мой последний день, Его не встречу я овечкой кроткой. Пусть не врагом, разящим, как кистень, А другом, и удачною находкой Он станет мне, сияющим, отрадным. И скажет тихо: - Всё, дружок, пора…, - Я попрошу: - Минут пять-десять, ладно? - Мол, – Не успел собраться я вчера. Всё расскажу доверчиво ему: Свои печали, недоразуменья. Укоры все, как должное приму. О том, как прожил, выслушаю мненье. Не удалось найти, чего искал. Не доказал, не высказался внятно - Притворство, раболепия оскал, Под исповедь не выглядят опрятно. Последний раз покажет мне кино, В проём окна вечерняя прохлада. Погаснет свет, коль так заведено, И уберёт сомнений всех преграды. Настанет мрак – вершина торжества. Неповторимость полной тьмы настанет. Угаснет ощущенье естества, И вместе с ним последнее дыханье…

*** Який чудовий зорепад - Липневої ночі справжнє свято. Спить під горою літній сад. В саду солодко пахне м'ята. Хтось заховався у гілках, Та й дзвінко тьохкає, співає. То соловейко заблукав. Спів цей на думи надихає... *** Не забувається ніколи Душі такий чудовий стан, Коли чарує все навколо. Коли музика в неї грає, І вірш вона співає соло, Тремтять самі чомусь вуста. У грудях серце завмирає...

«…Не принимайте чрезвычайных мер, Не обсуждайте, свят он иль греховен, Пока от горя не оглох Бетховен И не ослеп от нищеты Гомер!» Павел Антокольский Отменные вышли бы гвозди Наверно из этих людей! (с) Таланты использует Время - Нести негасимость идей, В себе, сквозь наветы и козни, В жару и трескучий мороз, Взвалив непосильное бремя - Всего человечества воз. Доносы терпела бумага, К ним не были власти глухи - В далеких острогах ГУЛАГа Писались романы, стихи. Что создано кровью и потом Забрали у них до копья, А ныне былые сексоты К оболганным лезут в друзья. И по-крокодильи сиротски, Исходят слезьми тут и там: - Безвременно Даль и Высоцкий, Ушли… Гумилёв, Мандельштам… Как прежде, таланты - на мушке У тех, кто бездарен и сер. В веках будут жить Бах и Пушкин, И нищий, ослепший Гомер…

ВАЛЬС ДЛЯ ВИКИ Сегодня 9 мая 2008 года в День Победы юной поэтессе из Вышгорода Вике Нерсесян, исполнилось бы 19 лет. Она была зверски убита 17 января этого года. Её светлой памяти я посвящаю эти стихи… Старый город расцветает. Май.

Вернулись они, как боги, Спустившиеся с небес, С Победой в свои чертоги, Кто с орденами, кто - без. Вечная Память павшим, Тем, кто не дожив, ушёл. Песни споём им наши Мы трепетною душой. И каждый войны участник, Доживший до наших дней, Он - ангел, принесший счастье, Всем нам. И тебе, и мне...

"...Крем легко мазался, и, как показалось Маргарите, тут же испарялся..." (М. Булгаков "Мастер и Маргарита"). (Вальпургиева ночь) Ночь без сна привычно пролетела. Тусклый занимается рассвет. - …Маргарита с кремом "Азазелло", Выбор невелик: из «да» и «нет»... В главы незабвенного романа Память унеслась сама собой: - …Ночь зовёт на странную поляну - Дрожь в руках и баночка с судьбой. Зеркало. Она, напротив - голой. За окном сияние луны. Верный выбор сделал мудрый Воланд Королевы бала сатаны. Ни минуты нет на промедленье, Обратиться ведьмой суждено. Страх отброшен, прочь, а с ним, сомненья. Широко распахнуто окно. Туча лик луны лимонной застит. Словно бы одна на всей Земле. - Где же ты, любимый? Где ты, мастер? Шаг. Полёт над миром на метле... В явь из грёз прохлада возвратила. За окном забрезжило – рассвет. Поднималось сонное светило, Как тогда, как миллионы лет...

Нестерпимо-гнетущий, немыслимый зной - Вечный ужас просторов саванны, Распалился, придя самой ранней весной В заповедную зону Ботсваны. Превратились в канавы былые ручьи, Обмелели, засохли озёра. Не сулили дождя по утрам и в ночи Облака перьевые – позёры. Молодой лев, лишь ночью возглавивший прайд, На рассвете повёл всех на запад. Патриарх оставался, он в схватке вчера Проиграл. Кровь сочилась из лапы. Под засохшей акацией, часто дыша, Он лежал и зализывал рану. Грива в клочьях, грудь, спину покрыла парша. Лев от голода был, словно пьяный. Он ждал смерти, спокойно смотря на закат, Сочно-алый, необыкновенный. Сон накрыл пеленою болезненный взгляд. Лев уснул. Вечер. Выли гиены. Вой, похожий на хохот, звучал всё сильней, Приближалась пятнистая стая. Тьма сгущалась, и стала гор дальних темней. Лев очнулся, на лапы привстал он. Вдруг сквозь тьму он увидел свирепый оскал, И ещё, и ещё – слева, справа.

Я памятник ваял рукой проворной, К утру его разрушила толпа, Горланя: - тут тебе - не дом игорный, Сатиру, видишь, вздумал он крапать! Я встал, чеша затылок у развалин Былого обелиска моего. Подумал: - на хрена ты лезешь, парень, Ища своё с поэзией родство? Ужели пониманья не хватило – До лампочки всем мир твоей души?! Обида, накатив, вмиг откатила, И, словно озаренный, я решил Уйти от побуждений быть понятным, Найти ключи от собственных оков. Стереть с души плевков присохших пятна, И надписи: "Ацтой", "Для дураков", "Баналка", "Лажа", "Аффтар выпей йаду"..., На окнах поэтичного нутра. Пройтись по ботаническому саду, Где расцвела вчера сирень с утра. Бродя по благо-пахнущим аллеям, Избавив мыслей дом от шелухи. И ни о чем, что было, не жалея, Сев на скамейку, написать стихи: О виденном, запомненном годами, Об истинных друзьях, картинках снов. А проходящей мимо важной даме, Экспромтом два сонета "про любовь".

Божьей помощи, доброго времени, Всем на свете дарящим добро! Набухания, всхожести, семени. Сил, терпенья, вагонам метро. Переулкам задумчивой мудрости, Чистоты, красоты, площадям. Пудре сахарной праздничной "пудрости". Благодатности майским дождям. Божьей помощи, доброго времени, Подорожным у дымных костров, Степью скачущим крепкого стремени, Тем, кто в море, попутных ветров. Незабвенных мгновений фотографам, Откровений лесов и полей Пейзажистам. Талантам автографов. Лир поэтам. И времени доброго Всем творящим добро на Земле!

"Не все ль равно, куда сходить с ума?" А. Кабанов Мы все, отчасти, схожие с ума. Индифферентны, но оригинальны. Сума пугает больше, чем тюрьма, И каждый, как на скачках, - конь педальный. Не все ль равно, куда, зачем, сходить: За водкой, хлебом, или вон с трамвая, Коль ум чужою рифмою твердит Одно - "Люблю грозу в начале мая…". Я снизошел однажды до себя Угрюмо-пьяного анахорета. О чем-то неисполненном скорбя, Куря за сигаретой - сигарету. Я постарался вырваться во вне. Мне было неуютно в лапах фобий, Удачно. А иначе лечь во гробе Пришлось бы точно. Не хотелось мне. Когда судьба призвала в стихотворцы, (доныне непонятна эта блажь) Я начал рифмовать без всяких порций. До "Графомана" дописался, аж...

Своих словес нехитрые пожитки, Собрав и положив карман рубашки, В стихи через садовую калитку Войду твои, хотя немного страшно – Вдруг зазвучу случайно диссонансом, И ты сочтешь меня за лиходея, Из тех, что видят черное в прекрасном. Вот и теперь я, почему-то, рдею, Смущение скрывая в полусвете. Ни капли озорства в моем ответе, Ни толики иронии, поверь мне. Все понимая, прикрываю двери, Надеясь, что останусь незаметным...

Стареем, стареем, И время снимает с нас стружку. Душа не подвластна Скупому хронометражу. Не надо считать мне года, Это глупо, кукушка. Дай по лесу просто, Насвистывая, поброжу...

Упали в воду фантики - конфетные обёрточки, Поплыли по асфальту вмиг в журчащем ручейке. В косичках русых - бантики, сижу, смеясь, на корточках. Ручей течёт, наверное, к большой-большой реке. Помчусь по летней улице, вслед фантикам-корабликам. И на бегу по лужицам нашлёпаюсь с лихвой. С хорошим встречусь мальчиком – Серёжей, или Павликом, С ним будет очень весело бежать по мостовой. Вокруг дома высокие, в окошках солнце - бликами. И в лужах после дождика лучи его горят. Плывите к морю, фантики, туда, где ветры дикие Играют в салки с волнами, и странствия сулят...

Пишем издавна стихи мы. Хрен ли нам - тоска и грусть. Не дорогами плохими - Дураками славна Русь! В сказках правда сердце ранит, Что ни притча, то – роман. Печи, сани ходят сами, Что ни Ваня, то - болван. Этот, тетиву ослабив, Запустил стрелу в лесок. А нашёл во рту у жабы, Мерзость в терем приволок. Увидал Ванёк, что жаба, Кожу сбрасывать могла, Превращаясь в чудо-бабу, Эту кожу сжёг дотла. Обратилась враз в кукушку Василисушка-краса. Улетела.