Глава 1 1 У дома он сидел, хлебнув из чаши, Дед Серафим был тем, кого мы чтим, А за спиною говорили даже, Будто бы он и не был молодым. 2 Чуток ворчлив, но в общем милый дед, С Федор Михалычем в родстве стоял не кровном. Просто с далеких, прочь ушедших лет, Еще когда юнцом служил на скотном, Сложилась дружба. Федька был петух, Все драться рвался в правду и без дела, А Богом подарённый четкий слух, Ловил и ложь, и хамство без предела. То там, то здесь, а следом грубо мстил, По правилам, конечно, без обмана, Где Серафим ему и подсобил, И кровь была, одежда была рвана, Но не побёг! Остался до конца, Стояли честь, колена не пригнули, До старика от бледного юнца Дружны всегда. Теперь сидел на стуле О спинку оперевшись Серафим, Из чаши пил завар какого чая, Один колор заката стал другим, А тот другой, во черни утопая, Уже темнел, грозя сойти на нет. На чей-то спешный шаг собака лает, А где-то, по всей моде приодет, По Серафиму Федор-дед скучает. 3 Беззубые улыбчивые скулы, Блеск голубых когда-то, серых глаз, А шрамы от побоев за прогулы, На скорый дождь завыли тот же час. Федор Михалыч был образцем силы, Беззуб, но крепок, статен, чуть красив, Пронес даже спустя года унылы, Приятный сердцу младости мотив. Зарядка утром, днем к реке бегущий, Зимой обтёрся, летом брасс и кроль, А чтобы не сорваться, на всяк случай, И денег по карманам ноль (да соль), А то недели три под алкоголью. Не отдых, а тяжелый адский труд, В итоге весь процесс отзвался болью, И там болело, и болело тут. Уже не в радость, верх забрали годы, Хоть Федя и держался, как никто, В нем было различить печать породы От первого колена, где Виктор – Печально знаменитый прапрапрадед, Гуляка и пропойца, озорник, Но денег и домов понаоставит, После чего Виктор по ночи сник. 4 Федор Михалыч, верный мой наставник, Не мог без дела и любил дела. С дед Серафимом, коей был соратник, Решали все, касательно села. И сделать что, советом да помочь, И посудить и предоставить ласку, Пристроить хорошо чужую дочь, И к батюшке собрать сельчан на Пасху. Хороший дед, ему везде почет, Теперь же собирался и на выход, Вот дверь закрыл, а вот тропой идет, Завидел баб галдящих, сделал вывод. Еще проулок, улица и дом, Минут (неспешным шагом) эдак двадцать, Тут молодежь кричит о том, о сем, А там ведут кого-то в рощу мацать. Левее пьянь дерется без умолку, Но дед проблемы тот час разрешит, Тому пинок, а этого за холку Погонит прочь и дальше поспешит. Еще забор и вот он: зелень Рая, С калиткою с глазком (каков узор!), Его, напрячься коль, я вспоминаю, Дед Сима ковырял, чтоб выиграть спор. 5 День догорал последними лучами, В окно пуская бархата румян, И тишь уже не рвался петухами, И отворился местный балаган. За половицей скрипнув половицей, Дед Серафим (он в неге прибывав), Прогуливался деловитой птицей Вокруг стола и стула, но устав Садился на подушки. Так и снова Уселся поудобнее, как вдруг Мелькнула тень порядка делового, А следом до костей знакомый стук: Три раза, раз, потом потише два, Еще один и повернулась ручка. В щель заглянула Феди голова, А рот знакомый молвил: «Дед, получка» Беззубый рот улыбкой озарен, Так искренна беспечность старикова, Михалыч входит, до полу поклон, И далее до стола не молвит слова. - Делишки как? Смотрю, еще живой? - Ага, дождешься, старая проказа, Как что, так сразу, сразу за тобой, А ты еще не умирал ни разу. 6 И издали способно различить, Как весела открытая беседа, Из форточки доносится «етить!», Летит по ветру и стихает где-то. Молчит село, луна бела, полна, Неспешная и в этом грациозна. За тучи заглянула, вновь видна, Как ноги дамы хитрой и стервозной. Бросает свет, лучами серебрит Дорогу, рощу, домики, сараи. Такой красивый, редкий тон дарит, Что кто-то в сене иглы собирает. Над печкою уже клубится пар, Федор Михалыч пряник уплетает, Даваясь косновенью сонных чар, Не редко рот в зевоте открывает. Дед Серафим, рассказчик за троих, Помянет жизнь, не дав заснуть собрату, Но и сейчас, и в каждый прочий миг, Они друг другу неподдельно дары. За чаем чай, за пряником сухарь, Дед Серафим занятия отложит, Под стол залез, там открывает ларь, И книгу достает зеленой кожи. 7 За две версты от дома Серафима, Где начиналась глушь, и таял свет, Такая свой развёрт берет картина: Дитя уже укутано в вельвет После купаний долгих, после мыла. После отмытых ручек и лица, Коль идеал творит какая сила, То истинно стараясь до конца. Не сын, а кукла, внучек – загляденье, Уже умён и лишь по мере глуп, Как всяк его летов и поколенья. На фото – красота, и только чуб Иной раз выбивался. Милый малый, Любим родней, соседями любим, И даже постоялец запоздалый Его всегда дарил теплом своим. Читали, пели, смехом разражаясь, Невольно разбудив шального пса. Весь целый день и за полночь игрались, Смекалки проявляя чудеса. Подвижный малый, устали не знает, Воспитан хорошо, всегда не груб, А некоторый твердо утверждает, Что раззадорит даже хладный труп. 8 Бывалов, охнув, ехал в старой бричке, Осматривая бегло тополя, Рукой дрожа с похмелья по привычке, Выписывал любовно вензеля: «Мария, Ангел, свет неугомонный, Моя мечта к свершению близка. В пути опять я, я сегодня конный, И фырканьем подчеркнута тоска. Матвей рулит, Матвей дорогу помнит, А я твой лик во памяти храню, Опять ухаб, чернило снова дрогнет, Но я отчет и кляксам отдаю. Сейчас в пути, но вольная душа С тобой, Мария, я далек от балов, Заканчиваю строки чуть спеша, С любовью навсегда. Егор Бывалов». Дорог неровность в кости отзвалась, Конверт руками нежно запакован. Откуда-то и станция взялась, Отправлено письмо. Зал не был полон, Лишь пара прошлогодних забулдыг Слонялась взад-вперед, не видя прока. Бывалов обернулся лишь на миг И вновь его продолжилась дорога. 9 Затянутое небо как плита, Громадою тяжелой нависало, Как черная ненужная беда С небес холодных капли посрывала. В селеньи N за чашкой кипятка, Листал дед Серафим со знаньем дела, Зеленый том, а первых два глотка Надежно и приятно грели тело. - Смотри, Федюнь, моей прабабки том, Она слыла гадальной мастерицей. Всю правду Им, Они ей строят дом, А как иначе? Всякое случится. Угадывала грозы и дожди, И мелочи сокрыть не удавалось… - Нет, Серафим, минуту подожди, Ты говоришь, из книги все сбывалось? - Ну да, а как? Таланта не проесть. А летеры все кашей травяною Привычная всегда была нанесть, Будто бы силой некой колдовскою, Те строки пропитаются. Однажды Она потоп сумела угадать, А кто, благодаря, родился дважды, И внуков преклонили поминать. 10 Какая-то неубранная зала, Пьянющими глазищами Матвей Глядит как барин, знать Егор Бывалов, Закуски без, не двигая бровей, Из кружки водку крупными глотками. Рукав у носа, жадный громкий вдох. - Как рад, Матвей, я находиться с Вами, И здешний алкоголь, скажу, не плох. Не тот, что у дороги продается: Чуть пригубил, неделю потерял. Не из свеклы уж точно сахар жмется! Но рулевой Матвей уже дремал. Бывалов повертелся пьяным взором, Бумага где, чернила, где перо? Не сразу встал, но с завидным упором (Чуть поодаль лежало все добро). Зигзагом шаг, размыты очертанья, У зеркала стал в позу «Вечный Вождь», Но не за чем пустые описанья. К утру все реже становился дождь, Светлело небо, несся храп Матвея, Он счастлив был, и был не мене пьян. «Мария, здравствуй, облик твой лелею…», - Привычно начинал Егор роман. 11 Уже открыты ставни, ныне день, На листьях вишни капли бывшей ночи, И все короче становилась тень, И жизнь с минутой делалась короче. На листья розы, там, где помидор, Умелая рука оставит бисер, И смотришь хоть всегда, до всяких пор! И не спугнет грача, тревожа, выстрел, Покой… Покой! Чудно рожденье жизни, Уже теплее легкий ветерок, По милой, по запятнанной Отчизне Свой нежный совершает кувырок. Старушка, верно годом потрепавшись, Так медленно и шатко вдоль рядов, Ни разу за весь путь не разгибавшись, К колодцу за водою для супов. Щекочут ноздри мяты ароматы, Мелиса заплетается в узор, И это то, чем искренне богаты, И нюхаешь всегда! До всяких пор! Старушка наклонилась над водою, Любовь ко внуку видя во чертах, Но вдруг какой-то бесовой рукою Ударил нож и замер миг в глазах.