Тридцать первое августа. Тысяча девятьсот сорок первый год. Маленький город Елабуга. Третий месяц война идёт. Гитлеровские сапожища топчут родные края. На собственном теле прыщики чувствуешь как болят. А нынче такая рана! – размером на полстраны. И тишина Прикамья, как во время чумы. Сердечная обеспокоенность, извечный сердечный разлад, и собственная неустроенность, и прочих напастей ад. «Свои бремена»* стойко нести не каждому можется. В Чистополе судомойкой в столовой нельзя устроиться. Тренёвы, шагиняны и прочие литбульдоги в подлости и в обмане – утопят, а не помогут. За годы ни строчки в прессе, не то, что книгой отдельной. И вот в результате – депрессия, боль души беспредельная. Всё к одному, всё – едино: сидят муж, и дочь – не за дело! Сердце уже как льдина, закоченело и тело. «Попала в тупик»,** – не выбраться, – такое вот «мирочувствие». Лишь петля поможет вырваться из горького в мире присутствия. В сенях крюк хотя и ржавый, но выдержит хлябь телесную. Ему, что окутанный славою, что голытьба безвестная. Не он виноват в палачестве, но выполнил роль премерзкую. Ему бы в другом качестве – качать колыбельку детскую. Эпоха и власть виноваты в том, что случилось с Поэтом. Да и помельче пилаты, конечно, виновны в этом. Примечания: * «Всяк несёт свои бремена – из письма Ариадны Эфрон к А. И. Цветаевой. ** Из предсмертной записки М. Цветаевой.