В воды этой реки я вхожу нагишом, окунаю себя, как в купель. Как мальчишка доволен, что сразу нашёл довоенный последний апрель. Только прогромыхал на Двине ледоход. Ещё вешние воды мутны. А уже в Губернаторском парке народ захмелел от дыханья весны. Сквозь песок на дорожках пробилась трава, на эстраде военный оркестр, на ветру шелестит молодая листва, благодать и веселье окрест. И плевать всем, что рядом какой-то малец переходит с рыданий на визг: нынче ночью с балкона мальчишки отец сиганул головою вниз. Ну, а мой, отсидевший три года пришёл! И уже говорит, что здоров, и что там, где он был, там почти хорошо, есть работа и пища, и кров. И готовятся зэки там праздник встречать. Ну, не так, но почти что как тут. А потом головой начинает качать, и его лихорадки трясут. Кучеряв до отсидки был волос его, а теперь голова как качан. И, конечно, не может понять, отчего, это девятилетний пацан. И ещё. Почему годовалый братень от рожденья болезненно квёл? Бабка, слышал, сказала: «Тюремную тень наш зятёк и на сына навёл. Если будет война, он останется жить». Я не понял, что бабка хотела сказать …Через разные я прошагал рубежи. Смерть и радость смотрели в глаза. Но всегда вспоминаю последний апрель предвоенной, из детства, весны. Накрывают нежданно, как дикая сель с гор сорвавшись, реальные сны.